Читаем без скачивания Провинциальная «контрреволюция». Белое движение и гражданская война на русском Севере - Людмила Новикова

В результате местная власть в Северной области была прямой преемницей тех органов самоуправления, которые возникали в деревне с началом революции. В новых земствах не оказалось лишь немногих прежних руководителей, посаженных сверху большевистской администрацией губернии. Также в ряде волостей лишились полномочий представители фронтовой «молодежи», которая прежде «заполнила советы». Но в целом в земствах, как правило, заседали те же, что и раньше, авторитетные местные лидеры, и даже многие фронтовики сохранили свои места в местном самоуправлении[712].

Таким образом, белая власть на Севере не опиралась на зажиточных крестьян, деревенских «кулаков»[713], как утверждала советская историография, а управляла той же пореволюционной деревней, что и большевистское правительство, с почти теми же местными лидерами и лишь слегка измененными органами местного самоуправления. Если вовсе не засилье «кулаков» сделало белую деревню белой, то, как будет показано ниже, белый террор и устрашение населения также не играли первостепенной роли в управлении Северной областью.

Местное управление и белый террор

Белый террор традиционно занимал особое место в красной пропаганде и позже советской историографии, полагавшей, что именно широкое применение насилия позволяло белым удеживать власть в своих руках. Утверждалось, что только через Архангельскую тюрьму за год прошли 38 тыс. заключенных, из них было расстреляно 8 тыс.[714] Встречались даже заключения, что при белой власти «в тюрьме или концлагере побывал каждый шестой житель Северной области, каждый четвертый был убит»[715]. Однако подобные завяления далеко отстоят от действительности[716]. Более того, террор едва ли вообще играл ведущую роль в сохранении белого контроля над Северной областью.

В отличие от красного террора, который был институционализирован в большевистских постановлениях и имел идеологические основы, служа не только борьбе с политическими противниками, но и социальной перекройке общества[717], политические репрессии в белой Северной области были спонтанны, непоследовательны и лишены ясной идеологической направленности. Политическими арестами на Севере занимались и аппарат губернского правительственного комиссара, и союзная контрразведка, и отряды самообороны из местного населения, и позже также генерал-губернатор Северной области. Их действия нередко противоречили друг другу, и бывали случаи, когда люди, арестованные союзной контрразведкой, выпускались на свободу решением белых следственных органов, только чтобы затем вновь оказаться в тюрьме по распоряжению союзных властей[718]. Политические преследования несколько упорядочила созданная Верховным управлением в середине августа 1918 г. Особая следственная комиссия для расследования злоупотреблений и противозаконных действий агентов советской власти. Уже осенью она обросла сетью уездных комиссий и занялась разбором дел политических арестантов, а также арестами и следствием против бывших большевистских комиссаров, членов губернского и уездных исполкомов, а также лидеров профсоюзов и комитетов левых партий[719].

Комиссии не только арестовывали отдельных членов бывших советских самоуправлений, но даже порой заводили следствие против целых уездных советов и земских управ. Широкую известность получило дело членов Мурманского краесовета, который всецело поддержал белый переворот в Архангельске, однако уже в октябре 1918 г. по решению Северного правительства передал полномочия помощнику генерал-губернатора по управлению Мурманским районом В.В. Ермолову[720]. Разгром краесовета, начатый правительством, довершила следственная комиссия. Уже осенью за сотрудничество с большевиками в тюрьму был отправлен заведующий «гражданской частью» совета В.М. Брамсон. Вскоре следствие было заведено и против управляющего делами Г.М. Веселаго, председателя совета А.М. Юрьева и военного руководителя края Н.И. Звегинцева. Одновременно следственная комиссия вела дела о профсоюзах моряков и железнодорожников, о местных советах Мурманского края и даже о Мурманской рыбной экспедиции, арестовав в общей сложности до четырех десятков человек[721].

Схожая с членами краесовета судьба постигла руководителей Онежского народного совета. Хотя он был избран уже после белого переворота и вскоре преобразовался в уездную земскую управу, следственная комиссия подозревала его членов в сочувствии большевизму. Поэтому в январе 1919 г. полный состав совета был конвоирован в Архангельскую тюрьму. Другие уездные управы лишились хотя бы некоторых из своих членов. Так, на Пинеге был арестован председатель земской управы, бывший член уездного исполкома меньшевик Петр Полонский[722].

Политические аресты вызвали не столько страх, сколько возмущение и раздражение на местах. Так, жители Польской волости Онежского уезда требовали освободить членов бывшего Онежского народного совета, отказавшись до тех пор проводить земские выборы[723]. На Пинеге уездное земство постановило в знак протеста против ареста Полонского выплатить ему недополученное жалованье за время пребывания в тюрьме и выразить «благодарность за его работу на пользу уезда»[724]. Общее собрание граждан Соломбальской волости Архангельского уезда добивалось освобождения председателя исполкома Пычкина и члена совета Мехренгина, не находя со своей стороны «за ними никаких проступков»[725].

Многие аресты, проводимые следственной комиссией, вызывали недоумение даже у членов Северного правительства и местных чиновников. Полагая, что необходимо арестовывать только наиболее скомпрометированных советских руководителей, они видели в более широких репрессиях угрозу репутации белого режима. Однако кабинет боялся вмешиваться в решения судебной власти, опасаясь обвинений в политизации судов[726]. Тем самым, не являясь инициатором террора, правительство попустительствовало еще более широким арестам. Заседавшие в следственных комиссиях бывшие царские юристы и судьи твердили букву имперского Уголовного кодекса и были готовы отправить в тюрьму всех бывших членов советов и комитетов за участие в «преступном сообществе», стремящемся к свержению государственного строя. В результате только следственные комиссии к лету 1919 г. арестовали более тысячи человек[727].

Оказавшись за решеткой, политические узники становились жертвами неповоротливости судебной системы. Северные суды и следователи были завалены делами и не могли пропустить через себя такую массу арестантов. Заключенные месяцами томились в переполненных камерах, дожидаясь конца расследования. Даже вынесенное судебное решение не было окончательным, так как у осужденных было право на апелляцию, а высшей кассационной инстанции на Севере не имелось[728]. В итоге число арестантов и тюрем постоянно росло.

Эпизодические попытки правительства повлиять на судебную систему только усиливали путаницу. Характерным примером была судьба Я.А. Моторина, одного из руководителей Онежского народного совета. Хотя арестованные члены совета, успев отморозить себе ноги в мудьюжской тюрьме, были освобождены решением главы правительства Чайковского, следствие по их делу не прекратилось. Спустя полгода прокурор окружного суда вновь стал добиваться ареста и суда над Моториным, к тому моменту уже воевавшим в рядах белой армии[729]. Впрочем, командир части смог отстоять ценного бойца. А в ноябре Моторин, несмотря на обвинения в сочувствии большевизму, оказался во главе Онежского отделения бюро печати ответственным за антибольшевистскую пропаганду в уезде[730]. Левая рука белой власти воистину не знала, что делала правая.

Несмотря на то что хаос, творившийся в белой судебной системе, не позволяет более или менее точно подсчитать общее количество заключенных, очевидно, что оно было не настолько велико, как это рисовала красная пропаганда. Наиболее достоверные данные были представлены еще советским историком А.И. Потылицыным. Детально изучив книги приема арестованных Архангельской губернской тюрьмы, он установил, что с августа 1918-го по ноябрь 1919 г. в ней побывало вовсе не 38 тыс. человек, а 9760 арестованных[731]. Учитывая, что Архангельская тюрьма была не только самой большой тюрьмой Северной области, но и главным пересыльным пунктом, эта цифра, по всей вероятности, включает в себя большее число всех побывавших под арестом. Некоторые арестанты учитывались по нескольку раз, дважды или даже четырежды проходя через губернскую тюрьму. Кроме того, число заключенных включало не только политических, но и уголовных и даже административных арестованных, которые в большом числе попадали в тюрьму на несколько дней или недель за спекуляцию, нарушение комендантского часа или отсутствие пропускных документов[732]. В тюрьмах и лагерях Северной области оказывались и многочисленные красные военнопленные и перебежчики. В частности, в августе 1919 г. из примерно 4 тыс. человек, находившихся под стражей в Архангельской губернии (не считая Мурманского края), почти 4/5 были красными военнопленными, солдатами дисциплинарных рот или арестованными солдатами тех белых полков, где недавно произошли беспорядки. Большинство из них после «сортировки» направлялись в белые части[733]. Учитывая все имеющиеся данные, в целом через тюрьмы и лагеря Северной области, очевидно, прошло от 10 до 15 тыс. человек.