Читаем без скачивания Крушение - Рабиндранат Тагор

— Мать все рассказала мне о тебе, — ласково обратилась к ней Хемнолини. — Мне тебя очень жаль. Теперь ты должна смотреть на меня, как на свою сестру. Есть у тебя сестра?

— Родной нет, только двоюродная, — ответила Комола, ободренная лаской и дружелюбием, звучавшими в голосе Хемнолини.

— И у меня нет, — сказала Хемнолини. — Моя мать умерла, когда я была еще совсем маленькой. Сколько раз, переживая радость или горе, мечтала я, чтобы рядом со мной была сестра. Я с детства всегда молча переносила все свои огорчения, и это стало моей привычкой. Теперь я уже разучилась быть откровенной и поэтому все считают меня гордой. Но ты, дорогая, так обо мне не думай! Просто сердце мое привыкло к молчанию.

Стеснение Комолы окончательно прошло.

— Ты будешь меня любить, диди? — спросила она. — Ведь ты еще не знаешь, какая я глупая.

Хемнолини улыбнулась.

— Когда ты узнаешь меня поближе, то убедишься, что я тоже ужасно глупая. Не знаю ничего, кроме того малого, что почерпнула из книг. Прошу тебя, не оставь меня, когда я перееду к вам в дом. Мне страшно даже подумать, что все заботы по хозяйству лягут на меня.

— Предоставь все это мне! — доверчиво, как ребенок, воскликнула Комола. — Я занимаюсь этой работой с детства, и она меня не пугает. Мы будем вести дом вместе, как две сестры. Ты станешь заботиться о его счастье, а я — служить вам обоим.

— Вот и прекрасно, дорогая, — сказала Хем. — Своего мужа ты, кажется, так хорошенько и не видела? Не помнишь, какой он?

Избегая прямого ответа, Комола сказала:

— Я не думала, диди, что мне еще придется о нем вспоминать. Но, поселившись в доме дяди, я очень подружилась с моей двоюродной сестрой Шойлой и увидела, как она преданно любит своего мужа. Тут и я осознала свой долг. Трудно тебе это объяснить… Видишь ли, хотя я почти не видела своего мужа, однако научилась его любить. И всевышний оказался милостив ко мне. Сейчас в душе моей живет вполне ясный образ моего мужа. Пусть он не обрел во мне жены, но он теперь всегда со мной.

Слова Комолы, в которых звучала самоотверженная любовь к супругу, преисполнили сердце Хемнолини нежностью к ней.

— Я тебя понимаю, — немного помолчав, заметила она. — Именно то, что ты чувствуешь, и есть истинное обладание. А все приобретенное в результате корыстолюбия — недолговечно.

Трудно определить, дошел ли до Комолы смысл высказываний Хемнолини. Некоторое время она молча смотрела на нее, потом произнесла:

— Я не разрешаю себе грустить и потому счастлива. Я получила лишь то, что заслужила.

Хемнолини взяла обе руки Комолы в свои.

— Мой наставник говорит: «Если утрата и приобретение сливаются воедино, это и есть истинное обладание». Признаться по правде, сестра, я была бы по-настоящему счастлива, если бы сумела достичь такого самоотречения, как ты.

Такое признание несколько удивило Комолу.

— Почему ты так говоришь, диди? — спросила она. — Ты достойна очень многого, и у тебя никогда ни в чем не будет недостатка.

— О, я порадовалась бы, если бы мне досталось лишь то, на что я имела право! — воскликнула Хемнолини. — Но получить больше — для меня большое горе и огромная ответственность. Слова мои кажутся тебе, конечно, странными. Да я и сама себе удивляюсь. Но, наверно, это всевышний внушил мне подобные мысли. Сегодня у меня было очень тяжело на сердце, но после разговора с тобой стало как будто легче: я чувствую себя гораздо уверенней. Потому-то так, и разговорилась. Со мной такого никогда еще не случалось. Что ты сделала со мной, сестра?

Глава пятьдесят девятая

Вернувшись домой, Хемнолини нашла на столе в гостиной пухлое письмо на свое имя и по почерку догадалась, что оно от Ромеша. Взяв его, девушка с бьющимся сердцем прошла к себе в комнату, заперлась на ключ и принялась читать.

В письме Ромеш откровенно излагал всю историю своих отношений с Комолой. В заключение он писал:

«Обстоятельства разорвали крепкие узы, которыми всевышний соединил наши жизни. Теперь ты отдала сердце другому. Я тебя за это не виню, но не осуждай и ты меня. Ни одного дня не была Комола моей настоящей женой. Но долг не велит мне от тебя скрывать, что чем дальше, тем больше и больше чувствовал я влечение к ней! Да и сейчас не могу точно определить, прошло ли оно. Если бы ты меня не покинула, я нашел бы успокоение в твоей любви. С этой именно надеждой, с истерзанной вконец душой пришел я к тебе сегодня, но, увидев, что ты меня избегаешь, ясно понял, как велико твое презрение. А едва узнал, что ты дала согласие отдать руку другому, в душе вновь поднялись все прежние сомнения. Я убедился, что не могу забыть Комолу! Но, так это или нет, страдать не должен никто, кроме меня. А почему должен страдать и я? Мне никогда не забыть двух прекрасных девушек, которые так много для меня значили. Всю жизнь не перестану я вспоминать их с большой любовью и благодарностью. Сегодня утром мимолетная встреча с тобой глубоко меня взволновала. Сразу по возвращении домой я почувствовал себя несчастнейшим в мире человеком. Но сейчас не могу согласиться с этим. С покоем и радостью в сердце я прощаюсь с тобой и прошу от всей души простить меня. Благодаря вам обеим, по милости всевышнего, в этот час расставанья во мне нет горечи. Будь счастлива! Будь вполне счастлива! Не презирай меня, — у тебя нет для этого никаких оснований».

Прочитав письмо, Хемнолини отправилась к отцу. Оннода-бабу сидел в кресле и читал книгу.

— Ты здорова, Хем? — спросил он, встревоженный видом дочери.

— Здорова, — коротко ответила Хемнолини. — Я получила письмо от Ромеша-бабу. Прочти его и верни мне.

Хем передала письмо отцу и вышла. Оннода-бабу надел очки и несколько раз перечитал послание Ромеша. Отослав его затем со слугой к дочери, он глубоко задумался и пришел к следующему выводу:

«Пожалуй, все к лучшему. Как жених Нолинакха стоит больше и намного желанней Ромеша. Хорошо, что Ромеш сам решил уехать».

Размышления Онноды-бабу были прерваны приходом Нолинакхи. С тех пор, как они расстались, не прошло и нескольких часов, и потому его появление озадачило Онноду-бабу.

«Должно быть, Нолинакха сильно влюблен в Хем», — усмехнулся он про себя.

Пока он придумывал предлог, как устроить встречу молодых людей, а самому удалиться, Нолинакха сказал:

— Как вы знаете, Оннода-бабу, предполагается мой брак с вашей дочерью. Но я хотел бы сначала поговорить с вами.

— Прекрасно! — воскликнул Оннода-бабу. — Слушаю вас.

— Вам неизвестно одно: я уже был однажды женат.

— Я это знаю, но…

— Это для меня новость! В таком случае вы считаете, что жена моя умерла… Однако быть вполне уверенным нельзя. Я лично убежден, что она жива.

— Молю всевышнего, чтобы это было так! — воскликнул Оннода-бабу. — Хем, Хем! — позвал об дочь.

— Что случилось, отец? — спросила, входя в комнату, Хемнолини.

— В письме, которое написал тебе Ромеш, имеется часть…

— Нолинакха-бабу должен ознакомиться с ним целиком, — сказала Хемнолини и, отдав письмо, вышла из комнаты.

Закончив чтение, Нолинакха был не в состоянии вымолвить ни слова.

— Такие печальные совпадения случаются редко, — нарушил молчание Оннода-бабу. — Конечно, письмо это причинило вам боль. Но было бы нечестно с нашей стороны скрывать его от вас.

Нолинакха продолжал молчать. Немного погодя он поднялся и простился. Покидая дом Онноды-бабу, он заметил на северной веранде Хемнолини. Девушка стояла неподвижная, спокойная, а между тем в душе у нее такое горе! Трудно догадаться, о чем она думает. Нолинакхе хотелось спросить, не нуждается ли она в его помощи, но он не решился. Да и вряд ли могла она ответить на этот вопрос.

«Что в силах дать ей утешение? Порой между людьми встает непреодолимая, преграда. До чего же одинока человеческая душа!» — думал он.

Направляясь к своему экипажу, Нолинакха нарочно сделал крюк, чтобы пройти мимо веранды, где стояла Хемнолини. Он надеялся, что она его окликнет. Но когда он приблизился к веранде, девушки на ней уже не было.

«Нелегко понять чужое сердце. Человеческие отношения очень сложны», — печально вздохнул он, садясь в экипаж.

Почти сейчас же после его ухода появился Джогендро.

— Ты один, Джоген? — спросил Оннода-бабу.

— Интересно, кого еще ты ждешь? — в свою очередь задал вопрос сын.

— Как кого? А Ромеш?

— Для уважающего себя человека хватит и одного такого приема, какой ты ему оказал. После этого остается лишь броситься в Ганг у Бенареса и освободить душу от бренного тела! Больше я его не видел. Лишь нашел у себя на столе клочок бумаги со словами: «Уезжаю, твой Ромеш». Я никогда не понимал подобного рода поэзии. И поэтому скрываюсь отсюда. В моей работе старшего учителя все ясно, определенно, лишено и тени тумана.

— Но надо же что-нибудь решить насчет Хем, — попробовал вставить слово Оннода-бабу.