Читаем без скачивания Конан и осквернители праха - Леонард Карпентер

Последовал безумный бег по узким проходам, но в конце концов так и не настигнутые беглецы благополучно юркнули в свою нору, и Конан с Исайабом тихонько задвинули вращающуюся плиту. Осквернители праха не стали ждать, пока погоня доберется до лаза и станет ясно, обнаружен он или нет. Они сразу устремились в непроглядный мрак древних гробниц.

Им пришлось пробираться вперед со всей осторожностью: они потеряли один из факелов, а Осгар не стал задерживаться, чтобы зажечь потайной светильник. Впрочем, Конана тревожил не только свет. Он ощущал какую-то безымянную угрозу, разлитую в тяжелом воздухе подземелья. Что-то таилось в темных углах. Что-то недоброе...

Следуя за единственным факелом, колебавшимся и подпрыгивавшим далеко впереди, Конан ощущал запах собственного страха. Впервые в течение этой ночи. Он слышал, как в неосвещенных тоннелях что-то скреблось и шуршало. А когда он останавливался прислушаться, он слышал тишину, какая бывает перед прыжком черной пантеры. Он знай подгонял подельщиков, в том числе и тычками в спину, и отказывался объяснять, почему он так поступает. Наконец они чуть только не бежали вперед по своему лабиринту.

Когда же над ними снова раскинулось звездное небо, Конан как можно плотнее прикрыл за собой дверь кошачьей усыпальницы и еще забил под нее клин. Он не мог отделаться от впечатления, что ему чудом удалось избегнуть опасности, гораздо большей, чем целое войско врагов, размахивающих мечами...

Глава четырнадцатаяКлич скорби

После убиения царя жизнь в городе окрасилась в странные, приглушенные тона. Простолюдины ходили по улицам в траурных одеяниях, все с остриженными волосами и, согласно древнему обычаю, с лицами, выкрашенными синеватой сурьмой или древесным углем. Тем не менее скорбь была в основном внешней, душевной подавленности особо никто не испытывал. Скорее наоборот, под покровом траура царило приподнятое настроение, почти что предвкушение праздника. Все готовились к грандиозным похоронам.

Отовсюду слышалось неумолчное пение жрецов и неустанный рев медных рогов – клич скорби по безвременно почившему Ибнизабу и одновременно клич торжества по поводу вознесения Его Царского Великолепия в Вечность. Высшее жречество объявило пост, но простонародье, согнанное с земель небывалым разливом, и так питалось хуже некуда – какой уж тут пост. Если указ как-то и повлиял на этих людей, то разве что подогрел их аппетит: они начали загодя думать о роскошном пире, который наверняка зададут на царских похоронах. Может, и им кусочек достанется?..

Великая пирамида, которая все последние месяцы росла и росла за городской стеной, теперь начала, наоборот, как бы уменьшаться – рабочие сновали по ее внешним стенам, разбирая вспомогательные земляные насыпи и снимая строительные леса. Гладкая серая кладка открывалась во всей красе завершенности. Силуэт был аскетически прост. Квадратное в плане, сооружение сперва устремлялось круто вверх, потом следовали округлые «плечи» и наконец – заостренная пирамидальная вершина. Высокие, узкие, двустворчатые бронзовые врата – челюсти, которым предстояло мистически поглотить правителя города на этом свете и вновь извергнуть его в потустороннем мире – смотрели на восток, в сторону города, и были хорошо видны с любой точки на западной стене. Абеддрахцам доставляла определенное удовольствие мысль, что в ясные дни величественная усыпальница будет хорошо видна через реку и станет наводить на стигийцев такой же трепет, как далекие гробницы южан – на обитателей этого берега.

По мере того как разбирались деревянные подъемники и настилы, бревна и доски складывали в четыре огромные кучи, по одной у каждого угла сооружения. Каждый вечер, опять-таки по приказу жрецов, их поджигали, так что громадные языки пляшущего огня бросали багровые отсветы на потные спины рабочих команд, которые не покладая рук трудились теперь и по ночам. Дерева сжигалось так много, что копоть и дым никак не желали рассеиваться. В душной жаре над городом висели желтоватые облака чада.

Все это время Конан прятался у Осгара, в особой потайной комнате, и слушал оттуда непрекращающиеся вопли храмовых труб. Остальные воры, отсидевшись в течение суток и не обнаружив никаких признаков слежки, отваживались спускаться вниз, в общую комнату. Зефрити даже продолжала свои ежевечерние представления. Из всей шайки наибольшая опасность оказаться опознанным и схваченным угрожала, конечно, Конану. Это ведь его в жреческом указе поименовали вредителем и шпионом.

– Если бы только мы могли избавиться от тебя, киммериец!.. – тоскливо вздохнул как-то Осгар и тут же неуклюже поправился: – Э-э... то есть я имею в виду... тайно выпроводить тебя из Абеддраха. Тогда уже точно никто не дознался бы, что мои люди могут быть как-то причастны к цареубийству!.. – И хозяин гостиницы с сожалением покачал головой. – Нет, нет, бояться тебе нечего. Пока ты остаешься в моем доме, я о тебе позабочусь. А потом уж придумаем, как тебе бежать из страны.

Конан на это промолчал. Он сам отлично понимал, сколько хлопот с ним Осгару. Соответственно, чтобы его благодетель не вздумал пырнуть его ножичком, киммериец почти не спал. А ел, опасаясь быть отравленным, и того меньше. Настроение у него было препоганое. Ссутулившись, он тупо сидел на плетеном сиденье в углу темного чулана.

– Между прочим, и в убиении Ибнизаба обвиняют опять же тебя, а не Азрафеля. Если тебе это интересно, конечно, – продолжал ванир, присаживаясь возле подноса с нетронутой пищей, стоявшего на низком деревянном столике посреди комнаты. – Кое-кто из рабочих опознал тебя как того самого стигийского подсыла, которого разыскивают власть предержащие.

Конан пожал плечами.

– А какая мне разница? – сказал он мрачно. – И потом, лучше уж действительно пускай обвинят в цареубийстве меня, а не юного сорвиголову Азрафеля, который всего-то мстил за родных. – Он переменил положение тела, и плетеное сиденье зашуршало. – Крому известно, что ложных обвинений на мне и так по самое не балуйся. Пусть уж если повесят, так не только за убийство никогда не существовавшей козы, но и за то, что пристукнул одного такого откормленного быка... – И он наклонил жалобно скрипнувшее кресло назад к глинобитной стене, в глазах появился былой блеск. – Если честно, терять мне особо нечего, так почему бы и не поднять ставки еще повыше? Право же, меня так и подмывает возобновить наш план по ограблению царской усыпальницы. Что скажешь?

Осгар улыбнулся, недоверчиво грозя пальцем киммерийцу, почти невидимому в полутьме:

– Во имя грудей Иштар, украшенных звездами! Ты точно свихнулся, Конан! Соваться на кладбище сейчас... когда повсюду разыскивают воров... – Он пожал плечами. – Я еще понимаю – через несколько месяцев, скажем, этак через годик, когда все успокоится и страсти остынут...