Читаем без скачивания Истощение времени (сборник) - Владимир Орлов

– Соленый арбуз? – покачала головой женщина, продававшая капусту. – Откуда же они сейчас!

– Соленый арбуз? – отвлекся от своих помидоров худой старик. – Нет, не сезон… Нет их…

– Соленый? – Девчонка глянула из-за кадки с голубыми груздями. – Где же его?.. Если только в Суши?..

– В Суши? – затараторила капуста. – Ну да! Ну конечно! Почему же в Суши, если нигде нет?

– В Суши они всегда держатся, – заявили грузди. – Или в Сорокине…

– Да, если съездить в Сушу… – задумались помидоры.

Капуста затараторила быстрее и громче, в разговор включились еще одни помидоры, моченые яблоки, красная капуста и огурцы с соседнего прилавка. Потом зашумели все ряды, загалдели, заспорили, выясняя, где же все-таки можно достать соленый арбуз, если он так нужен человеку. Букварь слушал шумный разговор, моргал озабоченно, не сразу догадался, что это за Сушь, о которой зашла речь. А потом понял, крикнул рядам: «Спасибо!» – и рванулся на автостанцию.

Сначала нужно было доехать до Минусинска. Из Минусинска автобусы шли в Сушь.

Букварь вскочил в переполненный автобус. Автобус загудел, загромыхал, рывком утрамбовал пассажиров и двинулся в Минусинск.

Автобус был маленький, Курганского завода, и Букварю пришлось стоять, согнув шею. Руки воткнулись в голубой потолок, в спину тыкались другие спины, локти и чемоданы.

«Здесь часто, – вспомнил Букварь, – вместо “ш” произносят “с”. Вот и получилась Сушь вместо Шуши. Вот и получилась Сушь вместо Шушенского».

Букварь вертел головой, но, кроме неба, ничего так и не увидел. Автобус тащился долго, грел свои поцарапанные бока у паромов и часа через полтора остановился на минусинской площади.

Букварь выскочил из автобуса, вытер пот со лба, бросился к расписанию и узнал, что следующий автобус в Шушенское пойдет через три часа.

Букварь почесал нос и стал соображать. До Шушенского было километров шестьдесят. Шестьдесят туда, шестьдесят обратно и еще сто километров от Минусинска до Курагина. Черт с ним, даже если сегодня он не успеет вернуться домой. Все равно стоило ждать автобуса, пусть даже десять часов.

Букварь зашел в чайную, съел борщ, глазунью и беляши и выпил кружку пива. Он побродил по городу, прошел мимо здания Мартьяновского музея, получившего еще в начале века медали на всемирных выставках, вышел к Минусинской протоке и вернулся на автостанцию. Город был зеленый, старый и тихий, с красными плитами тротуаров, с двухэтажными каменными домами давно пропавших купцов, в тополином пуху, как в снегу, без единого башенного крана. «Ничего, вот мы построим дорогу…»

Переулок у автостанции был забит людьми. Букварь услышал «Шушенское» где-то в конце переулка и увидел грузовую машину. В кузов ее, подсаживая друг друга, карабкались мальчишки и девчонки в белых рубашках, с красными галстуками. Букварь подбежал к машине и спросил:

– Можно с вами?

– Валяй, дядя!

Машина долго карабкалась по сопкам, и с сопки у речки Ои Букварь увидел голубые вершины саянских белков, букет енисейских проток, зеленые острова, заросшие черемухой, и в зелени длинные улицы села, ставшего районным центром.

– Шушенское! Вон, вон Шушенское!

Головы завертелись, шеи стали вытягиваться, начали действовать указательные пальцы. Пальцам хватило работы до тех пор, пока машина не пролетела через зеленые, застроенные свежими домами улицы и не остановилась в пыли у автостанции.

Букварь крикнул ребятам: «Счастливо!» – спрыгнул с машины, увидел через дорогу на темно-синей арке слова «Колхозный рынок» и зашагал, окуная ноги в пыль.

Рынок был уже пустынный, тихий, уставший после воскресной работы, и все же Букварь очень быстро узнал, что никаких соленых арбузов на прилавках нет и утром их тоже не было. «Разве ж в июле… Если только кто-нибудь держит в погребе…»

Букварь постоял с минуту на рыночной площади, засоренной семечной шелухой, обрывками капустных листьев, конфетными бумажками, и решительно направился к выходу. Он прошел под аркой, прошел мимо домика автостанции, шел, поглядывая на стрелки указателей, добросовестно выполнял советы этих стрелок и оказался у крепкой избы с мраморной доской на серо-коричневой стене.

Букварь толкнул массивную зеленую калитку. Калитка не поддалась, и он, подняв глаза, увидел на заборе аккуратную табличку, сообщавшую, что после пяти часов ломиться в эту калитку нечего.

«Ага, – подумал Букварь. – Очень удачно съездили».

И все же он дошел до здания с колоннами, уверенный, что там ему окажут помощь. Но дверь в райком была заперта, и Букварь вспомнил, что сегодня воскресенье.

Он поплелся, расстроенный, выдохшийся, на автостанцию, и вдруг слова «Почта, телеграф, телефон» дошли до его сознания. Букварь свернул влево, убыстряя шаг, вошел в распахнутую дверь телеграфа и отыскал окно телефонисток.

– Мне нужно поговорить с секретарем райкома партии, – сказал Букварь. – Очень нужно…

Телефонистка даже не взглянула на него.

– Я с Абакан – Тайшета, – со значительностью добавил Букварь, будто слова эти были волшебным паролем.

Телефонистка, так и не поглядев на него, протянула ему трубку. Сказала бесстрастно, в тысячный раз: «Соединяю». В трубке затрещало, и Букварь услышал: «Дементьев у телефона».

– Товарищ Дементьев, – заспешил Букварь, – извините, пожалуйста, что я вас беспокою в воскресный день. Просто я не знал, к кому обратиться. Я Колокшин Андрей, с Абакан – Тайшета. Музей уже закрыт. Я опоздал на пятнадцать минут…

Трубка молчала, и Букварь закончил уныло:

– С Абакан – Тайшета я…

– Хорошо, – сказал Дементьев. – Я постараюсь уговорить Марью Григорьевну. Вы идите к музею…

У серо-коричневой избы с мраморной доской под тополями и акациями шумели, суетились туристы с фотоаппаратами. Их было много, и Букварю снова стало стыдно и неловко оттого, что он пристал к людям в воскресный день со своей пустяковой просьбой.

– Скажите, не вы с Абакан – Тайшета?

Букварь обернулся. Рядом стояла пожилая женщина с указкой в руке. Женщина была высокая, ростом почти с Букваря, и очень худая. Отглаженный белый воротничок окаймлял сверху зеленое платье. Лицо у женщины было жесткое, почти мужское, и очень походило на лицо преподавательницы истории из школы, в которой учился Букварь.

– Я, – сказал Букварь. – Андрей Колокшин я, с Абакан – Тайшета…

Он протянул ей руку, и она пожала ее сильно, по-мужски.

– Марья Григорьевна, – сказала женщина.

Она повернулась и быстро пошла вдоль забора, толкнула тяжелую калитку и, не оборачиваясь, не дожидаясь Букваря, зеленая, прямая, как доска забора, направилась к крыльцу серо-коричневой избы. Весь вид ее, решительный и строгий, выражение лица ее, жесткое и бесстрастное, говорили Букварю: «Я сегодня рассказывала сотням таких, как вы. Я могла бы сейчас отдыхать. Но раз уж меня уговорили… Вернее, если уж мне велели, я буду рассказывать еще раз. И мне совершенно безразлично, существуете вы или нет, ходите за мной или нет, слушаете меня или нет».

Букварь шел за ней, робкий, притихший, словно его вели в учительскую за курение на уроке, застегивал на всякий случай пуговицы рубашки. Он видел перед собой длинную, худую спину и четкий острый профиль Марьи Григорьевны и почему-то старался смотреть на указку.

– …был сослан на три года в Восточную Сибирь. – Указка остановилась, отыскав на стене знакомую фотографию. – После медицинского осмотра, при котором у Владимира Ильича обнаружилось заболевание легких, ему было назначено местом ссылки глухое село Шушенское, лежавшее более чем в шестистах верстах от железной дороги. Восьмого мая тысяча восемьсот девяносто седьмого года в сопровождении двух жандармов, на крестьянской телеге, запряженной парой лошадей, Владимир Ильич прибыл в Шушенское. Тогда село…

Указка отыскала еще одну фотографию и застыла, уставившись на нее. Букварь вертел головой, словно хотел увидеть в этих побеленных комнатах нечто необыкновенное. Но, кроме старых фотографий, портретов, книг, копий документов и писем, запрятанных под стекло, длинная палка показать ничего не могла. Потом Марья Григорьевна подвела Букваря к маленькой комнатушке в тринадцать квадратных метров. В комнатушке стояли четыре неуклюжих стула, столик и застеленная кровать. В этой комнате больше года жил Ленин.

Марья Григорьевна дала Букварю минуту поглядеть на кровать, стулья и стены, увешанные фотографиями, и пригласила его пройти во второй дом музея. Шли тихой улицей, а потом берегом ленивой, шушукающейся с ветлами Шуши. Букварь шагал быстро и снова видел перед собой худую, длинную спину.

– В этот дом крестьянки Петровой Владимир Ильич перебрался после приезда Надежды Константиновны Крупской и ее матери. Дом был построен по проекту декабриста Фролова для декабриста Фаленберга в тысяча восемьсот сорок восьмом году. Уезжая из Шушенского, Фаленберг…