Читаем без скачивания Искусство оскорблять - Александр Невзоров

Ведь если есть необъясняемые наукой явления, а к таким относится «гениальность», то возникают весьма и весьма обоснованные сомнения в точности научной картины мира.

Руками Наполеона или Да Винчи бог вцепляется мертвой хваткой в одеяло мироздания и тянет его на себя.

Атеисты страшатся этой темы и обходят ее так же аккуратно, как «нейротеологи» теорию условных рефлексов.

Конечно, можно и дальше делать вид, что такой проблемы не существует или «забывать» о ней, чтобы она не мешала вычерчивать красивые материалистические теории.

Но в любой самой стройной теории любой Бетховен легко протыкает дыру своим «гениальным» пальцем.

Очень важно понимать, что культура и наука не просто некие разновекторные явления.

Нет.

Они обречены вечно враждовать, нанося друг другу увечья.

Культура утверждает величие, непостижимость и уникальность человека.

А наука доказывает его ничтожность, изучаемость и банальность. (Чаще всего это происходит невольно, но все же происходит).

Конфликт здесь неизбежен, так как реалистическая картина не имеет ничего общего с лестным мифом, который крепко укоренен через культуру.

Основная проблема заключается в том, что культуре бог необходим. Культура — это главный бастион бога. (Он неприступен, в отличии от церкви, которую нескольким поколениям вольнодумцев удалось превратить в мумию.)

Идти в лобовую атаку на этот бастион бессмысленно. (Такие попытки уже предпринимались, но всегда выглядели очень забавно.)

Именно через культуру метафизическая идея становится сверхвлиятельной и подчиняет себе любое мировоззрение.

(Отметим, что при этом аннулируются примитивные признаки богопочитания в виде поцелуев рук жрецам или тому подобных нелепостей. Исчезает необходимость в поиске вульгарных чудес.)

Главным «чудом» мира становится «гениальность» и тесно связанная с ней уникальность личности, которую каждый homo обязательно распространяет и на свою персону.

А не имеющее никакого рационального объяснения неравенство «по одаренности» ломает любые физиологические выкладки Бюхнера — Малешотта — Фогта-Бернара-Павлова.

Поэты, живописцы, композиторы становятся архангелами метафизического начала. Огненные мечи их поэм и симфоний кажущейся необъяснимостью своего происхождения легко рубят «в лапшу» любого естественника.

Уберите бога и вы обрушите сразу всю убежденность человека в своей исключительности.

Уберите исключительность «личности» и вы сможете легко обрушить бога.

Дело даже не в том, что бедняжка homo осиротеет.

Его наследственная деменция, которую так удобно маскировать «верой», сразу лишится всех покровов, а культура отчасти девальвируется.

Симфонии превратятся в то, что они есть на самом деле.

Т.е. в структурированные многовековым путем проб и ошибок наборы звуковых раздражителей, сила воздействия которых объясняется простым умением подобрать ту последовательность и высоту звуков, которая воздействует на слуховые рецепторы и рефлекторные цепи наиболее сильно и ярко.

Открытый бой с культурой смертелен для науки.

Следует помнить, что культура пришла первой, «обжила пространство жизни человека» и уже давно установила свои законы. Через дикие традиции и нелепые вымыслы именно она управляет поведением и мыслями миллиардов homo. Это мощный и всевластный враг всякого точного знания.

Культура не прощает посягательств на свои догматы. Она злопамятна и мстительна. (Вспомним печальную судьбу теории эволюции, которую человечество так и не приняло.)

Так же следует помнить, что везде расставлены ее сторожевые вышки, всюду снуют ее соглядатаи и маршируют солдаты.

Разумеется, это делает научные диверсии еще соблазнительнее, но совершать их надо со всей возможной аккуратностью. И непременно соблюдать маскировку.

Про проигрышность любого открытого конфликта очень деликатно и туманно, но по сути верно написал Шредингер: «…наука, представители которой внушают друг другу идеи на языке, в лучшем случае понятном лишь малой группе близких попутчиков, такая наука непременно оторвется от человеческой культуры. В перспективе она обречена на бессилие и паралич, сколько бы ни продолжался и как бы упрямо не поддерживался этот стиль для избранных, в пределах этих, изолированных групп, специалистов». (Избранные труды по квантовой механике 1976)

Какой вывод должны сделать мы из всего вышесказанного?

Только один: физиолог должен воспитать в себе умное презрение к культуре, снисходительное понимание ее декоративности, а также ее условности и ложности.

Это не трудно. Для этого надо всего лишь изучить и понимать механизм, с помощью которого человек научился создавать различные продукты сложнонервной деятельности. А это всего лишь цепочки условных рефлексов, которые каждая культура вяжет по-своему.

В культуру можно «играть», но ее никогда не следует принимать всерьез. А авторитет ее создателей, т. е. тысяч писателей, поэтов, живописцев, музыканов и философов должен быть доброжелательно, но твердо отброшен, как нечто совершенно несущественное и не имеющее к знанию никакого отношения.

Это очень нелегко, но (судя по всему) Павлов оказался способным и на это.

Прекрасный пример — его отношение к монументальнейшему идолу мировой философии, к Георгу Фридриху Вильгельму Гегелю.

Как мы знаем и видим, вокруг тени Гегеля до сих пор принято ходить только на цыпочках, поминутно отвешивая ей поясные поклоны. Почтение к Гегелю — это не обсуждаемый минимум. Даже мимолетные, даже самые корректные сомнения в его величии недопустимы.

А вот Иван Петрович, ознакомившись с некоторыми трудами Георга Фридриха Вильгельма, выразил твердую убежденность в том, что «Гегель — умственно неполноценный человек».

«Трудно себе представить, говорил он, чтобы человек с нормальным рассудком мог утверждать, что идея, дух является первичным, изначальным, а материя — вторичным, производным. Более того, Павлов заявил о готовности аргументировать правильность своих предположений и попросил для этих целей достать ему подробное жизнеописание Гегеля.»

Судя по воспоминаниям академика Э. А. Асратяна, И. Павлов даже выразил желание ознакомиться с биографией философа, чтобы понять, «на каком этапе жизни и в результате какого несчастного случая» произошли, по его мнению, «трагические изменения рассудка» философа.

«Чтобы удовлетворить его желание я принес ему из дома свой экземпляр книги Куно Фишера о Гегеле. Через несколько дней он сказал, что это не та книга, которая ему нужна. «В ней описана не жизнь Гегеля со всеми характерными особенностями его личности, а возникновение, развитие и сущность его сумасбродных мыслей и идей». (Асратян Э. А. «Страницы воспроминаний об И. П. Павлове», в сб. И. П. Павлов в воспоминаниях современников Лд 1967, по подлиннику Арх. АН СССР, ф.259, оп.7, № 108)

Раздражение И. П. Павлова легко понять, в сочинениях Гегеля он прежде всего увидел выводы, базирующиеся на крайне примитивных представлениях об обсуждаемом вопросе.

Павлову было сложно понять, как может взрослый вменяемый человек, вторгшись в область одной из самых сложных наук и не имея об этой науке никаких самостоятельных представлений, столь напыщенно и категорично предлагать решение ее основного вопроса.

Как мы помним, щелчки по носам философов — это давняя традиция физиологии.

Сумрачный Клод Бернар писал: «Экспериментальная физиология не имеет надобности обращаться к какой бы то ни было философской системе… Открытия делаются без помощи философии. И теории создаются тоже без нее… В настоящее время физиология стала точной наукой. Она должна освободиться от философских и теологических теорий, которые так долго примешивались к ней… мы наблюдатели фактов без всякой предвзятой систематической идеи».

Тот же Бернар в своей записной книжке называл Канта, Гегеля и Шеллинга «пустышками». (Claude Bernard. Philosophie.1937)

Чуть позже высказался и исследователь физиологии вселенной: «Я убежден, что философы оказали пагубное влияние на развитие научной мысли, перенеся некоторые фундаментальные понятия из области опыта, где они находились под нашим контролем в эмпиреи априорности… Философские предубеждения мешают правильной интерпретации фактов даже ученым со смелым мышлением и тонкой интуицией».

На XIV Мадридском конгрессе прозвучала первая речь Павлова о принципах высшей нервной деятельности.

«Мадридская речь И. П. Павлова в этом смысле представляет собой образец прямолинейности и смелости великого ученого. Он не побоялся смело отказаться от бесполезной аппеляции к психическому, которая на протяжении многих лет не дала заметного сдвига в изучении механизмов нервной деятельности.» (Анохин П. К. 1949)