Читаем без скачивания Школьные годы - Георгий Полонский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Дадим путевку! — вскинулся Дюшкин отец, наконец-то почувствовавший, что чем-то может помочь.
Богатов отмахнулся вялой, бескостной рукой, голос осел, перестал метаться — глухой, тусклый:
— Вчера… с Минькой… Меня словно молнией шарахнуло, очнулся: прячусь от правды — бездарь, ничтожество, эдакий литературный наркоман… Хватит! Хватит!
— Что — хватит? — подобрался Дюшкин отец.
— Хватит тянуть камнем.
— Это верно.
— Пора освободить их от себя.
— То есть как это — освободить?
— Не все ли равно как.
Дюшкин отец навалился грудью на стол, звякнули чашки.
— Опять?! — С придыханием.
— Что — опять, Федор Андреевич?
— По-новому угорел. Тогда — к вершинам славы, а теперь в пропасть вниз головой. А может, в середке зацепишься, с головы на ноги встанешь, по ровной земле походишь?
— Ходить по земле, надоедать людям своей особой, уверять себя, что исправлюсь?.. Э-э, Федор Андреевич, зачем же тянуть песню про белого бычка?
— Испакостил бабе жизнь и бросаешь, а еще — складки платья, усталость даже… И не просто, а с форсом — мол, вот я какой самоотверженный, вниз головой, помните и страдайте. А так и будет — станут помнить, станут страдать! Сукин ты сын, Никита!
Никита Богатов беспокойно задвигался, казалось, стал что-то искать вокруг себя.
— Но что?.. Что?.. На что я способен? Только на это. Ни на что другое!
— Эт-то, друг, мы еще посмотрим. Виноваты — мимо глядели. Увидели, теперь возьмемся. Я возьмусь! Я из тебя человека сделаю!
И Дюшка насторожился. Он сидел, молчал, слушал, внимательно слушал. Последние слова отца — «человеком сделаю» — напомнили ему слова матери: «Наш отец любит ковать счастье несчастным на их головах. Не заметит, как человека в землю вобьет от усердия».
Как бы нечаянно отец не вбил в землю Минькиного отца.
— К делу тебя приспособлю. Наше дело грубое, древесное, славы не отваливает, зато жить дает. Я тебя суну туда, где некогда будет в мечтаниях парить — шевелись давай! Я и с женой твоей по-крупному поговорю…
— Только не это, Федор Андреевич!
— Молчи уж! Право слова потерял!
— Не трогайте ее, Федор Андреевич!
— Не бойсь, плохого не сделаю!
— Пап! — подал голос Дюшка.
— Э-э, да ты тут! Ты еще не спишь?
— Пап! Тебя просят — не делай!
— А ну спать! Здесь разговоры взрослые, не твоего ума дело!
— Я лягу, пап, только слушай, когда просят. Ты и с мамкой так — она просит, ты не слышишь.
— Ты что? Просит — не слышу. Не приснилось ли?
— А помнишь, мамка жаловалась, что ты ей всего-навсего один раз цветы подарил?.. Это ж она — что!.. А ты не понял.
Негодование — вот-вот взорвется! — затем досада, остывающее недовольство, наконец смущение — радугой по отцовскому лицу.
— Ладно, Дюшка, ложись. Мы тут без тебя решим, — сказал отец.
Дюшка поднялся, подошел к Богатову:
— Если Миньке еще кровь нужна будет, тогда я дам.
— Хороший у вас сын, Федор Андреевич.
— Минька лучше меня, — убежденно возразил Дюшка.
Раздеваясь в соседней комнате, Дюшка видел в раскрытую дверь, как его отец сел напротив Богатова, положил ему на колено руку, заговорил без напора, деловито:
— Мне крановщики нужны. Работа непростая, но платят прилично. Учиться тебя пошлю на курсы, три месяца — и лезь в будку. А то ходишь, шаришь, себя ищешь…
Отец все-таки хотел сделать несчастного Никиту Богатова счастливым — сразу, не сходя с места.
Дюшка еще не успел уснуть, когда отец, проводив гостя, подошел, склонился, зашептал:
— Слушай: мне сейчас нужно уехать. Не откладывая! Спи, значит, один. А я утречком постараюсь поспеть до прихода матери…
Но мать пришла раньше.
Дюшка проснулся оттого, что услышал в соседней комнате ее тихие шаги, ежеутренние, уютные шаги, опрокидывающие назад время, заставляющие Дюшку чувствовать себя совсем-совсем маленьким.
Он выскользнул из-под одеяла:
— Мама!
Мать еще не сняла кофты, ходила вокруг стола, не прибранного после вчерашнего чаепития двух отцов и Дюшки.
— Мама! Как?..
У матери бледное и томное лицо — обычное, какое всегда бывает после ночных дежурств. Не видно по нему, что она отдала свою кровь.
— Как, мама?
— Все хорошо, сынок. Опасности нет.
— А была опасность?
— Была.
— Очень большая?
— Бывает и больше… Где отец?
— Он уехал, мам. Еще вечером.
— Куда это?
— Не знаю.
Мать постояла, глядя в окно на большой кран, произнесла:
— Опять у него какую-то запань прорвало.
— Не говорил, мам. Не прорвало.
Мать загляделась на большой кран.
— Тебе нравится, когда тебя хвалят? — спросила она.
— Да, мам.
— Мне тоже, Дюшка… Почему-то мне хотелось, чтоб он сегодня похвалил меня… и погладил по голове.
— Ты же не маленькая, мам.
— Иногда хочется быть маленькой, Дюшка, хоть на минутку.
Пришла Климовна, гладко причесанная, конфетно пахнущая земляничным мылом, принялась охать и ахать насчет Саньки:
— Не хочет собачья нога на блюде лежать, так под лавкой наваляется.
О Миньке на этот раз она ничего плохого не сказала, ушла на кухню, деловито загремела посудой.
По улице зарычали первые лесовозы. День начинался, а отца все не было. Мать ходила из комнаты в комнату, не снимая с себя рабочей кофты. Дюшка думал о ее словах: хочется быть маленькой и чтоб отец погладил ее по голове. Думал и смотрел в окно, ждал отца, который так нужен сейчас матери. Климовна собирала на стол завтрак, и Дюшке пришлось оторваться от окна.
Отец вырос на пороге с каким-то газетным пакетом, который бережно держал перед собой обеими руками. Он улыбался так широко, радостно, что заулыбался и Дюшка.
— Вот! Держи! — Отец шагнул к матери и опустил на ее руки невесомый пакет.
Мать заглянула под бумагу — и порозовела.
— Откуда?
А отец светился, притоптывал на месте, глядел победно.
— Откуда?..
— Ладно уж, похвастаюсь: ночью в город сгонял на катере…
— Так ведь и в городе не достанешь ночью-то.
— А я… — Отец подмигнул Дюшке. — Яс клумбы… Милиции нет, я раз, раз — и дай бог ноги!
До города по реке было никак не меньше ста километров, неудивительно, что отец опоздал.
— Мам, что там?
Она осторожно освободила от мятой газеты букет — нервно вздрагивающие цветы, белые, с узорной сердцевинкой. И Дюшка сразу понял — нарциссы! Хотя ни разу в жизни их не видел. Нарциссы не росли в поселке Куделино, а когда отец дарил их матерц, Дющки не было еще на свете.
24
Самым знаменитым человеком в поселке вдруг стал… Колька Лысков. Его теперь останавливали на улице, вокруг него тесно собирались взрослые, слушали раскрыв
