Читаем без скачивания Большая восьмерка: цена вхождения - Анатолий Уткин

Читатель, отметь для себя-. 31 марта 1990 г. Горбачев призвал Ландсбергиса к диалогу. Ландсбергис отверг предложение (он только что получил письмо из Вашингтона), но литовский парламент ответил, что его устроит «любой уровень переговоров». Ну а мы отметим, что после многих десятилетий, когда советское руководство отвергало саму возможность американского вторжения во внутрисоветские дела, теперь Москва фактически просила американцев помочь справиться со своенравным Вильнюсом.

17 апреля 1990 г. Горбачев информировал Вильнюс, что в случае несклонности Вильнюса идти на компромисс, поставка естественного газа из России будет прекращена в течение 24 часов, равно как и поступление нефти на литовские перерабатывающие заводы. В тот же вечер в Белом доме собрались, помимо Буша, Бейкер, Чейни и Скаукрофт. Их общим решением было: если блокада Литвы будет сжиматься, США сократят свои торговые контакты с СССР, откажутся заключать торговый договор. (Но продолжатся переговоры по военным вопросам, дающие Западу превосходные результаты).

23 апреля 1990 г. президент Буш продолжал обсуждение ситуации вокруг Литвы в Кабинетной комнате. Бейкер доложил, что двадцать союзных Америке стран отказались ввести санкции против Москвы. Да и советники Буша склоняются к тому, что санкции в отношении СССР будут чрезмерной реакцией. Как сказала Кондолиза Райс, «следует опасаться зажигать спичку в заполненной газом комнате»266.

Обиженный самолюбивый Ландсбергис сказал, что он — жертва второго Мюнхена, что его продали Москве. 2б апреля Миттеран и Коль прислали Ландсбергису письма, в которых просили отложить провозглашение независимости и начать переговоры с Москвой. Премьер-министр Казимира Прунскене поддержала эти предложения, и только Ландсбергис стоял на своем. Но американский конгресс потребовал изъятия у СССР торговых привилегий до тех пор, пока будет сохраняться блокада Литвы. 3 мая 1990 г. Прунскене была принята президентом Бушем в Овальном кабинете Белого дома. Прунскене не одобряла образ «второго Мюнхена». Литовский премьер была за «отложенную независимость» и за переговоры.

Беседуя с Бейкером по поводу Литвы, Шеварднадзе сказал: «Это только ввиду особых отношений, сложившихся между нами, мы можем обсуждать эту тему. В другие времена и в других странах вам бы сказали, что вы вмешиваетесь во внутренние дела». Редкое прозрение. Бейкера, собственно, удивляло практическое безразличие Шеварднадзе в отношении Литвы. Этот «советский патриот» фактически уже похоронил цельность и неприкосновенность своей страны. Его помощник Тарасенко признал, что оно так и есть267.

Глава 13

ГЕРМАНСКИЙ ВОПРОС

Эти политические лидеры очень спешат, словно их что-то подгоняет, но, похоже, у них нет какого-либо конкретного плана. Они постоянно находятся в поисках каких-то инициатив, лишь бы были инициативы.

Лихой авантюризм

Поражает отсутствие у руководителей великой страны перспективного видения. Подлинно скалозубовско-ноздревская бесшабашность видна во всем — от стиля до игнорирования существа дела. Самый яркий пример отсутствия стратегического видения — ход объединения Германии. Сам подход к проблеме удивляет бесшабашностью.

Когда экс-советник по национальной безопасности Збигнев Бжезинский сказал замершей аудитории Дипломатической Академии, что «единый европейский дом означает единую Германию», то недоумение советской избранной аудитории породило странное представление: а думали ли советские дипломаты о геополитических последствиях своих бесшабашных лозунгов?

Как могли архитекторы советской внешней политики представить себе спокойствие на межгерманских границах после крушения Берлинской стены? Они ли положили свои жизни ради безопасности отечества на пути к межгерманской границе в 1945 году? Как можно было с такой бездумной легкостью обесценить миллионные жертвы Советского Союза во Второй мировой войне? Какое историческое сознание нужно было иметь, чтобы одним махом оскорбить все могилы наших жертвенных предков. В любой стране мира эти люди были бы названы предателями национальных интересов и государственными преступниками. Да они сами наказывали своих подчиненных и за стократ меньшие упущения.

Поразительнее всего лихое невежество. Еще до роста тяги к германскому объединению, сразу после встречи на высшем уровне на Мальте, министр иностранных дел СССР Шеварднадзе как бы приглашает восточноевропейские страны «двинуться на Запад»: «При любом стечении обстоятельств сила не будет применена». Шеварднадзе удивляла приверженность новых (пришедших вместо прежних, преданных) лидеров ГДР своему восточногерманскому государству. Мысль о помощи Восточному Берлину не приходила в голову профессиональному милиционеру, усевшемуся в кресло Горчакова и Чичерина.

Не без ехидства посол Мэтлок пишет о последних неделях 1989 года: «Только сейчас творцы советской политики начали постигать ту страшную истину, что стоят перед неукротимым потоком, ведущим к германскому объединению. Слом Берлинской стены в ноябре и открытие границ между ГДР и Западной Германией вызвали поток эмигрантов, не оставлявший сомнения в том факте, что суверенному восточногерманскому государству не существовать. Перед самым Новым годом я встретил Валентина Фалина, тогдашнего главу Международного отдела ЦК КПСС и лидера среди советских специалистов по Германии. Тот сказал: _ «Мы надеялись, что германское объединение — вопрос отдаленного будущего, но уже ясно, что это объединение уже с нами»268. Есть ли более красноречивое признание «партийных специалистов» в своей некомпетентности, в своей дремучей вере в «авось да небось»?

И этим людям отдавшая за победу всю свою молодежь в 1945 году страна доверила свою судьбу. Они предали ГДР, несмотря на то, что это был первый экономический партнер страны. Не будем уже говорить о том, что миллионы немецких друзей России и СССР стали жертвами своей веры в восточного союзника и партнера. Deutsche Treue («немецкая верность») не встретила ответной русской верности. Кремлевские Чичиковы ни на секунду не задумались над сломанными судьбами своих друзей, союзников и коллег, виноватых только в том, что опрометчиво поверили в оказавшуюся несуществующей русскую верность.

Американский посол в Москве Джек Мэтлок делится своим мнением: «Если бы советские люди понимали, что потеря Восточной Европы ослабляет их безопасность, они бы не были столь пассивны. Обнажение советских границ могло вызвать страх войны… Но «новое мышление», творимое Шеварднадзе и Яковлевым, уже проникло в глубины… Горбачев не ожидал столь быстрого развала, но внутренние проблемы отвлекали его. И он мудро решил сделать достоинство из необходимости и принять неминуемое»269.

А в Германии увидели возможность невозможного. 14 мая 1990 г. канцлер Коль отказался от своего прежнего утверждения, что следующий, 1991 год будет оптимальным для всегерманских выборов. Теперь он желал провести эти выборы «где-то уже в текущем 1990 году». На региональных выборах, проведенных днем раньше, христианские демократы потеряли главенствующие позиции в ряде мест; Коль стал бояться того, что военная элита СССР «опомнится» и отодвинет с исторического пути «глобальных гуманистов». А Геншер просто обнажил проблему: «История не повторяет своих предложений».

Как сохранить расположение горбачевской команды? В тот же день помощник Коля Хорст Тельчик прошел в Кремль и пообещал Горбачеву, что федеральное германское правительство будет оплачивать пребывание 360 тысяч советских солдат на земле Восточной Германии на протяжении нескольких лет, а затем построит им дома в Советском Союзе. У Тельчика сложилось определенное впечатление, что Горбачев готов пойти на более раннее объединение Германии, если канцлер Коль уговорит западных лидеров оказать помощь Советскому Союзу. Поистине греческая трагедия: Горбачев разрушил работавшую систему экономики в СССР, а теперь за милостыню Запада отдавал стратегические преимущества, обеспеченные миллионными жертвами Великой Отечественной войны. Тельчик в лучшей германской традиции желал развить тактический успех и превратить его в стратегичкский. Он вспомнил о приглашении Горбачева Колю посетить его родной Ставрополь. Встреча тет-а-тет была бы сейчас чрезвычайно кстати.

На следующий день, 15 мая 1990 г. в Москве государственный секретарь Бейкер встретился с Шеварднадзе. Стоял милый московский май, но Бейкеру знаменитый особняк на Спиридоновке — некогда резиденция наркома Молотова — казался мрачной имитацией Средневековья. Этот самый май уже принес фактическое отделение от СССР Эстонии и Латвии, и Горбачеву никак не удалось остановить это движение — даже за счет обещаний «непрочных» связей этих государств с Советским Союзом.