Читаем без скачивания Абуджайская шаль - Татьяна Любушкина

Испуганно оглянувшись, Володя отчаянно крикнул и птицей взлетел на колодец, балансируя на самом краю бездны. Старуха бросилась за ним, но шустрый мальчик уже перепрыгнул на другой край кирпичной стены и, соскочив на землю, в страшной тревоге повернул назад голову.

Ведьма стояла на краю бездонной Ямы. Седые нечесаные волосы растрепались, взгляд её был ужасен, рот искривлён злобным звериным оскалом. Мерно раскачиваясь всем телом, колдунья угрожающим тоном нараспев произносила непонятные заклинания, постепенно повышая голос и переходя на пронзительный крик. Внезапно замолчав, она вскинула руки в сторону испуганно притихшего Володи, приготовляясь произнести страшное проклятие, но в этот момент старая кирпичная кладка осыпалась под ногами старухи, она не удержалась на шаткой опоре и с ужасающим воплем рухнула вниз в бездонную глубину жуткого отверстия.

На мгновение в доме стало тихо. Затем все бросились к колодцу, всматриваясь в его непроглядную черноту и пытаясь хоть что-то услышать, но из мрачной пугающей бездны не доносилось более ни звука.

— Всё! — выдохнула Дарёнка, — нет больше ведьмы! — она сжала руками бледное лицо, в страхе оглядываясь вокруг, — ох, что-то будет теперь!

— Что будет, что будет — да ничего не будет! — густым басом ответила Марья.

Николенька внимательно глянул на неё и с крайним удивлением заметил, что зловещий облик красавицы Марьи расплывается, тает, и вместо него проступают черты здорового мужика с огненно-рыжей бородой и весёлыми голубыми глазами.

Николенька охнул и поискал глазами Володю. На том месте, где только что был мальчик, беззаботно припевая, стояла девочка-подросток в длинном зелёного цвета сарафане и в таком же платочке, из-под которого выглядывали задорно загнутые тонкие рыжие косички.

— Где же Володя?! — обескуражено, крикнул Николай.

Дарёнка и её рыжеволосые спутники обернулись на его недоумевающий возглас.

— Ты что, не понял? — мягко спросила Дарёнка, — это же Окручи. Володи здесь и не было…

Девочка-подросток рассмеялась звонко и побежала к Николеньке, доверчиво беря его за руку.

— Мы с батюшкой сети на реке проверяли. Тут нас Дарёнка-то и увидала. Помогите! — кричит, — ведьмы барина молодого в Яму кинуть хотят! А мы их страсть как не любим ведьм-то! Да и они нас не жалуют, вот мы и пришли вам на помощь!

Николенька благодарно расцеловал зардевшуюся девочку в обе щёки.

— Как зовут тебя, спасительница?

— Ольгой! А батюшку моего — Прохором!

Николенька пожал огромную ладонь великана Прохора, пообещав никогда не забывать оказанную ему услугу.

Вчетвером они вышли из мрачной хижины и заспешили домой. Недалеко от Звенящего ручья Николай сердечно распрощался с новыми друзьями и некоторое время молча стоял на развилке двух лесных дорог, глядя вслед уходящим Окручам, когда утомлённая ожиданием Дарёнка робко тронула его рукой.

— Что же стоим-то, барин? Идти нам надобно…

Николенька медленно повернулся и смерил девушку холодным неприязненным взглядом.

— Так идите… кто же вас удерживает?

Дарёнка смешалась и неловко наклонила вперёд голову, теребя тонкими пальцами кончик тугой и толстой косы.

— Зачем вы так, барин? Чай не бросила я вас, вернулась… ведь не змеюка я подлая! Я…

— Почему ты предала меня?! — Николенька в бешенстве схватил девушку за хрупкие плечи и принялся трясти её в безудержном гневе, — отчего? Что дурного я сделал тебе? Разве не отправился я на помощь, по первому твоему зову?

Голова девушки беспомощно качалась из стороны в сторону, руки её бессильно повисли вдоль обмякшего тела.

— Ох, барин, Николай Дмитриевич! Не вините вы меня! — девушка беззвучно заплакала, глотая горькие слёзы, — как сказали вы давеча, что Двери к Нуагурцем кто-то открывал, так в голову мне эта мысль и запала! А вдруг, думаю, правда? Был же такой дар у покойного Данилы Евграфовича! Вот я и рассудила, уж коли, кто и может Двери открыть так беспременно тот, кто ворожить умеет, а уж это либо Марья, либо тётка её — Агафья-колдунья, более некому! Только подумала, а навстречу мне сама Марья вышагивает и веточкой еловой от комаров отмахивается, а я ей возьми да и скажи: Что, Марья, правду говорят, что ты по мирам иным ходишь? Она прямо вскинулась вся, и глаза зажглись блеском нехорошим: Это кто же про меня эдакое сказывает? Тут я, правда, пожалела, что спросила такое, да отступать поздно было: Барин, — говорю, — Николай Дмитриевич! А ему про то племянник его малый говорил — Володенька! Видел он, как ты двери к Нуагурцам отворяла! Она, Марья-то при таких словах прямо как кошка дикая стала, слова-то мурлычит, а глаза такие, что лучше бежать, куда попало, да от неё разве убежишь! Что же, — говорит, — ещё увидел этот прыткий мальчик? Холодно мне стало от её взгляда нехорошего: Ничего, — говорю, — он больше не видел! Сказала так, и уйти хотела, а она ничего, не противиться. Только вслед мне слова, словно камни в спину кинула: А ты, — говорит, — не мечтаешь в свою страну вернуться?

Дарёнка вскинула на Николая огромные глаза необычайной синевы.

— А как не хотеть-то, барин! Ведь каждый вечер, себя, сколько помню, только и разговору было, что об этом! Когда бабка жива была, всё рассказывала про Монкалинские леса. Ах, барин, какие там леса! Деревья огромные, стволы всё толщиною в дом, а земля под ними усыпана мягкими листьями, идёшь по ним и ноги, будто сами тебя несут! Ветви длинные над тобою сплетаются ни дождь, ни снег, не проходит через них, вот какой густоты! Ходишь, словно по невероятно большому дому, с коридорами и залами, и нет тому дому ни конца, ни края! Всюду реки, да ручьи малые протекают, такие звонкие, как гармоника, поют — заливаются! По берегам маленькие, уютные гроты, в которых сселяться весёлые Шалаки и повсюду, куда не отправишься, гремят шумные прохладные водопады!

Голос девушки окреп и стал звонким и радостным, будто зазвенели тысячи ручейков, о которых она рассказывала!

Николай вдруг увидел её такой, какой не видал доселе, обычно лукавая и насмешливая, а последнее время усталая и даже жалкая, она необычайным образом изменилась. Таким радостным покоем и душевным умиротворением веяло от неё, что вся злость и боль Николеньки за нанесённую обиду испарилась куда-то, и он с невольной мягкой улыбкой слушал её страстный рассказ.

— А знаешь, как далеко простираются владения Шалаков?! Нет им ни конца, ни края! И день, и ночь ты можешь идти и не встретишь ни одного чужака, только лес и дикие звери вокруг! И ты можешь пройти много миль, в любую сторону света и никто никогда не скажет тебе: Нельзя! Нет! Никто не скажет! Эх, барин! Тому, кто не терял свободы и родины этого не понять! Я вот в неволе родилась, а душа моя всё одно, на волю стремиться!