Читаем без скачивания Харбин - Евгений Анташкевич

Тельнов говорил, Александр Петрович слушал и иногда поглядывал на него и в один момент увидел, что старик как-то странно перебирает пальцами, как будто бы цигарку скручивает.

«Ни разу не видел его с табаком», – подумал он, но решил не перебивать.

– Так вот, – продолжал Тельнов. – Один день играем, другой, а мне карта ложится, как будто её кто-то специально подмешивает! Ну и партнеры у меня не очень, то есть я в полном фаворе. И видимо, заело его, нашего поручика. На третий день, я как сейчас помню, погода стояла мерзкая, на небе ни облачка, солнце как гвоздями прибили, висит и висит, за горизонт не садится… И ветер, северо-восточный, ледяной. И такой сильный, что носа не высунешь, прямо как здесь, в Маньчжурии вашей! Вот! И дует, и дует. Дожди кончились, все ждали, что подморозит, а он, ветер, только тянет, да насквозь! Никакая шинель не спасает, хорошо, наши солдатики печку хорошую смастерили. Помнится, до этого несколько ночей немцы что-то стучали, прямо все ночи напролёт, а ракеты свои перестали пускать. Помню также, что наше начальство велело пластунам выяснить, что это там немцы стучат. Пластуны в дозоры, но ночи оказались светлые – и звёзды, и луна. Днём солнце, и ночью – почти как днём. Так ничего и не увидели, через речку не перебраться, всё видно как на ладони. А мне уже стало надоедать, сами знаете, когда достойного партнера нет, то оно вроде как и скучно…

Тельнов перестал крутить пальцами и поднял глаза на Александра Петровича:

– Короче говоря, подсел-таки к нам Новожилов! Вы, говорит, прапорщик, по-моему, меры не знаете! Это он пошутил, что мне карта идёт! Ну и, само собой, извинился! Давайте, говорит, по маленькой сыграем, но, говорит, не в коммерческую! А мы уже и готовы были, видели, что его азарт гложет. Поинтересовались, мол, на что? А, говорит, кто проиграет, пусть за шнапсом сходит, к немцам, ночью. Мы удивились. Конечно, понятно было, знаете ли, что, если ему не пофартит, под стол он не полезет и петухом при нас кричать тоже не станет, а деньги, всё жалованье, незадолго до этого супруге переправил! Мы его отговаривать, а он в азарт уже вошёл. И всё надо мной подшучивает, что, мол, руки у меня ласковые и карты их любят, мол, мне бояться нечего. Я, конечно, на его намеки не реагирую, но обидно, знаете ли. Шулерству меня московские профессора не учили. Ну тогда я его спрашиваю, а на чём же на тот берег? Он отвечает, что знает, где пластуны свои челны держат. Челны лёгкие, тонкие, потому что долблёные, и один человек вполне может дотащить до воды. Вот такое Новожилов сделал нам предложение. Я подумал только, что сам-то я в проигрыше не останусь, карта со мной дружила, он, по всей видимости, тоже в себе уверен. А это что значит? Что если ни я, ни он в проигрыше не останемся, то на тот берег плыть другим? Пока мы думали, те трое отказались играть, им это было ни к чему, и остались мы вдвоём. Гляжу, он на меня смотрит! Я, Александр Петрович, был тоже неробкого десятка, ходил с пластунами за немецкие окопы, и их аппараты доставали, и за шифрами гонялись, да и крепкий я был, несмотря на то что на пятый десяток… Ну и решился на «гусарика»! То есть вдвоём.

Александр Петрович знал, что такое «гусарик», и кивнул, прося Тельнова продолжать рассказ.

– Про игру рассказывать не стану. Только скажу, что карта выпадала нам поровну, то я играю, то он. Я его опередил и закрылся на два или три очка, и притом на распасах, это его особенно обидело, и он засобирался. Мы его стали отговаривать, и тогда он предложил ещё одну партию, но тут уже я отказался наотрез. Дело в том, что, по его условиям, если игрок проигрывает дважды, он приносит не шнапс, а офицерский коньяк, то есть, знаете ли, надо переползти через две, а то и через три линии окопов, а это почти что верная смерть. И знаете ли, я заметил его одну особенность он, когда в раж входит, вроде как перестаёт правильно считать, поэтому на распасах я у него почти всегда и выигрывал. Вот так! Поэтому я и отказался. Проигрывать специально мне резона не было, а посылать его в третью линию окопов… это для меня было слишком.

Тельнов рассказывал ставшим сиплым от шёпота голосом, и Александр Петрович заметил, что к концу своего повествования старик начал сильно волноваться. Но он решил его не перебивать и дослушать до конца.

– Засобирался он! Оделся в солдатскую шинель, взял револьвер и две гранаты, сменил свою офицерскую фуражку на солдатскую папаху и, уже когда из землянки вышли, пошарил по карманам и вытащил вот этот футляр и передал мне…

Кузьма Ильич положил футляр на открытую ладонь.

– …Пенсне он оставил на столе, а футляр отдал мне… Вот так он у меня и оказался. Я про него только потом вспомнил.

Он помолчал.

– Так вот! А погода изменилась. Ветер стих, низовой. Верховой нагнал тучи, и луна почти скрылась, но иногда показывалась. Погода – почти для вылазок. А мы снова его отговаривать, но это уже когда почти на берегу были. И челны в кустах, недалеко, а пластунов рядом никого. Никто не ожидал, что погода так изменится! Мы его отговариваем, а он только сказал, мол, ждите, часа через два буду, шуму не поднимайте и будьте на берегу, если пластуны «проснутся» и хватятся своего челна. Пришлось подчиниться. До сих пор себе этого простить не могу. Что дальше было, помню все в деталях. Дотащил он челн до глубокой воды, речка поблёскивает, плывет разный топляк, он лёг в челн и только подгребал веслом коротеньким, как ракетка для лаун-тенниса. От того берега, где была первая линия немецких окопов, лес стоял саженях в ста или чуть более, луна появлялась у немца из-за спины, в общем, он слился с рекой и быстро пропал из вида. Мы немного успокоились, ночь тёмная, на немецком берегу тишина, в ту ночь они не стучали. Мы в землянку не пошли. Так два часа и сидели. Потом услышали какой-то шум, с того берега, сначала тихо так, потом сильнее, и непонятно было, что там шумит. Нет ни стрельбы, ни осветительных ракет, но шум слышим. Потом только поняли, что той ночью немцы задумали навести на наш берег переправу, поэтому ночами топорами и стучали, заготавливали бревна для понтона. Это чтобы на следующий день утром атаку предпринять. Но мы-то этого не знали!

Кузьма Ильич рассказывал, почти не останавливаясь:

– Мы сидим, а там шумит, а река такая тихая, от луны, когда не за тучами, отсвечивает и топляк гонит. И началось. Они-то весь строительный лес подвезли и начали связывать его в плоты и один к другому подгонять. Короче говоря, много там народу оказалось, на той стороне, и, видимо, вся их дивизия для атаки на том берегу и собралась. Мы, когда это поняли, одного, самого быстрого на ноги, послали, конечно, в штаб. Тут и наши стали подтягиваться, сначала пластуны! Однако челнов у них было несколько, и одного они не хватились, считать было некогда. Тогда-то на той стороне выстрел и прозвучал. Потом пулемёт дал очередь. Потом всё стихло, а когда луна в очередной раз выглянула, в её свете мы увидели, что к нашему берегу плывет челн, а за ним, точнее, с двух боков его догоняют две лодки. Вода блестит, и всё видно как на ладони. Тут нам стало ясно, что немцы его обнаружили и подумали, что наш лазутчик разведал их подготовку к переправе, к атаке, они и погнались за ним. Всё было как в кинематографе, только без музыки. На их лодках было несколько гребцов, а Новожилов был один, и они стали его настигать. Мы к своим, и сами стали стрелять по их лодкам. Пластуны снесли свои челны к воде и тоже направились туда, мы подняли стрельбу, чтобы отпугнуть немца, но они его уже почти догнали…

Тельнов замолчал, желая передохнуть, раскрыл футляр и попытался уложить в него свои очки с одной дужкой и старой резинкой, но футляр был для очков маловат и не закрывался. Александр Петрович много раз видел и эти очки, и этот футляр, это старье раздражало его, и он советовал уже много раз Кузьме Ильичу купить новые, тот всякий раз соглашался, но…

– Вот так, уже который раз пытаюсь подладить его под мои очки, однако не для них он предназначен, даже дужку на очках отвинтил…

– Ну а дальше что? – Александр Петрович понял, что его советы были лишними, и пожалел о том, что был так настойчив. Его интересовала развязка, хотя тон всего рассказа явно свидетельствовал о том, что она будет трагической.

– А дальше? – Кузьма Ильич поднял спокойные глаза на Александра Петровича. – Дальше нам уже пластуны рассказали – они подплыли близко и всё видели, – дальше револьвер Новожилова дал осечку, он хотел застрелиться, а потом одну гранату бросил в немецкую лодку, попал, а другую подложил под себя. – Он покачал головой. – А если бы взял три, может, всё и обошлось бы. А может, он сначала бросил гранату, а потом его револьвер дал осечку. Этого уже никто не знает. Потом пластуны забросали гранатами вторую немецкую лодку, а Новожилова и его челн разнесло в клочья. И в щепки. Только пластуны с удивлением рассказывали, что на месте взрыва удивительно сильно пахло коньяком. Вот и весь азарт.

Сашик, до этого спавший безмятежно, как будто услышал конец рассказа, пошевелился, застонал и открыл мутные глаза. Александр Петрович пощупал лоб мальчика, тот горел, он попытался его успокоить, но Сашик что-то лопотал, скорее всего бредил. Александр Петрович не заметил, как старик выскочил из детской и через секунду вернулся со стаканом, в котором была тёмная жидкость с микстурой. Он подал стакан Александру Петровичу, тот приподнял голову сына и в разлепленные сухие губы влил ему немного жидкости, мальчик машинально сглотнул, и Александр Петрович медленно влил ему всю микстуру, Сашик выпил её и через несколько минут успокоился и снова заснул. Взрослые тоже успокоились, расселись на стулья и некоторое время молчали.