Читаем без скачивания С кем ты и ради кого - Виктор Петрович Тельпугов

но все-таки боевым прошлым и настоящим, где его окрестили героем, но где он ничего толком не знает и не умеет. Поэтому все его мысли там — в первой учебной, где бы ни была она сейчас, какие бы лишения ни испытывала.

О первой роте. О ребятах. О кружке.

И еще о том, чтоб весточка его скорей до Москвы добралась. И чтоб отыскалась Ина…

Он почему-то вспомнил сейчас, как с мальчишками в деревне, запустив змея, отправляли в небо «письма». Трепещущие белые уголки бумаги неслись по нитке ввысь, застревая на узлах, останавливаясь, снова устремлялись вперед и наконец добирались до цели. Ребята с криками — «читает! читает!» — замирали на несколько секунд, чтобы услышать, как медленно, переливчато поет в небесах трещотка, словно выговаривает по складам начертанные в письме слова…

Слободкину почудилось, что его письмо к матери тоже вот так летит сейчас но проводам, как по ниточке. Летит через огонь, через дым, через сожженные города и села. Через смерть…

Уже совсем засыпая, он видел, как письмо его добралось до Москвы, получено матерью. «Читает, читает, перечитывает! И деньгам рада, хоть и сердится».

8

По Волге вторую неделю шагала весна. И на что уж много было забот у людей на заводе, а все-таки находили время — десяток минут перед сменой — выйти на берег, постоять у кипящей воды, возле самой ее кромки. Просто постоять. Посмотреть и послушать, как раскалываются друг о друга льдины, набирающие скорость с каждым часом, с каждой минутой. И странное дело: дробятся, дробятся ледяные поля — пополам, еще раз надвое, еще раз, еще, а мельче от того вроде бы не становятся — все такие же мощные, несокрушимые. Переламываются, кажется, только для того, чтобы поплотней и удобней притереться друг к другу, а потом снова спаяться, свариться намертво и стать в месте сварки еще прочнее. Пробуй такую льдину, волна, на излом, на разрыв, на износ…

Именно такое утро застало Слободкина на Волге. Он проснулся рано. То ли от голодухи не спалось, то ли весна в самом деле была такой же властной, как до войны. Вот уже несколько дней ел он баланду без хлеба, несколько дней бегал от Зимовца, как сумасшедший, придумывая всякие причины. То его «срочно вызывали в партком», то ему требовалось немедленно и непременно, перед самым обедом «явиться к Савватееву». Вот и сегодня поднялся ни свет ни заря тоже, честно сказать, чтоб улизнуть от приятеля. Не посвящать же Зимовца в историю с карточкой? Ни в коем случае! Во-первых, изругает последними словами. Во-вторых, тут же отдаст ему половину своего хлеба. Слободкин, разумеется, сам бы точно так поступил на его месте. Выход, значит, один — бегать от Зимовца, бегать, сколько будет возможно. Шесть дней уже прошло, прикидывал Слободкин и задумывался: «уже» или «только»? Смотря как рассуждать. Если с точки зрения здравого смысла, то, конечно, время медленно, но идет. Шесть дней долой, значит. Если же с точки зрения желудка глянуть (а у него, окаянного, эта самая «точка» имеется, в этом он убедился теперь, как никогда), то выходило — до конца месяца еще целая вечность. Но терпения у него хватит, опытом проверено. А опыт — великая вещь в любом деле. Тогда, в окружении, вообще ничего не ели. И даже порой шибче и легче шагалось.

Слободкин нисколько не жалел, что швырнул талон УДП Тарасу Тарасовичу. Больше уважать себя стал. Не унизился.

Сергей шел по мокрому снегу, через который местами уже начала проглядывать трава — еще даже не зеленая, скорей, серая, прозрачная. Ночью травинки прихватывал мороз, и они долго не могли потом распрямиться под ветром и солнцем.

Слободкин нагнулся, чтобы лучше разглядеть тончайший впрессовавшийся в снег травяной усик. Откуда берется столько неодолимой силы в каждой былинке? В каждом, самом малом стебельке, в котором жизненным сокам просто негде вроде и поместиться! А они не только находят себе место, но и копят энергию. Копят, копят до срока, потом в природе происходит чудо. То, что казалось отмершим, безвозвратно увядшим, вдруг подымается, тянется к солнцу, расцветает!

Вот в нескольких шагах от себя Слободкин увидел высокий куст прошлогодней полыни, подошел поближе и удивился еще больше. Этот, поди, и снегом не был толком защищен, а вот выстоял, и потребовалось совсем немного тепла, чтобы никто не узнал, каково пришлось ему зимой. «Вроде автопилота прошел испытаньице — на холод, на лютую стужу, на вибрацию. Еще на что? Одни сизые косточки вот стучат на ветру!»

Слободкин оторвал полынную лапку и опять удивился — терпкий, вяжущий, горький и в то же время сладкий, с детства родной запах обдал лицо. Голова затуманилась, в глазах зарябило. Показалось, что льдины на реке остановились, замерли, потом… двинулись в обратном направлении. Слободкин поднес ветку полыни еще ближе, сделал глубокий вдох, и его еще раз пронзил этот острый запах.

Слободкин держал на ладони легкую, похожую на перышко ветку и думал о ее нерастраченных силах. Еще два-три таких солнечных дня, как нынешний, и прошлогодний куст станет совсем крепким, упругим, словно и не было никакой зимы.

— Так вот ты где пропадаешь, Слобода!..

Хриплый голос Зимовца прозвучал за спиной Сергея обиженно и раздраженно.

Слободкин вздрогнул от неожиданности, но, обернувшись и увидев друга, ответил спокойно:

— Там же, где и ты. На Волгу посмотреть нельзя? Сразу — «пропадаешь»…

— Я тебя последние дни вообще никак не словлю. Вскакиваешь ни свет ни заря, в барак после всех являешься. Чего ты мечешься? Что творится с тобой?

— Ничего не творится.

— Слобода!..

— Честно говорю.

— Нет. Не честно.

«Неужели знает? Да нет, откуда ему? А… будь что будет, надо гнуть теперь свою линию».

— И никуда я не бегаю. Все время в цехе.

— Брехня. Карточка твоя где, лучше скажи. Утерял, да? Ну, чего молчишь?

— Не терял я никаких карточек. Ты что?

— А я думаю, утерял и теперь не знаешь, что набрехать.

— Чего ты прицепился?..

— Ты себя в зеркале давно видел? — Зимовец схватил приятеля за плечи, подтолкнул к самой воде, заставил нагнуться.

— Глянь. От тебя нос один остался.

— Нос у меня всегда был один.

— Я давно заметил, что ты самый остроумный человек на нашей койке. Если б ты был еще и самым честным! Когда посеял карточку, отвечай? Последний раз спрашиваю: сколько дней без хлеба?

— Шесть.

— Паразит ты, а не друг, Слобода.

— А если не потерял, а продал. Тогда что?

— Продал? Карточку продал?!.

— Да, продал.