Читаем без скачивания Домашняя жизнь и нравы великорусского народа в XVI и XVII столетиях (очерк) - Николай Костомаров

Хранение поста было для всех безусловною обязанностью. Начиная от царя и доходя до последнего бедняка, все строго держались употребления пищи по предписаниям церкви в известные времена. Великий пост и Успенский, среды и пятки соблюдались с большею строгостью, а прочие — Петров и Рождественский (Филиппово заговенье) слабее; лицам, находящимся в супружеском союзе, не предписывается телесного воздержания в эти посты; многие благочестивые семейства в продолжение Четыредесятницы ели только в определенные недельные дни, а в другие совсем не вкушали пищи. Последние два дня перед Пасхою почти повсеместно проводились без пищи, по церковному уставу. Пост считался средством умилостивления Божьего гнева и в случаях общественных бедствий, и в частных несчастиях. В эпоху Смутного времени, в 1611 году, наложили пост на неделю: в понедельник, вторник и среду не есть ничего и в четверг и пятницу — сухоядение. В 1650 году, по поводу съедения хлеба саранчою, наводнений, пожаров и скотского падежа, положено в Рождественский пост поститься строже обыкновенного и ходить каждый день к заутрене, литургии и вечерне. В некоторых местах всеобщий пост налагался на жителей в предупреждение бедствий, о которых носились слухи со стороны; так, в 1668 году, по случаю разнесшейся вести о землетрясении в Шемахе, в Астрахани и Терке, наложили строгий пост. Если в какой-нибудь общине, посадской или сельской, случалась болезнь, скотский падеж, неурожай или какое-нибудь другое несчастие, жители думали избавиться от него наложением строгого поста на всех членов своей общины. Так, например, налагались обетные пятницы, то есть столько-то пятниц проводить без пищи. Другие, по благочестию, сверх установленных церковью каждонедельных постных дней — среды и пятницы, постились постоянно по понедельникам. Но если, по понятиям маломыслящего, пост достаточно достигался соблюдением воздержания от пищи и неотступлением от налагаемых обычаем правил, то для истинно благочестивого наружный пост был бесполезен без дел христианской любви. В одном старинном слове «О Хлебе» говорится: «Кий успех убо человеку алкати плотию, а делы разоряюще; кий успех человеку от яди воздержатися, а на блуд совокуплятися; кая убо польза немыющемуся, а нагого не одежуще. Кая пользу есть плоть свою иссушающему, а не кормящему алчнаго; кий успех есть уды съкрушати, а вдовиц не миловати; кий успех есть самому томитися, а сирот томимых не избавляти». Другое поучение с такою резкостью выражается о бесплодии соблюдения наружного поста без внутреннего благочестия: «Аще кто не пьеть питья, ни мяс яст, а всяку злобу держит, то не хуже есть скота; всяк бо скот не яст мяс, ни питья пьет; аще ли кто на голе земле лежит, а зломыслит на друга, то ни тако хвалися; скот бо постели не требует, ни постелющаго имать».

Несмотря на глубоконравственное значение, какое вообще придавали строгому подчинению церкви, русское благочестие основывалось больше на внимании к внешним обрядам, чем на внутреннем религиозном чувстве. Духовенство почти не говорило проповедей, не было училищ, где бы юношество обучалось закону Божию.

Русские вообще редко исповедывались и причащались; даже люди набожные ограничивались исполнением этих важных обрядов только однажды в год — в великую Четыредесятницу. Другие не исповедывались и не подходили к святым дарам по нескольку лет. Притом исповедь для толпы не имела своего высокого значения: многие, чтоб избежать духовного наказания от священников, утаивали свои согрешения и после даже хвалились этим, говоря с насмешкою: «Что мы за дураки такие, что станем попу сознаваться». Часто владыки жаловались на холодность к религии и обличали мирян в уклонении от правил церкви. В XVI веке митрополит Макарий замечал, что в Новгородской земле простолюдины не ходят в церковь, избегают причащения; а если и приходят когда-нибудь в храм, то смеются и разговаривают между собою, не показывая вовсе никакого благочестия. В XVII веке до сведения патриарха Филарета дошло, что в Сибири русские, сжившись с некрещеными народами, забыли даже носить на себе кресты, не хранят постных дней и сообщаются с некрещеными женщинами. Некоторые русские в восточных провинциях Московского государства, живя в наймах у татар, соблазнялись увещаниями их хозяев и принимали татарскую веру. Коль скоро нет внутреннего благочестия, наружное соблюдается до тех пор, пока действующие извне обстоятельства поддерживают привычку; в противном случае и самые обряды не тверды, и человек гораздо легче их нарушает, нежели как кажется, судя по той важности, какую он придает им. Сообщники Стеньки Разина ели в пост мясо, бесчинствовали во время богослужения, кощунствовали над святынею и убили архипастыря, несмотря на его священный сан; а при Михаиле Федоровиче Иван Хворостинин, как только познакомился с литературными трудами Запада, тотчас начал вести такую жизнь, что навлек на себя укор патриарха в том, что против Светлого Воскресения был пьян, до света за два часа ел мясную еству и пил вино.

Отделенные от прочих народов, со своей особой верой, русские составили себе дурное понятие о других христианских народах, а долгое страдание под игом нехристиан укоренило в них неприязненность вообще к иноверцам. Русские считали только одних православных в целом мире христианами и в отношении веры смотрели с презрением на всех иноземцев; хотя они мало-помалу сближались с ними, принимали начала их жизни в свою жизнь, но вместе с тем, чувствуя, что они многому должны от них учиться, вознаграждали это неприятное сознание национальным высокомерием. Греция передала нам к мусульманам свою антипатию, которая еще более усилилась на русской почве, соединившись с воспоминаниями татарского ига. Все западные христиане являлись, в понятии русского, под именем немцев; их признавали некрещеными. По понятию строгого благочестия, не только дружба с немцами, но самое прикосновение к ним оскверняло православного. На этом основании, когда великие князья и цари принимали послов и допускали их к руке, то обмывали руку, чтоб стереть с нее оскверняющее прикосновение еретика. Духовные постоянно остерегали православных от кумовства и братства с латинами и армянами и побуждали правительство к мерам, преграждавшим сближение с иностранцами. В 1620 году духовенство просило не допускать немцев покупать дворы и держать у себя русских людей, потому что от этих немцев бывает православным осквернение. Так, патриарх Никон, человек, возвысившийся по образованию над своим веком, выпросил у царя изгнание из Белого города в Москве купцов иностранной веры. В особенности сильна была в XVI и XVII веках ненависть к католичеству. Католическая вера называлась не иначе, как еретическая, проклятая, и католики считались погибшими для царствия Божия людьми. После Смутной эпохи ненависть эта усилилась. Русские хотя и считали нехристями протестантов, но терпели их в своем отечестве, а на католиков не могли ни смотреть, ни слышать об них; им не дозволялось жить в пределах Московского государства. Эту ненависть поддерживали еще поступки католиков в Западной Руси и события в Малороссии, в которые втянулась Московия. Русские видели в них прямых врагов своей веры, покушающихся ее истребить. Когда царь Алексей Михайлович завоевал Вильну, то почитал себя вправе выгонять всех униатов и требовал, чтобы те, которые захотят остаться в городе, возвратились к православию; а когда завоеван был Могилев, то запретили католикам и евреям быть в нем чиновниками. Народ ненавидел также наравне с католиками и евреев: ни одному из них не позволено было жить в Петербурге; а духовные и благочестивые люди остерегали народ не принимать от евреев, занимавшихся медициной, лекарств.

С неприязнью к иноземцам соединялось и отвращение ко всему, что составляло для русских достояние чужеземщины. Таким образом, русское благочестие почитало преступлением учиться наукам, искусствам или чужеземным языкам: на это смотрели, как на колдовство или наваждение дьявола. Сами вельможи обращались с иностранцами холодно и всегда старались показать, что они себя считают выше их. Простои народ верил, что все, что не русское, пропитано дьявольскою силою, и, когда иностранные послы ехали по Москве, то мужики, увидя их, крестились и спешили запираться в свои избы, «как будто бы, — говорит один англичанин, — мы были зловещие птицы или какие-нибудь пугалы»; только смельчаки выходили смотреть на иноземцев, как на редкое произведение природы.

Правительство, хотя поддавалось постоянно невыгодному взгляду на иноземщину, взгляду, который поддерживало духовенство, но в то же время пользовалось услугами иностранцев и привлекало их в свою страну. Этой системе следовали все государи, один за другим. Иоанн Васильевич Грозный был расположен к иностранцам, считал их открыто выше и лучше своего народа, производил себя от немецкой крови и оправдывал перед ними свои злодейства тем, что, по его выражению, царствовал не над людьми, а над зверьми. При Алексее Михайловиче, несмотря на его правоверие, большая часть военных начальников была из иностранцев, и наконец при дворе начали входить иноземные обычаи. Останавливая ненависть народа, правительство неоднократно издавало указы, чтобы народ не бранил немцев и вообще всяких иностранцев, в том числе и малороссиян, поносными словами; а в отношении нехристианских народов, входивших в систему Русского государства, удерживало фанатизм прозелитизма, запрещая инородцев крестить насильно и покупать мальчиков для крещения. Время показывало, что и в народе вообще неприязнь к иноземщине не так была крепка, как чрезвычайна. Собственно, в русском народе, не существовало национальной неприязни к иностранцам: она была только религиозная, как к иноверцам, и потому иностранец, принявший русскую веру, пользовался всегда особенным расположением. Множество пленников входило в число домашних слуг. Таким образом разные народности на Руси смешивались с русской народностью, вливая в нее чуждые элементы. В числе служилых людей повсеместно были немцы, поляки, литовцы. Сначала сближала с иноземцами торговля: в Архангельске, главном торговом пункте, браки между иностранцами и русскими женщинами сделались уже не редким исключением. Как ни казалась велика неприязнь ко всему польскому, в Смутное время едва только объявлено было о воцарении Владислава, многие великорусские дворяне начали в письмах своих и официальных бумагах писать полурусским языком, сбиваясь на лад западнорусской речи.