Читаем без скачивания Малавита - 2 - Тонино Бенаквиста

На шоссе, повернув не туда, куда надо, я оказываюсь перед указателем и узнаю, что в сорока милях отсюда находится Мексиканский залив.

Океан. Так близко. А я даже не почувствовал.

После этих безводных земель, где даже труп спрятать негде, прохладная вода — как раз то, что мне надо. Океан, мой друг. Не совсем такой, к какому я привык, но разница, думаю, небольшая. На берегу океана у меня все получится.

— Видишь, Джои, ты возвратишься туда, откуда все мы вышли, в море. Вспомни, давным-давно ты был всего лишь амебой. Теперь, после миллионов лет эволюции, круг замкнется.

По мере того как солнце склоняется к западу, свет начинает отливать золотом. В течение какого-то времени я не вижу ни одной встречной машины и еду теперь на виднеющийся вдали маяк. Как будто я больше не один.

На самом-то деле как раз совсем один. Не встретив ни единой живой души, я останавливаю машину у подножия маяка и сигналю, будто горн в тумане. Должно быть, все остальное человечество сидит сейчас в баре и потягивает холодный коктейль под кондиционером, пущенным на полную мощность. Чтобы убедиться в этом окончательно, я начинаю орать, выкрикивая такие вещи, от которых любой вылез бы из щели.

Пускаю машину по песчаной дорожке и останавливаюсь, когда в глаза мне ударяет нестерпимое сверкание океана. Я выхожу и иду к нему, под ногами у меня хрустят мириады маленьких красных крабов, которые, как и я, ищут дорогу к воде.

Ни одного запоздалого купальщика, ни одного рыбака в лодке, никого. Я один, прямо передо мной, насколько хватает глаз, серебристые волны. День начинает понемногу гаснуть, и что—то такое кончается вместе с ним. Мелвилл прав, рассказывая, как человека всегда притягивала вода. Я сажусь на песок, после всей этой злобы и жестокости сердце мое снова спокойно. Легкий морской бриз, пришедший на смену дневной духоте, ласкает мне лицо. Я закрываю глаза, чтобы лучше почувствовать, как напряжение последних дней покидает мое тело, но неотразимая красота океана вновь открывает мне их.

Словно в дополнение к этой красоте, замечаю среди мягких, голубых волн стальной отблеск — точеный силуэт с поразительной симметрией чертит в воде восьмерки. Я не свожу глаз с этого сверкающего треугольника, исполняющего строгий, но очень быстрый — быстрее всего живого вокруг — танец. Сердце мое начинает колотиться, когда я вижу, как плавник устремляется в воздух, увлекая за собой все тело. Существо прыгнуло, как резвящийся дельфин, но это не дельфин, и оно не резвится.

Передо мной опаснейшее создание, когда-либо порожденное природой. Самое смертоносное и самое чарующее существо семи морей. Менее чем в ста шагах от себя я вижу большую белую акулу.

Наверно, мне давно уже надо было выплакаться, и вот этот момент настал. Никогда не видел я — и так близко — столько жестокости и величия вместе. Аллигаторы, с которыми я познакомился чуть раньше, были всего лишь хладнокровные киллеры, но здесь… Это «капо ди тутти капи», босс боссов. Как можно не питать уважения к существу, вызывающему такой ужас? Клянусь, Герман, если бы ты видел ее, вот эту самую, твой Моби Дик никогда не стал бы китом. Приведенная голодом в Мексиканский залив, так близко к берегу, она теряет тут время, гоняясь за не достойной ее добычей.

Вдалеке, в глубине багажника, раздался стон. Джои тоже хочет, чтобы все это поскорее кончилось. Он еще достаточно шевелится, чтобы привлечь внимание самого крупного охотника на человека, которого когда-либо носила морская волна. В сущности, я всем делаю доброе дело; отдавая психа самому достойному киллеру, я избавляю человечество от Джои Д'Амато и подкрепляю силы этого неутомимого животного, которое создано для того, чтобы убивать. Оно продолжит свои приключения и снова станет кошмаром островитян и жителей всех побережий.

Я думаю, что мог бы начать свой великий американский роман прямо здесь и сейчас. 'Л первыми словами его будет мысль о порядке вещей, пришедшая мне в голову тут, на берегу океана. Потому что жизнь, она вот такая: ждешь встречи с крокодилом, а попадаешь на акулу.

Не знаю, что это значит, но мне кажется — это так верно.

Эпилог

Магги вернула дом в Мазенке его владельцам, не оставив себе на память ни одной вещи, кроме рабочих материалов Фреда — машинки, рукописей, словарей. Единственным реальным напоминанием обо всех домах, где они обитали, и обо всех жизнях, которые они прожили, останется собака Малавита. Магги очень дорожила ей. Тоска по Фреду сблизила их обеих.

После ухода мужа она всеми силами держалась за единственную мысль, которая помогала ей перенести разлуку: у Фреда было особое детство, жизнь маргинала, исключительная судьба — мог ли он смириться с тем, что ему суждено состариться пенсионером, который боится приближения зимы? Или — еще хуже — плохим писателем, которому не о чем больше писать? После двенадцати лет несвободы Фред снова вышел на свой путь. Путь, на котором даже жена и дети были всего лишь одним из этапов.

Она узнала новости о нем от Тома: Фред жив и находится в надежном месте. Скоро он сам позвонит Магги, и они возобновят старую привычку беседовать, как когда-то. А потом, кто знает, может, через год, три, пять лет, в Париже, Нью-Йорке или где-то еще они встретятся и снова будут вместе.

Через три месяца после его отъезда она получила по почте экземпляр «Тихого ужаса».

Посвящаю эту книгу моей Ливии, которую буду любить всегда, где бы она ни находилась.

И дальше рассказывалось, как храбрая предпринимательница обратилась к горстке профессионалов криминального мира с просьбой разгромить неприступную до тех пор транснациональную корпорацию. Там было представлено все искусство, вся техника, применявшаяся когда-либо в вековой практике «Коза ностры»: рэкет, шантаж, вымогательство, угрозы, преследование, отмывание денег — каждый этап этой разрушительной кампании был описан с такой точностью, что Магги даже пролистывала некоторые эпизоды, чтобы избежать тяжелых подробностей. Кому еще, кроме Фреда, хватило бы таланта, опыта и безнаказанности, чтобы дать современникам такой ценный документ?

Она не удержалась и поделилась книгой с главными заинтересованными лицами. Арнольд и Сами доставили себе удовольствие и выступили в роли посыльных, раздав сотню экземпляров тем, напротив — дирекции, начальникам служб, управленцам. Несмотря на оговорку, что любое сходство с реальными событиями и людьми является случайным, многие себя узнали.

Явился Франсис Брете и голосом, таким же бесцветным, как и его лицо, выразил сожаление в связи с закрытием «Пармезана». Поставщики снова нашли дорогу к заведению, административные неприятности прекратились, аренда возобновлена, и двери «Пармезана» опять открылись для клиентов.

На крыльце за порядком следила Малавита.

— Располагайся, как тебе хочется, — сказал Франсуа.

Но Бэль не злоупотребляла его радушием. Она оккупировала часть платяного шкафа и несколько ящиков, потом некоторое время колебалась между двумя комнатами второго этажа, не зная, где лучше устроить себе кабинет. Он спросил, почему она выбрала эту комнату — не такую светлую и странно асимметричной формы. Чтобы проверить его реакцию, она ответила: Та больше похожа на детскую. Аргумент, не лишенный здравого смысла, подумал Франсуа Ларжильер.

Живя каждый в своем мире, они общались по е-мейлу и приглашали иногда друг друга выпить кофе или заняться чем-нибудь менее невинным. Встретившись вечером, они не расставались уже до следующего дня.

Речи Франсуа стали короче. Он стал меньше сожалеть о том, что мир катится ко всем чертям, чаще удивляясь его приятным неожиданностям. А когда Бэль называла его «мой герой», он хоть и посмеивался над этим, но в глубине души ему было приятно.

Врожденное и благоприобретенное, наследственность и атавизм, гены и рок — молодой Уэйн не будет больше ломать голову над этими, слишком сложными для него вопросами. Он насладился свободой выбора и сам потерял ее, к чему теперь искать какую-то другую правду? Как можно стремиться к нежности, когда ты создан для насилия? Зачем работать с деревом, если тебе дано осилить металл? К чему замыкаться в своем уютном семейном коконе, когда по плечу подчинить себе весь мир? Уоррен рожден Манцони, и он останется им навсегда. Ему двадцать лет, и он не изменит больше своим надеждам.

Прежде чем покинуть горы, он сказал мастеру Донзело, что никогда его не забудет. Старик спросил:

— А как же твой шедевр?

Чтобы старый мастер не угрызался совестью, что приютил у себя дьявола во плоти, Уоррен не стал объяснять ему, каким в скором времени будет его шедевр. Но до того как приступить к нему, он должен вернуться к истокам своего искусства, постичь его сокровенные тайны.