Читаем без скачивания Константин Павлович - Майя Кучерская

Его состояние в это время прекрасно передают письма в Петербург, адресованные начальнику штаба гвардейского корпуса генерал-адъютанту Николаю Мартемьяновичу Сипягину, тогда близкому его приятелю. Отношения Константина к брату, неизменно описываемые современниками как безоблачно-восхищенные, в этих письмах отзываются самой язвительной иронией и трезвостью. Шесть месяцев курьер из Варшавы дожидался в Петербурге решений государя по разным важным вопросам, но вернулся, не привезя ответа ни на один из них. «Это испытание походит хотя бы как в масонской ложе, когда бывает в высшей степени оное, и потому я уже решился теперь сам собою здесь разрешать дела, что называется очертя голову, — не знаю, хорошо ли будет или худо!» (10 июня 1816 года){297}.

Ерничая и подшучивая, Константин расшифровывал молчание Александра как согласие на все его чудачества и решения. Однако у цесаревича были и более веские основания думать, что государь предоставил ему неограниченную власть.

К середине мая 1816 года завершилось противостояние великого князя и военного министра Иосифа Виельгорского. На министерскую должность генерала Виельгорского назначил сам цесаревич, который ценил его за любовь к военной дисциплине, бескомпромиссность, порядочность и благородство. Все эти качества хорошо были известны в обществе, и назначение Виельгорского вызвало среди поляков самое горячее одобрение. Цесаревич не сомневался, что назначенный по его воле военный министр будет ему лишь безмолвным помощником, чем-то вроде высокопоставленного секретаря. Но Виельгорский понял свои обязанности иначе.

Согласно конституции военный министр должен был подчиняться Административному совету, так как военное министерство являлось частью правительства. Сразу после назначения Виельгорского на пост Административный совет потребовал, чтобы новый военный министр предоставил донесение о том, как будет организовано его министерство. Однако на следующий день после этого Константин Павлович запретил Виельгорскому предоставлять в совет это донесение, и не только это, а и какие бы то ни было другие тоже, до тех пор, пока документ не будет согласован с ним, главнокомандующим польской армией.

Виельгорский оказался перед выбором — нарушать конституцию и подчиняться великому князю, формально не имеющему над ним никакой власти, или не нарушать конституцию и великому князю не подчиняться. Для любого поляка ответ был очевиден, но родной брат императора находился в Царстве Польском на особом положении. Виельгорский написал цесаревичу письмо, в котором спрашивал, как ему поступать и у кого быть в подчинении. Константин ответил на следующий день, не лично, но приказом (от 11 января 1816 года), в котором сообщалось, что военное министерство отделено от правительства и главе правительства не подчиняется, а военный министр является представителем штаб-квартиры главнокомандующего армией и подчиняется ему одному. Казалось бы, яснее ясного. Честный вояка должен был послушаться и смириться.

Но Виельгорский решился интриговать — он попытался обмануть великого князя с помощью бумажных хитростей (всё равно предоставлю в Административный совет требуемый проект, но его не подпишу, так как проект не был утвержден военным министерством, а без подписи проект недействителен) и писем Александру. Вслед за Чарторыйским министр объяснял императору, что Константин действует против интересов страны, нарушает своими распоряжениями конституцию, слушать никого не желает, польских обычаев не уважает и т. д. и т. п. Александр Виельгорского утешал, объяснял ему, что со временем всё, конечно, уладится, а кончил тем, что в середине мая 1816 года подписал отчаявшемуся министру отставку. Его место занял неглупый и лояльный цесаревичу генерал Маврикий Гауке. Это была не просто победа цесаревича. Это означало, что император предоставляет Константину Павловичу неограниченные полномочия, власть, не ведающую ни о конституции, ни об Административном совете, ни о наместнике.

Тут — тайна. Император, выдержавший сложнейшую, многодневную битву на Венском конгрессе, не внявший ни одному из предупреждений об опасности образования Царства Польского, искренне убежденный в том, что создание независимого государства необходимо, подписавший в конце концов конституцию, теперь своими руками разрушал собственное создание. Это многим казалось непостижимым. Ведь он не просто приставил Константина к любимому им военному делу, он предоставил ему в Польше абсолютную власть. Тайными, явными ли соображениями руководствовался «лучший из монархов» в столь путаной и противоречивой политике?

О причинах назначения Константина на пост главнокомандующего польской армией мы уже говорили — под благовидным предлогом Александр избавлялся от смутьяна и возможного конкурента. Но и предоставление брату неограниченных полномочий тоже имело свои резоны.

Константин не раз повторял, что царствовать не хочет, что его удушат, как удушили отца, что не чувствует в себе ни сил, ни способностей для управления огромным государством… «Я не раз говорил об этом с братом Константином, но он, будучи одних со мною лет, в тех же семейных обстоятельствах и с врожденным, сверх того, отвращением от престола, решительно не хочет мне наследовать…»{298} — признавался Александр летом 1819 года великому князю Николаю и его супруге Александре Федоровне.

В 1816 году до этого разговора, как и до рождения Александра Николаевича, на которое Александр указывал как на знак благоволения Божьего Николаю, еще оставалось время. Тем не менее очевидно, что к тому времени Константин высказывал мысль об отказе от престола уже неоднократно («Я не раз говорил об этом с братом Константином…»). Вспомним смертельный страх, который испытал Константин после гибели императора Павла: недаром именно в марте 1801 года он впервые и заговорил о нежелании царствовать.

И всё же. Кто мог поручиться за душу, пред которой однажды откроются заманчивые просторы бесконечной власти государя Российской империи? Кто знает до конца собственное сердце? Никто. Константин не знал тоже. Что и доказали его замешательство и очевидная внутренняя борьба, которую пережил он позднее, в дни междуцарствия, когда он так явно и мучительно колебался. И потому Царство Польское было бесценным подарком судьбы и для Александра, и для Константина. Здесь цесаревич мог почувствовать себя владыкой, хозяином, царем, наконец. Варшава реализовывала императорские амбиции Константина, если таковые у него все-таки имелись. Готовый подозревать всех, Александр оказывался в безопасности — Константин не был в этой ситуации соперником ни ему самому, ни брату Николаю. При этом тяжесть ответственности, хорошо знакомой любому правителю, почти не давила цесаревичу на плечи — номинально-то он не был ни царем, ни королем, ни даже наместником… Отдавая Царство Польское на растерзание брату, Александр, возможно, оберегал от Константина Царство Российское. А заодно и себя.