Читаем без скачивания Демидовы - Евгений Федоров

При свете он увидел, что перед ним действительно стоит царь. Без дальних слов он отпер двери на колокольню. Не входя в объяснение, царь прошел к иконам, истово перекрестился, а затем, взобравшись на вышку, стал усердно звонить в колокола.

Спустя четверть часа он слез с колокольни и прошел в казарму, куда вызвал караул. Перепуганные часовые стояли ни живы ни мертвы перед царем. Государь улыбнулся им. Он кивнул часовому.

— Быть тебе ныне унтер-офицером, а тебе — сказал он унтеру, — числиться офицером!

Петр Алексеевич прошелся по казарме, остался доволен порядком и чистотой в ней. Уходя, он сказал:

— Продолжайте, братцы, и впредь так же строго исполнять мои приказания и знайте, что за это вас ожидает награда…

Царь искренне радовался наследнику, беспрестанно обнимая супругу, ласкался: «Катеринушка, друг мой сердешненькой…»

По случаю великой радости государь задал бал в новом летнем дворце. Среди развесистых лип мелькали светло-желтые стены дворца и высокая железная крыша с жестяным флюгером.

Огромный сад простирался от Невы по Фонтанке и Мойке. В нем спешно отстроили галереи для танцев; там же возвели зверинец, где содержались невиданные заморские звери; был построен слоновый дворец; шумели фонтаны, а вода в них шла из невского протока. Напротив летнего дворца, на другом берегу Фонтанки-реки, высилась верфь: там государь строил невскую флотилию.

Никита Демидов ко дню крещения царевича вызвал с Каменного Пояса Акинфия. Приехал сын с большими дарами: обоз был гружен соболями, черно-бурыми лисами, в сундуках уложены были редкие уральские самоцветы и драгоценные металлы.

В день крещения Демидовы обрядились в новые бархатные кафтаны с брюссельскими кружевами, на ноги натянули шелковые чулки и башмаки с серебряными пряжками. Никите подровняли бороду; в ожидании отъезда ходил он по горницам и подолгу разглядывал себя в зеркале. Хоть бархатный кафтан иноземного покроя был Демидову непривычен и башмаки легки, однако старик ухмылялся в бороду: «Хорош, лешай! Эк вырядился!» Его подхлестывала мысль: «Смел ли думать тульский кузнец Никита Антуфьев быть гостем царя? Эх-хе-хе, вон куда вознесло!»

Одно смущало Никиту: шелковые чулки с бантами больно тонки. «Не лопнули бы?» — с опаской поглядывал он на них.

Акинфий, широкоплечий, с крепкой костью, обрился гладко, надел пышный парик, держался важно и самонадеянно. Батька радовался: «И отколь только важная осанка у сынка взялась?»

Демидовым подали карету, запряженную четырьмя рысистыми конями. Впереди скакали форейторы, крича: «Пади! Пади!» На запятках кареты стояли два разодетых молодца. Экипаж выехал на набережную Невы.

По реке сновали буера, закрытые гондолы: петербургское дворянство и жители по-своему праздновали этот день. В парке горели тысячи плошек, фонарей, пылали смоляные бочки. У Демидовых разбежались глаза от огней и великолепия. Однако Никита сохранял спокойствие; степенно вылез из кареты и, припадая на правую покалеченную ногу, вошел во дворец; сын Акинфий с важным видом следовал за отцом.

В огромном зале сверху спускались золоченые люстры, сверкал хрусталь. «Наш, уральский», — с гордостью подумал Демидов. На стенах, крытых голубым штофом, огнями поблескивали бронзовые бра. Гостей набралось много. С горделивым видом расхаживали вельможи в расшитых золотом кафтанах, полковники лейб-гвардии, моряки; немало было тут иноземцев — шкиперов да купцов голландских и английских. По залу колыхались сизые волны табачного дыма; гудел разноплеменный говор. Среди гостей Демидов приметил княгиню Долгорукую. Она шла по зале под руку с князем, высоко держа голову. Завидев Демидова, княгиня приветливо улыбнулась ему. Никита низко поклонился, разгладил бороду и оглянулся на Акинфия, словно хотел этим сказать: «Гляди, сынок, с кем ноне дружбу повели Демидовы».

Никита ощущал в себе невиданную бодрость; он поднял голову и твердым шагом уверенно пошел вперед.

Из соседней палаты шумной толпой высыпали гости в париках, в бархатных кафтанах, в лейб-гвардейских мундирах; среди них был юркий купец в поддевке, стриженный по-кержацки; волосы его были смазаны коровьим маслом. Впереди всех в зал шагнул царь Петр.

— Петра Ляксеич! — ахнул Демидов и устремился навстречу царю.

— Демидыч, да ты все еще орел! — обрадовался царь. Увидев Акинфия, государь обнял и его, облобызал: — Ну, спасибо, спасибо, Демидовы, выручили отчизну. Знатно били ваши пушки под Полтавой. Жалуйте, господа, сих гостей! — Царь взял за талию Никиту и улыбнулся.

Гвардейские офицеры, вельможи в бархатных кафтанах окружили царя и Демидовых.

Петр Алексеевич, блестя зубами, радостно сказал:

— Не токмо мои друзья они, но и первые помощники отчизне. Знайте и то, что не только воины наши решили исход Полтавской баталии, но и сии мужи со своими уральскими людишками.

— Царь-батюшка! — вскричал Никита. — Премного осчастливлен я тобой и всегда таил глубокую веру в твое правое дело.

На глазах Демидова блеснули благодарные слезы.

К заводчику протискался загорелый плотный капитан-бомбардир с калмыцкими косыми глазами, в темно-зеленом мундире; он схватил Никиту за руку и пожал ее:

— Премного благодарствую, ваши пушки знатно били свеев! Добры пушки, добры!

— Я счастлив, господин офицер, служить царю и отчизне. — Демидов проницательно посмотрел в лучистые глаза бомбардира. — То не пушки побили свеев, а ваша храбрость!

В эту минуту с верхов крепости грянули орудия; на Неве брызнул разноцветный фейерверк.

Гости волной хлынули в обширный покой, где стоял накрытый большой стол, обильно уставленный яствами и винами.

Государь уже был тут; рядом с ним стояла пышная, румяная царица Екатерина Алексеевна. Высокая, ширококостая, она была чуть пониже, государя; большие осененные густыми ресницами глаза ее излучали тепло и ласку. В руках она держала завернутое в шелк и в кружева дитя. Царь со счастливым лицом поглядывал то на супругу, то на сына. Кареглазый калмык-бомбардир, что в зале подходил к Демидову, теперь стоял позади государя, и, только гости разместились за столом и взялись за чары, он первый поднял свою и закричал счастливо:

— За матушку нашу Екатерину Алексеевну да за царевича Петра Петровича — виват!

В сердце Демидова, как в горне, вспыхнул огонь, разом всего охватила радость; он рявкнул что было силы:

— Ура!

Сынок Акинфий не отстал от бати: от его крика в люстрах дребезжали хрустальные подвески.

Государь подошел к супруге, при всех бережно обнял ее и расцеловал:

— Спасибо, Катеринушка…

Гости что было мочи кричали:

— Виват! Виват!

Когда поуспокоились, царь взял из рук супруги дитя в одной распашонке. Плотный розовый ребенок сучил пухлыми ножками. Государь высоко поднял его над головой:

— Други, выпьем за будущего адмирала российского флота. Виват!

— Виват! — от души, от чистого сердца прокричали гости.

Испуганный ребенок горласто заревел. Демидов крякнул:

— Силен! Здоровущ будет. Весь в отца.

Государыня засияла от счастья.

Никита, уловив минутку, моргнул сыну Акинфию. Тот незаметно вышел из-за стола и ушел в соседнюю горницу. Демидов, хитро сощурив глаза, поглядывал то на царя, то на царицу.

Прошло немного времени; восторженные крики «виват» понемногу стихли. Тут неожиданно распахнулись широкие двери, и показались крепкие молодцы — демидовские слуги. Они внесли на серебряных блюдах и подносах горки червонцев, драгоценных камней-самоцветов, соболей и меха черно-бурых лисиц.

Демидов встал, погладил черную бороду и подошел к Екатерине Алексеевне. Царь, удивленно посмотрев на Демидова, передал младенца супруге. Гости притихли, тоже с любопытством выжидая.

Молодцы с дарами степенно приблизились. Никита пал перед Екатериной Алексеевной на колени:

— Матушка-государыня, прими он нас «на зубок» царевичу Петру Петровичу невеликий дар — сто тысяч рублей!

Лицо царицы зарделось, она переглянулась с царем и, опустив темные веселые глаза, еле заметно улыбнулась ему уголком пухлого рта. Но вдруг она быстро подняла взор и взглянула на Демидова, а затем, как бы смутившись, снова быстро прикрыла лукавые огоньки в глазах густыми ресницами. Царь засмеялся, взял Демидова за плечи, поднял с колен.

— Демидыч, благодарствую. Ну, — Петр Алексеевич подтолкнул Никиту в спину, — целуй царицу!

— Ух ты! — У Демидова дух занялся, все на него глядели с завистью и подбадривали. Он утер губы и потянулся к царице; она просто, без жеманства, поцеловала Никиту.

Царь радушно спросил туляка:

— Ну, Демидыч, проси: чего хочешь?

— А мне и хотеть для себя нечего, — поклонился Никита Петру Алексеевичу. — Всем ты, государь, наделил нас да людьми сделал. Одного я хочу, Петр Ляксеич, премного хочу, чтобы царевич в отца вышел. Народу да отчизне добрая голова нужна, государь!