Читаем без скачивания Литературно-художественный альманах «Дружба». Выпуск 3 - Игорь Озимов

Раздался свисток — и поезд тронулся.

Сквозь пыльные стекла фонаря замерцал тусклый и печальный свет.

Сергея укачивало однообразное постукивание колес, пришептывание старухи и колыбельная песня, которую тихонько напевала молодая женщина.

«Ехать еще четверо суток! Завтра под вечер, кажется, будет Сызрань… А потом — город Екатеринбург, — медленно и сонно тянулись мысли Сергея. — Начнется Уральский хребет. Там, по рассказам Никонова, стоит каменный столб, где с одной стороны написано: „Европа“, а с другой — „Азия“. Азия! — уже совсем засыпая, думал Сергей. — Я еду в Азию!.. А перед Томском будет Омск. — „Ученик Костриков, на какой реке стоит Омск?!“ — спросил кто-то строго над самым его ухом. — „Город Омск стоит на реке Иртыше“, — стал отвечать Сергей… „На диком бреге Ир-ты-ша си-дел Ермак, объя-тый ду-мой“, — запел, наклонившись над ним, учитель Морозов…»

Сергей спал.

На пятые сутки, рано утром, поезд прибыл на станцию Тайга.

— Ну теперь мы дома. Отсюда до Томска рукой подать, — сказал Сергею Никонов, слезая с полки.

Когда в Томске они вышли с вещами на перрон, там уже царила шумная сутолока, которая обычно сопровождает отходы и приходы дальних поездов в больших городах. Носильщики в белых фартуках тащили багаж, со всех сторон раздавались приветствия, восклицания, смех. Кто-то в толпе раздраженно ругался, кто-то плакал. Мальчишка-подросток в рваном картузе, с большим плетеным коробом, толкаясь и мешая всем, предлагал купить у него кедровые шишки.

У входа в вокзал стоял высокий носатый жандарм, заложив руки за спину. Он сонно и равнодушно рассматривал проходящую публику. Среди приехавших в это ясное августовское утро было много молодежи. Одни возвращались после летних каникул, другие приехали в Томск поступать в университет и в технологический институт.

Никонов только успевал раскланиваться. Он учился на третьем курсе института, и на вокзале у него оказалось немало знакомых студентов.

То и дело слышалось:

— А! Иван, здорово!

Увидев в толпе некрасивого, болезненного студента в очках, Никонов приветливо махнул ему рукой и громко крикнул.

— Павлуша! Дружище, как себя чувствуешь?

Студент в ответ виновато улыбнулся, поправил очки и хотел что-то сказать, но в это время какая-то румяная толстуха с лиловым зонтиком заслонила его. Когда она проплыла мимо, сопровождаемая высоким рыжим семинаристом, который нес на плече огромный узел, студента в толпе уже не было.

— Прекрасный товарищ! Я с ним вместе в одной комнате больше года прожил, — сказал Никонов. — А какой замечательный оратор! Жалко парня: долго не протянет — чахотка у него!

Когда они уже выходили из вокзала, их обогнал кряжистый усатый студент-технолог. Он с трудом тащил большую ручную корзину, из которой торчал край вышитого цветами полотенца. Увидев Никонова, студент закланялся и заулыбался. Никонов сухо ответил на его поклоны.

Сергей узнал, что фамилия этого студента Крестовоздвиженский. За неповоротливость и тупость его в институте прозвали Тюленем. Тюлень жаден и очень любит угощаться за чужой счет.

— Одним словом, — кутья, — отрезал Никонов.

Разговаривая и медленно продвигаясь в толпе, они, наконец, вышли на площадь. Неширокая улица, вымощенная булыжником, вела в город. Называлась она Вокзальной. Таких улиц, параллельных друг другу, было пять, и все под номерами. Отличались они от главной Вокзальной только тем, что были немощеные, с глубокими канавами, заросшими травой и лопухами, с узенькими деревянными мостками.

Сергей шагал рядом с Никоновым, с любопытством глядя по сторонам.

Вот он, Томск, сибирский лесной Томск — город, где он теперь будет жить, работать и учиться.

Недаром Никонов сказал, что «тайга ворвалась» в город.

За высокими бревенчатыми заборами, похожими на крепостные стены, по обочинам мостовой и перед окнами домов — всюду росли вперемежку пихты, сосны и липы. Попадались целые кварталы нетронутого сплошного леса, обнесенного низкой, полуразрушенной изгородью.

Всё было ново и интересно Сергею: громоздкие деревянные дома, с частыми окнами и со ставнями в нижних этажах; старинная кержацкая церковь с разноцветным деревянным куполом; громкий сибирский, окающий говор прохожих и студенты, студенты на каждом шагу, бородатые и безусые, в тужурках и в черных суконных крылатках.

Как всегда бывает с человеком, впервые попавшим в новое место, Сергей не успевал как следует разглядеть одно, как уже перед ним возникало другое.

Сергей не заметил, как дошли до Болота: так называлось низкое, сырое место, где каждую весну вода заливала кривые и грязные улочки. Эта часть города считалась окраиной; здесь жили мастеровые, рабочий люд и неимущие студенты. Тут, на Кондратьевской, обитал и студент Никонов.

Квартирная хозяйка, пожилая, благообразная вдова, встретила их на пороге:

— Здравствуйте, здравствуйте, Иван Александрович! А я думала, что вы послезавтра приедете!.. Как хорошо, что вчера Паша у вас пол вымыла… А это кто же такой молоденький, не брат ли ваш?

— Товарищ, Сергей Костриков… Он со мной будет жить!

Она вышла из комнаты и тотчас же вызвала Ивана в коридор.

Минут через пять Иван вернулся.

— Ну, всё улажено! Трешку придется в месяц прибавить, а спать ты будешь на этом ложе! — Иван похлопал рукой по широкой ситцевой кушетке и, покосясь на дверь, с улыбкой добавил: — о твоей благонадежности справлялась… У нее два взрослых сына… Понимаешь?!

Вечером к Ивану пришли трое студентов. Высокий, сутулый технолог — Лобанов — однокурсник Ивана, химик Гришин и курчавый медик Кипятоша.

В небольшой комнате Ивана сразу стало шумно и тесно. Все, кроме Сергея, закурили.

Химик уселся на подоконник, а живой и подвижный Кипятоша принялся расхаживать по комнате с папиросой, роняя пепел на пол. Полное его имя было Капитон, но товарищи звали его Кипятоша и даже Кипяток. Медик был веселый, вспыльчивый и любил поговорить.

Никонов попросил Пашу поставить самовар. Пока грелся самовар, завязалась оживленная беседа. За три месяца летних каникул у каждого накопилось немало новостей.

Технолог Лобанов лето проработал на стройке железной дороги и сумел, по его словам, скопить немного денег.

— Знаем мы это «немного», — подмигнул Никонов. — Небось, капиталистом стал?!

— Ох, не утаивай, Кинкстинтин Палыч, не утаивай, — нарочито крестьянским говорком подхватил Кипятоша.

— Да и утаивать-то, Капитон Федорович, нечего, — засмеялся Лобанов и уже серьезно добавил: — На эти «капиталы», друзья, я смогу спокойно два месяца слушать лекции, не бегая по урокам.

— А вот мне не повезло, — вздохнул химик.

Он устроился репетитором к сыну земского начальника. Во время одного опыта его ученик, вертлявый, избалованный мальчишка, прожег свои новые брюки. Возмущенная мамаша прогнала Гришина, не заплатив ему ни копейки.

— За это и прогнала? — не без ехидства спросил Кипятоша.

— Я, кажется, ясно сказал, — обиделся Гришин.

— А не водил ли ты, друже, невинного отрока в портерную и не учил ли ты его вместо физики играть на биллиарде?!

— Ну что ты, что ты! — неожиданно сконфузился Гришин.

Увлечение Гришина биллиардом было излюбленной темой для постоянных анекдотов среди знакомых студентов; некоторые утверждали, что Гришин не только хорошо знаком со всеми маркерами города, но даже собирается жениться, из любви к биллиарду, на дочери одного из них, кривобокой, перезрелой девице по прозвищу Коза.

Сам Гришин сознавал, что если половину времени, которое тратилось на игру в биллиард, он уделял бы лекциям, — ему не пришлось бы на последнем курсе остаться на второй год.

— Чорт возьми, прискорбно, что тебе ни копейки не заплатили, — посочувствовал Кипятоша. — Деньги нужно, дружок, сразу получать, когда договариваешься. Брал бы вот пример с меня.

И Кипятоша начал рассказывать, как он удачно в прошлом году репетировал в доме губернатора. Ему не только деньги заплатили, но сама губернаторша подарила замечательный кожаный портсигар, который, к сожалению, он потерял.

Студенты слушали Кипятошу, переглядывались и хохотали, все знали, что история с губернатором с начала до конца выдумана. Хохотал и сам Кипятоша.

Сергей сидел на кушетке, еле сдерживая улыбку. Маленький и толстый Кипятоша бегал по комнате, ерошил свои курчавые волосы, представляя в лицах новую историю, которая якобы случилась с ним в Нижнем, где он гостил у дяди. Будто бы загорелась баржа, и Кипятоша изображал растерявшегося от страха подрядчика, дюжего парня рулевого, метавшегося по барже с пустым ведром, и хозяина баржи, который бестолково суетился и кричал бабьим голосом: «Ай, батюшки! Ай, родимые? Застраховать не успел!.»