Читаем без скачивания Серебряный молот - Вера Хенриксен

Тора снова заговорила.

— Священник Энунд велел мне рассказать тебе всю правду, — сказала она, — и попросить у тебя прощения.

Она плотно сжала губы, но они все равно искривились.

И когда Эльвир понял, что она не только говорит всерьез, но еще и переживает сказанное, он не знал, смеяться ему или плакать.

— Дорогая мама, — наконец произнес он, — как тебе удалось держать это при себе столько лет?

— Мне не удалось держать это при себе, — сказала Тора, явно приходя в себя и поняв, что Эльвир был не столько рассержен, сколько удивлен.

— Гудрун поняла, в чем дело, — сказала она, — я узнала об этом после ее смерти.

И она рассказала, как Сигрид удалось разгадать ее тайну и что сказал по этому поводу Энунд.

Некоторое время Эльвир сидел молча.

— Энунд был прав, — сказал он. — Нам нужно снова поставить тебя на ноги. Но нет никакой необходимости оповещать всю округу о том, что ты так позорно дурачила нас! Ты и так была наказана тем, что сидела, не вставая, все эти годы. Когда будешь говорить с Энундом, передай ему от меня, что я не считаю нужным давать объяснения по этому поводу. Пусть каждый думает, что хочет.

Сразу после этого он сказал Сигрид, холодно глядя на нее:

— Я не знал, что ты так умеешь хранить от меня тайны!

— Что я должна была… — начала она, но он перебил ее:

— Может быть, между тобой и черноглазым скальдом было что-то такое, о чем я не знаю? Может быть, поэтому он так нагло усмехался, когда я выслал его из Эгга?

Он наклонился к ней, глаза его угрожающе сверкали.

— Эльвир! — предостерегающе произнесла она. — Не болтай глупости!

— Отвечай мне на мой вопрос! — сказал он.

— В этом нет необходимости. Сигват и я никогда не были вместе наедине.

— Откуда я знаю, что ты говоришь правду?

— Разве я тебе когда-нибудь лгала?

Он слегка опешил, вспомнив, как сам задал ей этот вопрос той ночью, когда поставил на карту все, чтобы завоевать ее.

И он понял, что она была права и что он сам болтает глупости. Но все-таки ему казалось, что она заслуживает нагоняя за то, что скрывала от него состояние матери.

— Не то, чтобы лгала… — сказал он, — но ты скрывала от меня правду, о которой должна была сообщить немедленно…

Заметив в его глазах веселье, она осторожно улыбнулась.

— Тебе в самом деле кажется, что Сигват достоин этого? — спросила она. — Значит, ты ставишь его выше, чем я…

Эльвир расхохотался.

— Я верю тебе, — сказал он. — Но после таких слов ты вообще-то не заслуживаешь…

Приближалось Рождество, но до них не доходило никаких слухов о том, где сейчас ярл Свейн.

И когда за четыре дня до солнцеворота фру Холмфрид родила дочь, никто по-прежнему ничего не знал. Девочка была слабенькой, и ее тут же окрестили; ее назвали Гуннхильд, и Тора была крестной матерью. И когда маленькая Гуннхильд окрепла, все вздохнули с облегчением. О бегстве ярла больше не говорили, и Сигрид казалось, что в усадьбе воцарилась гнетущая тишина.

Но за день до солнцеворота прошел слух о том, что показался корабль ярла. И он прибыл не пустым: с ним пришел чужой корабль, а также весельная лодка, прихваченная в Стейнкьере Олавом Харальдссоном; суда были нагружены мешками, как и при отплытии.

Не дожидаясь, пока его позовут, Эльвир поскакал на пристань вместе со своими людьми и сам ухватил канат, когда корабли причалили.

И вместе с ярлом Свейном они радостно поскакали обратно в Эгга.

— Сегодня мы будем пить вино! — сказал Эльвир. — Ни пиво, ни мед не годятся!

И только за столом все узнали, что произошло. Берсе Скальдторвессон встал и произнес песнь об их бегстве. Это была длинная песнь; в ней рассказывалось во всех подробностях о том, что произошло с тех пор, как ярл Свейн покинул Стейнкьер; и в каждой строфе был припев:

Пламя поднялось до небес,

когда ярл поджег конунга дом.

Увидев, что Олав вошел во фьорд, Свейн спрятал свой корабль в Мусвике, в результате чего смог избежать пленения. После этого он скрывался в окрестностях.

Король же, вернувшись из Стейнкьера, засел в Нидаросе, где им были заново отстроены дома, принадлежавшие когда-то Олаву Трюггвассону.

Узнав об этом, ярл Свейн и Эйнар Тамбарскьелве собрали войско и направились в Нидарос по суше. Но Олав был вовремя предупрежден. Ему удалось сбежать, на этот раз через фьорд — в Оркдал, а оттуда — через горы в Гудбрандсдален.

И ярл Свейн забрал обратно свои рождественские припасы, а также все то, что королевские воины побросали в спешке. В довершение всего он сжег королевский дом в Нидаросе.

Все смеялись над поспешным бегством Олава, и песнь Берсе очень хвалили.

— Теперь я понимаю, почему ты молчал всю дорогу, — сказал ярл, вознаградив своего скальда.

Было решено с наступлением весны собрать войско в Халогаланде, Трондхейме и Вестланде. И тогда королю Олаву не придется думать о добыче…

Под конец ярл Свейн пригласил всех на большой пир в Стейнкьер; оставалось только ждать, когда Холмфрид достаточно окрепнет, чтобы ехать домой.

Но все же вид у Эльвира был весьма озабоченным, когда ярл Свейн отправился обратно в Стейнкьер.

— Драка за рождественские припасы… — с горечью усмехнулся он. — Было бы куда лучше иметь в качестве рождественского поросенка самого этого жирного Олава! Теперь он наверняка прожужжал всем уши, что ему удалось удрать. Представляю, как он пускает всем пыль в глаза, чтобы поменьше было разговоров… Ой, поосторожней, Сигрид, ты совсем задушила меня!..

Она прижалась к нему, стиснула его в объятиях. Ведь то, что происходило в последнее время, вызывало у нее ощущение ненадежности, грозящее захватить ее целиком.

Снег, выпавший в октябре, растаял, и больше в эту зиму не было обильных снегопадов.

Огороженные почерневшими заборами пашни лежали на морозе без снега, окоем берега желтел на фоне серо-голубой, холодной воды.

Бывало, над фьордом нависали тучи, на склонах холма белели облака. Но в воздухе кружились лишь редкие снежинки. И могучие ели стояли, опушенные инеем, по нескольку дней, словно их посыпал солью какой-то великан.

Солнце прорывалось сквозь пелену облаков, озаряя потоками лучей холмы и землю, сверкая в волнах, набегающих на берег и разбивающих тонкий лед на прибрежной косе.

И ветер ломал обледенелые ветви деревьев, вырывал с корнем сухую траву.

Тревога разрывала Сигрид изнутри на части, словно порывы штормового ветра. Ее мысль была столь же беззащитной, как обнаженная земля, открытая всем штормам и холодам. И она старалась побороть эту неотступную тревогу. Она замечала, что стала раздражительной по отношению к детям и дворовым; даже с Эльвиром ей трудно было общаться. Она пробовала призвать на помощь здравый смысл, убеждая себя в том, что ей нечего бояться, что Олава Харальдссона убьют или возьмут в плен, когда ярл Свейн двинется на юг с большим войском, которое он теперь собирал, что Эльвир вернется к ней целым и невредимым.