Читаем без скачивания Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого - Казимир Валишевский

Весь мир видел на своих подмостках повторение этой скорбной драмы, но при других условиях. Особенность того же зрелища в России и весь его ужас состоят в том, что оно развернулось в эпоху, когда рядом с ним расцветала новейшая цивилизации во всей ее утонченности. Подчинение крестьян барщине, имевшее место в Германии в конце XVI столетии, а в Польше в конце XV и в начале XVI, устанавливается в России только в середине XVIII века.

Во Франции накануне революции крепостное право, смягченное освободительным движением, начавшимся еще в XIV столетии, в большей части страны держалось лишь в виде тяжелых воспоминаний. Оно сохранило свою силу лишь в имениях, не подлежавших отчуждению. Тэн вовсе не уделяет ему места в своей картине старого режима. В Пруссии, правда, по приблизительному расчету две трети населения находились в ту же эпоху в той или другой форме в зависимости от земли или ее владельца. То же положение вещей наблюдалось и в немецких провинциях, присоединенных к России в начале XVIII века, Эстляндии и Лифляндии, где еще в 1794 году насчитывалось 84 процента крепостных в общем числе всего населения.[335] Но сохранившиеся таким путем взаимоотношения на немецкой почве имели характер патриархальный; в России же эта патриархальность была им чужда в ту эпоху, в силу того, что они еще только устанавливались, а патриархальный режим является всегда продуктом продолжительной внутренней работы. В России крепостное право, стесненное прежде в своем распространении и в своем выражении и включавшее в себе лишь ограниченную категорию крестьян, сменило теперь для большинства народонаселения свободную жизнь в прошлом; с царствования Елизаветы настал период рабства для большинства населении, т. е. для 3 444 332 мужчин и женщин на 6 624 021 обитателей великорусских губерний, по двум ревизиям 1642 и 1747 годов.

Эти крепостные отбывали для своих господ барщину или платили им оброк, – от одного до трех рублей в год; не забудьте, что цифры эти соответствовали размеру годового жалованья того времени. Система оброков преобладала в неплодородных губерниях и осложнялась большим количеством побочных обязательств, задельной платой и различного рода подношениями. Количество и качество их зависели от требований владельца.

Единственное ограничение власти помещика над крепостным, находившееся в Уложении царя Алексея Михайловича, касалось праздничных дней, когда принципиально крепостной крестьянин не мог быть принужден к работе. Но принцип этот, в свою очередь, допускал компромиссы, и притом ускользал от всякого контроля. Во время уборки хлеба большинство владельцев крепостных с ним вовсе не считалось. В губерниях, где была распространена барщина, по обычаю, крестьянин давал владельцу лишь половину своих трудов, но согласно официальному исследованию, произведенному в царствование Елизаветы, в некоторых уездах ему удавалось сохранить для себя лишь два дня в неделю.[336] Один иностранный путешественник рассказывает, что в одной деревне Орловской губ. крестьяне работали на помещика сплошь всю неделю.[337]

Некоторые монополии и привилегии, установленные в других государствах в пользу владельца, не были известны в России. Не было закона, принуждавшего крестьян какой-либо деревни приводить в движение воду в пруду, чтобы заставить замолчать лягушек; но случалось, что, возвратившись с барщины, крепостные должны были бегать с одного конца деревни на другой, чтобы показать владельцу и его друзьям свое проворство или неуклюжесть, и, по окончании этого бега, поджигать одну из своих изб для потехи тех же зрителей.[338] Двоюродный брат Елизаветы, гр. Скавронский, заставлял свою дворню говорить с ним не иначе, как речитативом. Но это были еще меньшие из бед в службе крепостных. Прочтите у Пассенана, француза, долго прожившего в России во второй половине XVIII века, описание представления «Дидона», разыгранного дворней одного вельможи. Во время исполнения хозяин дома бросился на сцену и дал Тирской принцессе увесистую пощечину, объявив ей, что по окончании спектакля ей придется прогуляться на конюшню, где обыкновенно производилась порка.[339]

Между прочим дворня составляла класс привилегированных крепостных. Из нее выбирали даже наставников к барским детям и различного рода артистов. Музыка известной оперы, написанное на тексте Хераскова, принадлежит вдохновению одного анонимного крепостного князя П. Д. Волконского. Ничего подобного этому особому виду челяди, кажется, никогда не существовало ни в какой европейской стране.

Она набиралась среди простых крепостных по выбору владельца. Правила, составленные гр. Румянцевым для его имения Чеберчино, Алатырского уезда, дают нам понятие о материальных условиях жизни этих слуг.

Кроме денежного жалованья от 60 к. до 6 руб. в год, дворецкий получал 3 четверти ржаной муки, полтора четверика гречневой крупы и 12 ф. соли для своего годового содержании. В смысле одежды, – шубу и кафтан на два или три года.[340] В обмен за эти щедроты дворецкий находился в распоряжении барина, исполняя всякие работы, в зависимости от прихоти последнего; мужчина, если он был даровитый, обязан был отдавать ему все свои таланты; женщина, если она была красива, удовлетворяет все его вожделения. Иногда это положение было тяжелее условий жизни обыкновенных крепостных, вследствие большей близости к барину. Графиня Н. Н. Салтыкова, жена фельдмаршала, носила парик и, желая, чтобы никто об этом не знал, держала дворового парикмахера в клетке около своей кровати в течение трех лет.[341]

Крепостной крестьянин являлся вещью барина, независимо от того, был ли он обращен в дворового или нет. Он мог быть продан, вместе или отдельно от земли, которую он возделывал, с его семьей, или без нее. Петр Великий указом 1711 года обратил внимание Сената на необходимость ограничения такого рода продаж; но обычай одержал верх. Документ, относящийся к 1760 г., свидетельствует о продаже двух несовершеннолетних девушек за 3 рубля, а с другой стороны, мы видим еще в 1787 году помещиков, посылавших молодых девушек в Петербург, или Москву и извлекавших от ста до двухсот рублей в год дохода из ремесла, к которому он были приневолены.[342] До 1808 года торговля крепостными обоих полов производилась публично на рынках, а в царствование дочери Петра Великого средняя стоимость души равнялась 30 рублям.[343]

В 1760 году правительство Елизаветы попыталось урегулировать права владельца над своими крепостными в вопросах уголовного преследования. Вот каким образом оно взялось за это: оно указом даровало владельцам право заменять в известных случаях телесные наказания ссылкой.

Виновные ссылались в Сибирь, и за каждого высланного человека помещик получал рекрутскую квитанцию. Но возраст осужденного не должен был превышать 45 лет. Истинная цель этой меры очевидна: она способствовала заселению огромных пространств Сибири, которые современная Россия лишь в наши дни перестала превращать в места ссылки и мучений. Жена ссылаемого имела право за ним следовать, но несовершеннолетние дети оставались в распоряжении владельца, если только он, повинуясь человечному чувству, не соглашался уступить их родителям и делу колонизации. Закон поощрял его к этому решению, возмещая ему убытки в размере 10 рублей за каждого ребенка мужеского пола моложе 5 лет и 20 руб. за детей до 16 лет. Детей старше этого возраста можно было обменивать на рекрутскую квитанцию. Дети женского пола оплачивались наполовину дешевле.[344] Этот был единственный способ наказания, ставший до 1845 года предметом законодательного постановления. А указ 1760 г. в результате дал лишь возможность помещикам выгодным образом освобождаться от своих обязательств по рекрутскому набору и посылать в Сибирь целые толпы увечных и калек.

Эти ссыльные, невольные колонисты-«посельщики», путешествовали обыкновенно по году и более, прежде чем добраться до незнакомых им мест, причем на путевые расходы им выдавалось по 2 коп. в день. По прибытии на место они должны были сами заботиться о своем пропитании. Многие не знали, как за это приняться; иные были больны и неспособны к труду, другие, принадлежа к числу домашней челяди, не умели обрабатывать землю.[345]

Нечего и говорить, что эта форма наказания оставалась на ответственности владельца и, за отсутствием всякого закона, ограничивавшего судебную власть помещика, ему была предоставлена полная свобода в выборе репрессивных мер. Лишь сила обычая запрещала, в принципе, применение смертной казни; но принцип этот поддавался широкому толкованию. Граф Румянцев, по-видимому любивший законодательствовать, решил в 1751 году составить уголовное уложение для своих поместий. Это поучительный документ. За кражу предусматриваемая в этом уложении кара состояла в отобрании всего имущества и телесном наказании. Но количество ударов ограничено не было. Если кража была произведена у крестьянина, Румянцев требовал, чтобы вора секли до тех пор, пока жертва его не объявит себя удовлетворенной. Эти домашние уложения довольно обильно размножались в ту эпоху, и другие законодатели, более точные, исчисляли в них удары розог – смотря по преступлению – до семнадцати тысяч.[346] Это была в действительности неизбежная смертная казнь, сопровождаемая пытками.