Читаем без скачивания Психотерапевтические истории. Хроники исцеления - Ирвин Ялом

Несколько дней спустя я получил длинное письмо, которое я частично привожу здесь:

Уважаемый доктор Ялом,

…не знаю, как я себя чувствую. Меня мотает от горячих приливов до полной пустоты в мозгах, и я сконцентрируюсь на денежном факторе, который точно могла бы использовать. Мне хочется, чтобы моя часть была лучше. Оглядываясь назад, вспоминаю, что иногда тратила на отчет всего несколько минут. Однако я такая. Сейчас я пытаюсь закончить повесть и пишу по пять страниц в день, что звучит великолепно, если не считать того факта, что на эти пять страниц я трачу в день всего пятнадцать минут. Я всегда писала быстро. Я пишу по методу ритмики — только звуки и ритмы, никаких интеллектуальных мыслей, никаких размышлений. Но все это спонтанное отставание слов надо, кажется, упорядочивать. Мои отчеты такие небрежные — вы, должно быть, думаете, что с моей стороны это был чисто подсознательный акт — отговаривать вас от их публикации. Мне хочется, чтобы моя жизнь сейчас была другой, чтобы я могла думать об этих отчеты как о далеких воспоминаниях. Я теперь переключилась на более крупные и позитивные дела и эмоции. Во время терапии я себя чувствовала такой зажатой — и только когда я плакала, я ощущала, что у меня есть крылья. Когда мы познакомились, я почувствовала, что сделала огромный шаг вперед. А потом пошла мелкими спутанными японскими шажками — кроме ситуаций нескольких мелодраматических психодрам, когда я могла быть той эмоциональной натурой, которой всегда хотела быть. Это все, конечно, преувеличение. Я знаю, что произошло несколько прекрасных вещей, и самое лучшее — наша дружба. Если вы считаете, что отчеты имеют определенную ценность, я вам верю.

Позвольте, я вам немного расскажу о моей жизни здесь.

…X очень похож на Пало-Альто, но не такой роскошный или денежный. Университет — времен пятидесятых годов. Местное студенчество очень спокойное. Дай им кирпич, и в отличие от Беркли они начнут выкладывать им ямку для барбекю, но даже не подумают запустить им в окно. Мы живем в старом доме с задним двориком, на котором, похоже, доживают свои последние дни старые удочки — настолько он заполнен сухим и еще годным бамбуком.

…Я раскрутилась как свободный писатель и недавно продала свой рассказ за 300 долларов. Также написала несколько статей для одного журнала…Недавно посетила занятие женской группы совершенствования сознания и написала некоторые личные наблюдения по этому поводу, которые будут опубликованы. Когда они выйдут, я вам их пришлю. К счастью, там не просили каждую женщину рассказать свою историю. Свою я бы назвала «Джинни и деньги на бензин».

…Отношения между мной и Карлом сильно не изменились. Нам все еще нравится быть друг с другом, а иногда все переходит в сплошные нежности. Мы полностью использовали свою квоту ночных драм, когда мною опять овладевал ужасающий страх. Но я пока нахожусь в этом ночном лабиринте. Мы просто являемся сами собой, что создает не слишком эмоциональную, но дружескую атмосферу. Теперь я ясно высказываюсь. Недавно Карл сказал, что у меня нет целей или конечных установок. Я дала нам три месяца на оценку наших отношений… и чем дольше я остаюсь здесь, тем больше мы сближаемся с Карлом, но у меня нет направления, и наше будущее выглядит как предложение, которое можно оставить, как есть, а можно и отредактировать.

…Чувствую я себя прекрасно. Большую часть времени я счастлива — хотя мое настроение может качнуться в любую сторону. Когда я заставляю себя писать, независимо от краткости периода, я счастлива. Я так долго ждала, чтобы написать вам, потому что постоянно считала, что нахожусь на грани срыва и жду того события, о котором можно вам сообщить и о котором вы хотите услышать.

…Карл после нашей очередной разборки, в результате которой мы друг с другом не разговаривали, сказал: «Как бы я хотел, чтобы доктор Ялом был сейчас здесь». Мы оба любим вас. Ваш друг

Джинни

А потом молчание. Я исполнял свою роль с другими Джинни. Принимал участие в драмах, которые разворачивались на вращающихся подмостках моего кабинета. Нет! Как претенциозно! И как неточно! Я знаю, сколько себя я отдаю каждому пациенту, но истина заключается в том, что больше всего я отдавал себя Джинни. Больше чего? Что я отдавал больше всего? Интерпретаций? Пояснений? Поддержки? Рекомендаций? Нет, чего-то по ту сторону методологии. Я сочувствовал Джинни всем сердцем. Она меня так тронула. Я дорожил ее жизнью. И с нетерпением ждал с ней встреч. Будучи очень богатой, она влачила жалкое существование. И она дала мне очень много.

Где- то более года спустя после «последнего сеанса» она приехала в Калифорнию, и у нас было две встречи. Первая — рабоче-развлекательная встреча с моей женой. Джинни приехала в сопровождении своей лучшей подруги и захотела встретиться с нами, но предупредила меня, чтобы я ничего не говорил о том, что мы вместе пишем книгу. Это внесло некоторую напряженность. Но подруга, темноволосая очаровашка, побыла с нами всего несколько минут. Когда она ушла, мы остались втроем: Джинни, моя жена и я. Мы обсудили рукопись и за бокалом шерри, чашечкой чая и домашним печеньем поболтали о том о сем. Не зная, что мне нужно, я точно знал, чего не нужно, — пустых разговоров и вмешательства посторонних.

Я ненавижу болотистую атмосферу профессиональных вечеринок. Все стараются вести себя непринужденно, а не получается. Джинни знает, как вести себя в обществе. Она исполняет свою роль, старается развлечь мою жену, но мы оба знаем, что ее буквально по пятам догоняет волна застенчивости. Мы конспираторы, мы принимаем участие в общественной шараде, но притворяемся, что это не так. Моя жена называет меня Ирви. Джинни не может даже выговорить это слово, и я продолжаю находиться на орбите как доктор Ялом. Я не говорю ей конкретно, называть меня по имени или нет, в силу смутного ощущения, что ей необходимо держаться от меня на официальной дистанции для будущих контактов. Еще более странным является моя отрицательная реакция на фамильярное обращение жены ко мне в присутствии Джинни. Я забыл, что я планировал сделать для Джинни? Ах да, «помочь опробовать примирение с действительностью», чтобы она действовала посредством положительного переноса.

Несколько дней спустя Джинни и я беседовали в уютной и однозначной атмосфере моего кабинета. Здесь, по крайней мере, каждый из нас «знает свое место». Мы проанализировали свои ощущения от встречи у меня дома. Подруга Джинни так хвалила меня за мою теплоту и простоту в обращении (какая она понятливая!), что Джинни отругала себя за то, что не использовала время своего общения со мной на полную катушку. Перед тем как мы начали, произошла одна удивительная вещь. Она представилась моей новой секретарше, которая спросила: «Вы пациентка?» Джинни быстро ответила: «Нет, я подруга». Это было приятно для нас обоих.

Моя жена ждала, когда можно будет обсудить с Джин-ни некоторые моменты в рукописи, и во время разговора дважды, постучав, заглядывала к нам. В первый раз я сказал, что мы будем беседовать еще пять минут. Но мы проговорили гораздо дольше, и моя жена с нарастающим нетерпением (у нее была еще одна встреча) снова заглянула. На этот раз Джинни опередила меня и, к моему удивлению, чуть ли не резко сказала: «Еще пару минут». Когда дверь закрылась, она по-настоящему расплакалась от надвигающейся реальности: «Я просто поняла, что у меня действительно осталось всего лишь несколько минут. И это не оттого, что вы принадлежите вашей жене, просто это время очень ценно для меня». Она поплакала за нас обоих — оттого, что теперь больше не будет таких встреч; от счастья, что, наконец, «высказалась», и (увы) от огорчения, что не высказалась за свою жизнь еще больше. (Мы оба были опечалены повторным появлением того самого лишающего удовольствия чертика, который даже на самом пике успеха бранит ее за то, что она не преуспела еще больше.)

Вскоре после того, как Джинни вернулась домой, она прислала мне письмо с трагической новостью:

…Когда я приехала домой, то мы с Карлом опять стали как чужие… Он игнорировал меня, и я себя чувство вала ребенком, которого игнорирует отец. Карл мог ли шить меня всего — посещения плавательного бассейна к примеру. Если ему не хотелось делать чего-то, мы не де лали этого. В конечном счете я взяла да и высказала Кар лу, что мы, кажется, не совсем ладим. Он сказал: «Я знаю. Я хочу уйти». На этот раз я не возражала, и на следующий день Карл практически съехал. (Два дня спустя…) Никто никого не обвинял, и, может, у нас и нет никакого будуще 301 го. Сегодня уже второй день, я голодна, но голова работает гораздо лучше. Я не намерена сходить с ума. Я просто чувствую себя страшно опечаленной и скептически настроенной. Сначала я думала, что уеду обратно в Калифорнию. Но я предпочла твердо встать на ноги и попытаться жить полностью самостоятельно. Так, чтобы преуспеть и ни от кого не шарахаться. Я собираюсь оставаться здесь столько, сколько мне нужно. Карл говорит, что он перегорел со мной. Я поверила в это. Я чувствовала это… Мне надо поправиться и окрепнуть — я хочу выбраться из этого. У меня начинает возникать понимание. Когда у меня наступают самые худшие моменты, когда я прихожу в отчаяние, мне остается лишь верить в то, что все это пройдет и что я не умру от обиды. (Ну, разве это не противно!) Плачу, хотя слезы ничего не дают, но, по крайней мере, это хоть что-то и, как вы знаете, я вечно потихоньку плачу. Если дела пойдут здесь слишком плохо, я пойду к доктору, который пропишет мне валиум, но когда дело доходит до транквилизаторов, я становлюсь последовательницей учения «Христианская наука». Прошлой ночью я спала хорошо и проснулась хотя и грустной, но без реального страха.