Читаем без скачивания Новые забавы и веселые разговоры - Жак Ивер

– Надо полагать, сюда.

Можете решать сами, сойдете ли вы с ума или сделаетесь мудрецом, пока они вдвоем обсуждают, куда вам ехать. Наконец, когда пуатинцы все основательно обсудят, один из них вам скажет:

– Когда вы доедете до того большого перекрестка, поверните направо, а потом поезжайте все прямо. И вы не собьетесь.

Довольны ли вы, наконец? Можете смело продолжать ваш путь. После таких подробных объяснений вы уж, наверное, не заблудитесь.

Затем, если вы пойдете на городской рынок что-нибудь купить, то вам придется иметь дело с искусными и хитрыми купцами.

– Любезный, сколько стоит этот козленок?

– Этот козленок, сударь?

– Да.

– А вы хотите купить его вместе с маткой? О, это очень хороший козленок.

– Это правда. Козленок хороший. Сколько ты за него хочешь?

– Приподнимите-ка его, сударь, какой тяжелый!

– Верно, но сколько же?

– Сударь, матка принесла всего еще только двоих.

– Верю. Но сколько же тебе за него заплатить?

– А хотите, я вам скажу только одно слово. Я уверен, что вам это не покажется много. Нет.

– Да сколько же, наконец, тебе за него дать?

– Право, я прошу с вас за него всего только пять с половиной су. Вот вам товар. Берите или оставьте.

Новелла LXX

О пуатинце, у которою сержант отобрал телегу и волов и передал в руки короля

Я больше не буду занимать вас рассказами о пуатинцах, которые, бесспорно, весьма забавны. Нужно лишь знать их язык, и самое главное – их удивительно милое произношение. Но раз уж я начал, так расскажу вам еще один рассказ.

У одного пуатинца за неуплату подати сержант описал имущество и, согласно приказу властей, забрал в королевские руки телегу и волов. Бедняга пуатинец был совсем убит горем, но делать было нечего. Случилось так, что через некоторое время король приехал в Шательро.[244] Узнав об этом, наш пуатинец, живший в Ла-Тришери, отправился в Шательро посмотреть на королевские забавы, и ему удалось увидеть, как король выезжает на охоту.

Посмотрев на короля, он вернулся в свою деревню, – больше его при дворе ничего не интересовало. Вечером, ужиная со своими кумовьями-волотыками, он сказал:

– Тьфу ты, навоз! Видел я короля так же близко, как вас. Лицом он – как и все люди. Уж я поговорю с этим шельмой сержантом, что забрал у меня третьего дня телегу и волов в королевские руки. Тьфу ты, навоз! У него руки не больше, чем у меня!

Этот пуатинец думал, что король должен быть ростом с колокольню святого Илария[245] и иметь руки величиною с дуб, а в них держать телегу и волов.

Но отчего мне не рассказать еще один рассказ?

Новелла LXXI

О другом пуатинце и ею сыне Миша

Это был человек трудолюбивый и неглупый. Он отвез двух своих сыновей в Пуатье, чтобы отдать их в школу; вместе со своими земляками-одноклассниками они поселились у «Коронованного вола». Старшего звали Мишелем, младшего – Гильомом. Поместив их в школу, отец простился с ними и уехал. Письма он получал от них редко и довольствовался вестями о них от соседей-крестьян, время от времени ездивших в Пуатье. С ними он иногда посылал своим сыновьям сыры, окорока и весьма прочно подбитые башмаки.

Случилось, что оба они заболели, и младший из них умер, а старший, еще не выздоровев, не мог написать отцу о смерти брата. Через некоторое время отец услышал об этом, он не мог узнать, который из сыновей умер. Весьма огорченный этой вестью, он составил с помощью приходского писаря письмо, которое было адресовано: «Моему сыну Миша, проживающему у короля волов или где-то поблизости». А в письме, между прочим, были такие слова: «Миша, сообщи мне, кто из вас двоих помер, Глом или ты. Это меня очень беспокоит. А еще сообщаю тебе, что наш епископ находится, говорят, в Диссе.[246] Ступай к нему и прими тонзуру, да пускай тебе ее сделают получше да побольше, чтобы не ходить за ней второй раз». Мастер Миша так обрадовался этому письму от отца, что сразу выздоровел, встал с постели и написал ответ. Ответ был начинен риторикой, которой он научился в Пойте.[247] Ради краткости я не буду излагать его здесь целиком и приведу из него только одно место: «Отец мой, уведомляю вас, что умер не я, а брат мой Глом. Но, наверное, я хворал сильнее его, ибо кожа у меня сползает как у свиньи». Хороший ответ, не правда ли? Ей-богу, кто будет это оспаривать, тот ужасный спорщик!

Новелла LXXII

О дворянине из Босса[248] и его обеде

Один босский дворянин, из тех, что, отправляясь в дорогу, садятся по двое на одну лошадь, довольно рано и весьма легко пообедал каким-то кушаньем, приготовленным по местному обычаю из муки, нескольких яичных желтков и еще из чего-то, что я затрудняюсь назвать (ибо не знаю, как оно приготовляется, словом, какой-то похлебкой, которую, я слышал, там называют «коделе».[249] Вот этим-то «коделе» он и пообедал. Но ел он с таким аппетитом, что не успевал вытирать губы и оставил на них несколько кусочков «коделе».

Пообедавши, он отправился по тамошнему обычаю навестить соседа (а этот обычай у них так же распространен, как обычай пукать на ходу) и, запросто ввалившись в дом соседа, когда тот садился обедать, завел с ним разговор.

– Как? – сказал он. – Вы еще не обедали?

– А вы, – спросил его сосед, – уже пообедали?

– Да, – ответил наш дворянин. – Уже пообедал, и славно пообедал. Я заказал в горячем виде горлышки двух куропаток и обедал я только сам-друг с женой. Жаль, что вы не пришли ко мне откушать.

Сосед, прекрасно зная, как он обычно обедает, ответил ему;

– А ведь вы говорите правду. Вы кушали отличных куропаток. Вон тут у вас остался еще кусочек!

И показал нашему дворянину кусочек «коделе», застрявшего у него в бороде. Дворянин, увидев, что «коделе» его выдало, весьма сильно сконфузился.

Новелла LXXIII[250]

О священнике, который съел завтрак, приготовленный на всех монахов Бо-Лье.[251]

В городе Ле-Мане жил когда-то священник, мессир Жан Мелен, необыкновенный объедало, съедавший за один присест столько, сколько могли съесть по меньшей мере девять-десять человек. Свою молодость он прожил довольно счастливо, ибо всегда находил людей, которые его охотно кормили, а каноники даже ссорились из-за него, приглашая его к себе ради той потехи, которую он доставлял им своим удивительным аппетитом. Благодаря этому ему иногда удавалось по целым неделям обедать поочередно то у одного, то у другого. Но когда хорошие времена миновали, все стали забывать бедного мессира Жана Мелена, и ему пришлось познакомиться с постом. Он высох, как полено, и живот у него стал полым, как фонарь. Довольно долго он терпел большую нужду, ибо шести «беленьких»[252] ему на хлеб насущный не хватало. Но аббат Бо-Лье, в былые хорошие времена довольно часто баловавший его кормежками, все-таки задумал однажды доставить ему удовольствие – накормить его, как прежде, до отвала.

На годовой праздник в аббатстве в числе прочего многочисленного духовенства был приглашен и мессир Жан Мелен. Аббат наказал келарю:

– Вот что сделайте. Накормите мессира Жана завтраком и дайте ему еды столько, сколько он сможет съесть.

А затем сам сказал священнику:

– Мессир Жан, как только вы окончите мессу, ступайте на кухню и скажите, чтоб вам дали позавтракать. Да кушайте вволю. Понимаете? Я распорядился, чтобы вас хорошо угостили.

– Много вам благодарен, сударь! – ответил священник.

Служа мессу, он только и думал о предстоящем ему угощении и, поскорее ее закончив, отправился на кухню, где ему отвалили сначала большой кусок говядины, с монашескую порцию, громадный хлеб, какими кормят борзых, и добрую кварту вина, служащую в этой местности в качестве мерки. Не пробило еще и десяти часов, как он уже управился с этим завтраком, ибо такой порцией он мог только облизнуться. Ему принесли еще такую же порцию, и он съел ее так же быстро. Увидев, что аппетит у него неплох, келарь, помнивший наказ аббата, велел принести ему еще два куска говядины, но и их он так же быстро уложил в свой мешок вместе с первыми. В конце концов он съел все, что было приготовлено на обед монахам, и келарь, как король под Аррасом, стрелявший до последнего заряда,[253] был вынужден спешно заготовлять для него еще.

В ожидании того времени, когда мессир Жан кончит завтракать, аббат прогуливался по саду, и когда мессир Жан, туго набивший свою утробу, тоже вышел прогуляться, аббат, увидев его, спросил:

– Ну, мессир Жан, позавтракали?

– Да, сударь! – ответил священник. – Благодарю бога и вас. Я съел кусочек и в чаянии обеда выпил чарочку.

Разве он был не вправе ожидать хорошего обеда, если он еще не наелся?

Однажды в пятницу ему подали где-то огромную деревянную миску гороховой похлебки и супу, которого хватило бы на шесть-семь виноделов. Зная аппетит гостя, потчевавший его хозяин подсыпал в горох две здоровенные горсти круглых косточек трески, называемых «Paternoster»,[254] подлил побольше масла и уксусу и подал это кушанье мессиру Жану. Но тот, по обыкновению, съел все до дна вместе с «Paternoster». Я думаю, что он съел бы и Ave Maria и Credo,[255] если бы их ему подали. Хотя эти кости и хрустели на его зубах, но в чрево проходили совершенно беспрепятственно. Когда он кончил, его спросили: