Читаем без скачивания Святой Франциск Ассизский - Мария Стикко

— Ешьте вволю, потом мы пойдем молиться, я приготовил еду на две недели.

Тут предложил он им варево, которое поросята не стали бы есть, а он же расхваливал его, чтобы сбыть поскорее с рук; а увидев, что братья к еде и не притрагиваются, воодушевил их такими словами:

— Курочки эти утешат ваш разум, стряпня моя сбросит с вас усталость. Она такая вкусная!

Братья виновато рассмеялись, увидев в этой мешанине и любовь к Богу, и тягу к молитве, и презрение к чревоугодию, но учитель не позволил брату быть столь легкомысленным и слишком вольно пользоваться Божьей милостью. Одумавшись, брат стал на колени посреди трапезной и признал свою вину, объявив, что ему надо вырвать глаза, а может, и повесить за все грехи, а потом плача удалился и целый день не показывался.

Не по указанию, но по природному дарованию брат этот был шутом среди рыцарей Круглого Стола, и, как у придворных шутов, в каждой выходке его таилось скрытое предостережение. Но основа его шуток была не той, что у странствующих забавников — шутки эти рождало милосердие. Так однажды получил он страшный нагоняй за то, что отдал нищей несколько серебряных колокольчиков, которые украшали алтарь, и подумал, что ругавший его наставник, наверное, охрип от такого количества упреков, надо бы приготовить ему хорошую похлебку. Поздно ночью постучался к наставнику с миской в одной руке и свечой — в другой.

— Что это? — спросил тот.

А брат ответил:

— Сегодня, когда ты, отец, бранил меня, я услышал, что голос твой охрип. Я подумал, что ты чрезмерно утруждаешь себя, и приготовил для тебя эту мучную похлебку. Прошу тебя, отведай ее, она умягчит тебе и горло, и грудь.

Естественно, наставник пришел в ярость и велел ему убираться, но брат Джинепро, увидев, что мольбы и увещевания не достигают цели, простодушно сказал:

— Отец, раз ты не желаешь мучной похлебки, приготовленной для тебя, подержи свечу, а я поем.

Эта шутовская выходка была прекрасным уроком. Она могла возмутить кого угодно, но наставник, истинный францисканец поступил так, как подобало последователю того, кто желал, чтобы старший из его братства уступал место меньшему. Оценив благочестие и простодушие брата он сказал:

— Ну, раз уж ты хочешь, давай поедим вместе. Они дружно опустошили миску мучной похлебки, сваренной милосердным Джинепро, и возрадовались от благоговения, а не от еды.

Когда святой Франциск узнал об этом подвиге, он сказал: «Хотел бы я видеть целый лес такого можжевельника»[18], и был прав, ибо у брата Джинепро были задатки шута, но сердце героя, и это подтвердилось несколько лет спустя, когда его приняли за мятежника, покушавшегося на жизнь дворянина из Витербо, и арестовали, и пытали жестоко, он же не обличал ошибки, но отвечал, что он и есть тот преступник, самый грешный человек на свете, заслуживающий смерти. Тогда решили привязать его к хвосту лошади, чтобы она волочила его по земле. К счастью, когда его привязывали, пришел гвардиан из ближнего монастыря и узнал голос, который молил: «Полегче, полегче, ногам больно!» Он закричал, чтобы невиновного освободили, снял с себя рясу, чтобы одеть бедного обнаженного брата, а тот, которого остроумие не покидало и перед лицом смерти, весело отказался: «Ну, гвардиан, слишком ты толст! Твоя нагота худшее зрелище по сравнению с моей».

Мальчишество, сиявшее смехом и сильное добродетелью, было по душе святому Франциску. Он полагал, что жизнь слишком сурова, если в ней одна лишь доблесть, если же она заполнена одним лишь весельем, она бессмысленна — надо чередовать работу и смех, с иронией глядеть на преходящее и стойко защищать вечное. Все это доставляло ему чистую радость — но не совершенную.

КРАСОТА ДУХА

Простодушие брата Джованни тоже было по душе Франциску. В миру брат этот был крестьянином и жил в деревне возле Ассизи — он встретил святого, когда тот подметал в церкви этой деревни. Из благоговения перед Телом Христовым святой Франциск не мог видеть церковь в беспорядке, и если ему случалось войти в запущенный храм, он сам чистил его и убирал. Джованни забросил поле, добро и дом, и пока родители и братья утешали себя тем, что он, покидая их, оставляет им (а не бедным) своего вола, оделся, как святой Франциск, рыцарем Круглого Стола, и доверил себя ему, ибо учитель соблаговолил взять его с собой. Вероятно, Джованни следил за ним и день и ночь, чтобы во всем ему подражать — когда Франциск становился на колени — становился и он, когда тот воздевал руки к небу — он делал то же, когда вздыхал — и брат Джованни вздыхал, и так продолжалось до тех пор, пока святой не заметил этого и шутливо не упрекнул его.

— Отец мой, — ответил брат, — я обещал делать все, что делаешь ты, ибо должен уподобиться тебе. Сперва его звали Джованни Простодушным, но потом он столь преуспел в добродетели, что Франциск стал звать его Джованни Святым.

В своих рыцарях святой Франциск предпочитал видеть кротость и простодушие; возможно, потому, что высоко ценил именно эти добродетели; он умел радоваться и любой другой добродетели, исходившей от братьев ради славы Божьей. Когда он видел, как брат Руфино, в прошлом — один из самых знатных юношей Ассизи, подчинился его повелению и проповедовал раздетым в одной из церквей; когда видел, как он уходит в рощу, чтобы медитировать целых два дня, он говорил, что душа его — одна из самых святых в целом мире, укреплена благодатью Божьей и причислена Господом нашим к лику святых. Когда же брат Бернардо да Квинтавалле, первый его сын, горько каясь, предстал перед ним с пустыми руками, ибо взалкав по дороге, съел все корки и объедки которые ему подали, святой Франциск заплакал от радости и обнял его, ибо Евангелие велит не заботиться о завтрашнем дне. Когда же встречал он брата своего сгорбленного под тяжестью переметной сумы, то целовал его, брал у него тяжелый груз и благодарил Бога за то, что Он послал ему таких братьев.

Умел он восхищаться и добродетелью разума, подчиненного вере, и желал, чтобы братья развивались в призвании своем, как Вильгельм Дивини — трубадур, увенчанный Фридрихом II, который был покорен Франциском и сделался братом Пачифико, но остался королем стиха, прославлявшим и радовавшим Великого Царя; или брат Антоний из Лиссабона, богослов-августинец, вдруг обнаруживший в Форли дар оратора и в непринужденной беседе начавший преподавать самую сущность богословия, и Франциск возрадовался, увидев в Антоние этот