Читаем без скачивания Кома - Сергей Владимирович Анисимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Николай с тоской посмотрел в потолок, на змеящуюся по побелке трещину, тянущуюся вдоль стены. Твёрдая ламинированная карточка на лацкане халата уткнулась в кожу, когда он повернулся к постучавшей его сзади по плечу Ане.
– Коль, пошли уж…
Конференция закончилась, и мрачные, с утра уже усталые врачи толпой выходили через единственную дверь. Несколько человек, включая доцента Свердлову, стояли у выхода, глядя на него. Ощущая себя зверем в клетке, Николай поднялся и пошёл за Аней. Хотелось смотреть в пол, шаркать ногами, упасть и закрыть лицо, лишь бы не видеть.
– Как ты, Коля?
В другой раз он бы ответил «А мне что сделается?», – но не Алине Аркадьевне. Логично-правильный по сути, – он всё-таки был живой, – такой ответ был бы всё же неверным: Николаю действительно было плохо. «Вот и я дождался», – подумал он отрешенно. Он потерял больного. То, что это случалась и с другими, с теми, кого он знал, не имело никакого значения. У нормальных врачей больной мог погибнуть от стечения обстоятельств, от тяжести болезни, от несовершенства существующих лекарств и схем их применения. От судьбы, отмерившей им столько лет и дней, и никак не больше. Больная Январь умерла от того, что он, интерн, Ляхин был её лечащим врачом. Судя по всему, все понимали это точно так же хорошо, как и он сам.
– Диабет…
Николай, так и глядящий в пол, поймал обрывок ведущегося между ребятами и куратором разговора и только с очень большим трудом заставил себя поднять подбородок и посмотреть на людей.
– Откуда мог взяться диабет, что за ерунда? Раз, – и сахар поплыл. И кома. Клиническая манифестация – в 71 год. Атас…
Доцент развела руками.
– Поработаешь с моё, Игнат, всякое повидаешь. Но такое – да, раз в жизни.
Она грустно улыбнулась и Игнату, и самому Николаю.
– Коля, ты не мог пропустить постепенное начало декомпенсации у Январь? Вчера, скажем, или позавчера?
– Нет. Вчера даже под самый конец дня всё было нормально.
Интерн Ольга фыркнула и отвернулась на его «нормально». Да, теперь, конечно, ничто никому не докажешь.
– Мне только кожа не понравилась, – белая-белая была, как снег. Я подумал о давлении, об аритмии. Помучался, снял ЭКГ. Всё было спокойно. Даже температура была хорошая. ЭКГ должна быть вложена, в общем конверте…
Алина Аркадьевна развела руками во второй раз – после доклада Саши «историю» забрало к себе начальство профессорского уровня. Правильно, конечно, – мало ли, что может прийти в голову интерну написать туда задним числом. Историю болезни положено изымать с поста немедленно после смерти больного и заполнения дежурным врачом посмертного эпикриза. У Саши в руках она была только потому, что она должна была докладывать. При желании, можно придраться и к тому, что интерн держал историю умершей больной в руках до начала конференции, но это только если действительно искать повод. А так, проверят – отдадут. Разбирать с куратором. Готовиться к выходу на львиную шкуру.
– Ненавижу эту суку, – Сказал Игнат, уже когда они шли по коридору к первому сестринскому посту.
– Кого?
Николаю почему-то показалось, что Игнат имеет в виду Ольгу.
– Смерть.
Николай впервые одел белый халат в возрасте 15 лет, зелёным сопляком, в жизни не видавшим больничного таракана. Первое остывающее тело ещё живого десять минут назад человека он увидел тогда же, на санитарской практике в переименованной потом в Покровскую больнице имени Ленина на Васильевском острове. И тогда, в первый раз, и все последующие разы он воспринял это спокойно: так бывает. Даже смерть деда Андрея, при всей её трагичности, он принял как часть жизни. Горькую, больную, но – нормальную. Смерти двоих друзей и убитых им самим, – за себя и за них, врагов, – тоже. Или они нас, или мы их, – этому принципу было тысячи лет. Ничего нового он здесь не открыл, и это в своё время помогло Николаю удержаться над поверхностью запоздавшего страха и безумия точно так же, как тысячам других людей, говорящим себе эти слова.
Екатерина Егоровна Январь была первой больной, которую потерял он сам. Этого ему не забудут и не простят никогда.
СЕМЬ
К вечеру этого проклятого дня Николаю было уже ясно, что по крайней мере одно идёт хорошо: его несложная рана отлично заживала. Так и должно было быть, – обработал он её неплохо, да и сам был достаточно здоровым человеком с приличным иммунитетом. К концу рабочего дня, когда все более-менее закончили с работой, Игнат зазвал Николая в процедурный кабинет, и, осмотрев рану, с несложной помощью Маши снял у него швы. Это было достаточно больно, но вместе с тем доставило странное, напряженное удовольствие. Последнего Николай искренне испугался, – мало ли что. Никаких склонностей к извращениям, а тем более к мазохизму он в себе до сих пор не замечал, и ощущение было страшноватым. Подумав, он построил несложную логическую цепочку, В принципе, такое странное переживание могло быть прямым аналогом обезболивающего действия мяты: это просто другой вид боли.
– Давайте, одевайтесь.
Не забывший про обращение на «Вы» Игнат похлопал его по голому плечу. Кривя лицо, Николай поднялся с обнимаемого им стула и начал натягивать рубаху, стараясь не смотреть на разглядывающую его Машу. Подмигнув, Игнат вышел, оставив их наедине. Хороший парень, только иногда слишком прямолинейный. Этому можно позавидовать, но только не сейчас.
Поблагодарив Машу в очередной раз, и распрощавшись, Николай тоже ушёл: к четырём часам ему было назначено у Свердловой на «малую шкуру», смотреть вчерашнюю электрокардиограмму. При этом доцент не упустила шанса устроить интерну микрозачёт по ЭКГ-диагностике, равно как и покритиковать качество её снятия. По мнению Николая, получить запись поприличнее на том аппарате, который был на отделении «разъездным», было сложно, – но да что уж там… Сорокаминутный разбор электрокардиограмм больной Январь, начиная с самой последней, снятой им чуть больше, чем за 12 часов до её смерти, вымотал Николая до вонючего пота. Сначала они разговаривали наедине, потом к зачёту начали подключаться один за другим приходящие молодые врачи. Если бы работы днём было бы чуть поменьше, Свердлова, вероятно, не упустила
