Читаем без скачивания О нас троих - Андреа Де Карло

— Ну и как ужин? — спросил я, стараясь говорить бесцветным голосом: мне, мол, все равно.

— Хорошо. Очень-очень хорошо, — сказала она, засмеялась, потом сделала несколько пируэтов посреди комнаты.

— Почему ты не сказал, что мне оставили пакетик? — спросила она.

— Э нет, я сказал, — ответил я, чувствуя, как закипает у меня кровь. — Лежит в прихожей, вместе с почтой. Что-то ты не очень вроде интересовалась, скажи спасибо, что я ничего не выбросил.

Она уже перебирала десятки нераспечатанных писем в прихожей; вернулась с пакетиком, который оставил Томас Энгельгардт, и попыталась открыть его непослушными пальцами.

— Так это с ним ты ужинала? — спросил я, все еще пытаясь выплеснуть свое внутреннее напряжение на холст.

— Ага, — произнесла Мизия. Она открыла пакет, и как я ни старался не смотреть, но все равно увидел, что там: выпуклая коробочка и записка. Записку она тут же уронила и уставилась на нее, но поднимать не стала, так что поднял я; там было написано: «Прими этот маленький подарок в знак восхищения твоей красотой, изяществом, умом. Томас».

Я протянул записку Мизии; она прочла ее и улыбнулась, продолжая крутить в руках обтянутую красным бархатом коробочку.

— И что за маленький подарок? — спросил я.

Она открыла коробочку, отступив на несколько шагов, словно боялась, что я отберу ее и выкину вон: внутри лежала брошка в виде бабочки, вся усыпанная алмазами и рубинами. Мизия поднесла брошку к глазам и стала рассматривать со странным, смешанным чувством удовольствия и растерянности, которые только усиливались от ее внутреннего дисбаланса.

— Прелесть какая, да? — сказала она не то утвердительно, не то вопросительно.

— Не то слово, — произнес я, каменея от враждебности, копившейся во мне с той самой минуты, как я увидел Томаса Энгельгардта. — Скромный такой подарочек, а? Нет бы сразу прислать тебе пачку банкнот, правда?

— Брось, — сказала Мизия. — Вообще-то он очень чуткий. И даже романтичный. Не такой, каким кажется.

— Видел я его, — сказал я.:— С ним спокойно, да?

От одной только мысли, что она ужинала с ним, у меня сводило челюсти, я говорил со странным варварским акцентом и ничего не мог с собой поделать.

— Ты совсем его не знаешь, — сказала Мизия. — Ты понятия не имеешь, какой он. Увидел меня в одном фильме и сделал все, чтобы со мной познакомиться, а я и знать ничего не хотела, прогнала его, беднягу.

— Он играет в поло, да? — сказал я. — У него красивые мощные руки, он заказывает все самое лучшее в ресторане и все делает безукоризненно.

Я так злился на себя, что не выкинул сразу подарок Томаса, не придумал, как его отвадить, чтобы больше не появлялся.

— И, кстати, он очень много работает, — сказала Мизия, сжимая брошку с алмазами и рубинами. — Все время летает в Аргентину по делам своей фирмы, а в Париже сидит на работе до девяти, до десяти часов вечера. В поло он и правда играл, это их национальный спорт, а потом получил тяжелую травму и бросил. Он свалился с лошади, переломал себе все тазовые кости и раздробил полбедра, потом несколько лет заново учился ходить.

— Извини, не знал, — сказал я, пытаясь вспомнить, хромал ли он в тот раз, но нет: он стоял на пороге, закрыв проем своими широкими плечами, — правда, стоял как-то уж слишком неподвижно.

— Томас хорошо разбирается в искусстве. У него два высших образования, он читает книги, любит живопись и стихи, — сказала Мизия.

— Черт возьми. — Ее обычный критический настрой и чувство юмора куда-то подевались, и я расстроился, а еще удивился, что с поло я попал в точку. — Прямо человек эпохи Возрождения, только работает в офисе. Потрясающе.

— Ты просто его невзлюбил, — с другого конца гостиной ответила Мизия, и глаза у нее засверкали.

— Ничего подобного, — ответил я, стараясь говорить как можно небрежнее, — вот еще.

— И вообще я не собираюсь за него замуж или что ты там подумал, — сказала она. — Просто поужинала с ним, черт побери.

— Конечно, — сказал я. — Если бы и собиралась — что тут плохого? Меня же это все равно не касается. Дело твое.

Но она уже завелась, совершенно внезапно, как всегда теперь, когда у нее менялось настроение.

— Ты что, думаешь, мне важна вся эта ерунда? Думаешь, меня можно купить за дурацкую бриллиантовую брошку? Да у меня ни одного настоящего украшения за всю жизнь не было! — сказала она, сжимая брошку-бабочку.

Не успел я и слова сказать, как она распахнула окно и вышвырнула брошку-бабочку: секундный взмах — и вот уже рука вернулась обратно.

А потом она расплакалась от ярости и смятения: вытирала слезы тыльной стороной руки, всхлипывала и тяжело дышала.

— Плевать мне на все. Мне все противно. Не гожусь я. Хочу только одного: умереть.

Она вышла из гостиной, а я в отчаянии поспешил за ней.

— Постой, Мизия, — крикнул я и попытался схватить ее за руку.

— Оставь меня в покое. Оставьте все меня в покое! — крикнула она, увернувшись, и направилась в ванную.

— Мизия, ради бога! Я не хотел тебя обидеть. Прости, прости, прости меня! — Мне стало страшно, и, проскользнув вперед, я попытался загородить ей дорогу. Я смотрел на ее заплаканные глаза и выставлял вперед ладони, как суеверный дикарь, который старается остановить стихийное бедствие, которое сам же, как ему кажется, и вызвал.

— Пожалуйста, успокойся.

— Дай пройти, — сказала Мизия, пытаясь оттолкнуть меня в сторону с силой, удивительной для нее, такой худой и такой расстроенной.

— Не пущу! — Я отчаянно сопротивлялся.

Она попыталась схватиться за ручку двери за моим локтем, поняла, что не получается, и набросилась на меня: царапалась, кусалась, отталкивала в сторону, била коленкой, пока не оттеснила и не шагнула через порог ванной. Я обхватил ее сзади, как дзюдоист, но она вырывалась и так душераздирающе кричала, совершенно безрассудно вкладывая в это все свои силы, что я не выдержал и разжал руки. Через секунду она уже стояла на цыпочках у высокого шкафчика над ванной и тянулась к металлической коробке с пакетиками порошка. Я попытался отнять коробку, но она уже совсем обезумела: в тусклом голубом свете разрисованной краской лампочки мы толкали, пинали, трясли друг друга, пока она не выкрикнула мне прямо в лицо: «Это моя жизнь! Не твое дело! Что хочу, то и делаю!»

Я резко отпустил ее и шагнул назад; кисти рук, запястья, предплечья болели, дышать нечем, перед глазами туман; все чувства расплылись и слились между собой, как яйца на сковородке. Я прислонился к стене, сполз на пол и прикрыл рукой глаза, чтобы не видеть, как Мизия орудует ложечкой, зажигалкой, шприцом и всем остальным; я слышал, как она напряженно дышит, чем-то постукивает, что-то нажимает, наконец, втягивает воздух и медленно выдыхает; я опустил руку и увидел в зеркале, как по ее лицу разлилась безмятежность лунатика.

Замедленными, аккуратными движениями она положила все обратно в металлическую коробку, а саму коробку в шкафчик и прошла мимо меня: казалось, что сила тяжести не так сильно воздействовала на нее. Мизия заново поставила пластинку Pink Floyd: по дому поплыли перегруженные, протяжные звуки электрической гитары, наложенные на звуки Хаммонда.

— Эй, Ливио, не переживай. Ты ни в чем не виноват, — сказала мне Мизия, вернувшись в ванную. Она улыбалась, но отчужденно.

Я спустился на улицу и в свете фонаря около получаса осматривал асфальт под окнами, но так и не нашел подаренную Томасом Энгельгардтом брошку с бриллиантами и рубинами наверно, ее подобрал какой-нибудь прохожий.

15

С тех пор, как Мизия вернулась из Колумбии, наша почти-семья — Мизия, маленький Ливио и я — жила странной жизнью, разобщенной и словно бездумной. Несмотря на постоянное внутреннее напряжение, проявлявшееся в любом жесте, со стороны иногда могло показаться, мы все трое спокойны и близки между собой. Но с таким же успехом мы могли бы устроить пикник на заминированном поле: в любую минуту и без какой-либо видимой причины у Мизии менялось выражение глаз — и менялось настроение, она начинала плакать или кричать, закрывалась в ванной или кружила по комнате и говорила, говорила без умолку обо всем сразу, уходила в свою комнату и сидела, не отзываясь, на кровати с потерянным видом или в разгар дня ложилась спать и спала часами. А телефон разрывался, разные люди звонили по поводу сорванных деловых встреч и невыполненных обязательств, мне в который раз приходилось отвечать, что ее нет и я знать не знаю, когда она вернется. Потом, допустим, мы все трое шли в магазин и казались такой хорошей семьей, что продавец овощей и булочница улыбались нам и говорили что-то приятное, а через десять минут, когда мы просто переходили улицу, нашему благополучию приходил конец: Мизия вдруг бросала нас, спасаясь бегством. Ливио заходился плачем, кричал и метался, словно взбесившийся козленок, так что приходилось крепко придерживать его за руку, чтобы он не попал под машину, а сам я думал: вот бы мне уехать, просто исчезнуть.