Читаем без скачивания СверхНОВАЯ правда Виктора Суворова - Дмитрий Хмельницкий

Эти сроки могли быть сокращены, и намерение обсудить эту перспективу с Архивной службой Вооруженных сил было продекларировано руководителем Федерального архивного агентства Владимиром Козловым в ответе на мой запрос (исходящий Ф.А.А. № Р/Р-911 от 25.01.2007): «Что же касается правомерности хранения в ЦАМО России личных дел командного и начальствующего состава РККА довоенного периода, то, к сожалению, при передаче Министерством обороны СССР в 50–60-х гг. архивных документов в Центральный государственный архив Советской Армии [переименованный впоследствии в РГВА. — Г.Р.] принцип хронологического разделения фондов до конца выдержан не был. В результате в ЦАМО РФ действительно остается на хранении некоторое количество дел, для данного архива непрофильных, то есть законченных производством до 1941 г.

Росархив планирует рассмотреть вопрос о передаче этих, а возможно, и иных непрофильных архивных документов из ЦАМО РФ в РГВА при заключении в 2007 г., в соответствии с ч. 2 ст. 18 Федерального закона «Об архивном деле в Российской Федерации», договора о сроках и условиях депозитарного хранения между Росархивом и Минобороны России».

Спустя год, когда я повторно обратился к руководству РГВА, выяснилось, что руководство архива не стало вмешиваться в создавшуюся ситуацию. Из исходящего № 23/с от 28.01.2009, подготовленного Л.H. Сахаровой и подписанного директором РГВА Владимиром Кузеленковым, я узнал, что «ЦАМО приступил к выявлению личных дел на командно-начальствующий начсостав РККА довоенного периода и подготовке их к передаче в РГВА. Однако работа эта весьма трудоемкая, требует больших временных, финансовых и кадровых затрат, поэтому определить сроки ее окончания затруднительно. По мере выявления и описания достаточно большого комплекса личных дел довоенного периода, составления на них научно-справочного аппарата дела будут передаваться на хранение в РГВА. До настоящего времени личные дела из ЦАМО в архив не поступали».

Прогресс может оказаться кажущимся, так как в РГВА не знают не только сроков, но и условий, в которых эта работа проводится. Говорить о том, что личные дела, де-юре принадлежащие РГВА, будут переданы из Подольска в полном составе и абсолютной сохранности, преждевременно.

Л.H. Сахарова и В.Н. Кузеленков утверждают, что «в РГВА нет данных об уничтожении ЦАМО документов профиля архива. Также не в компетенции архива определять условия хранения в архивохранилищах ведомственного архива».

Это сомнительное утверждение нуждается в комментарии. Еще в конце 2006 г. я сообщил руководству Федерального архивного агентства о том, что многие личные дела, профильные для PФA, в Подольске уничтожены. Эти сведения я получил от сотрудников ЦАМО и поэтому считал необходимым, чтобы Росархив повлиял на ситуацию. По моей просьбе письмо было переслано из Агентства в РГВА, после чего перед руководством РГВА вставал вопрос, добиться ли прекращения этой порочной практики или же, избегая возможных конфликтов с коллегами, сделать вид, что ничего не узнало. К сожалению, дирекция РГВА воздержалась от конфронтации с отделом 5.4 ЦАМО, лишив себя тем самым какой-либо возможности уберечь фонд от дальнейшей «чистки».

Безусловно, РГВА не может «определять условия», в которых ведомственный архив хранит документацию, однако в ситуации, когда, по существу, на депозитарном хранении в ЦАМО находятся дела профильные, то есть де-юре принадлежащие РГВА, архив обязан из чувства профессионального долга заключать соглашение, которое гарантирует надлежащую сохранность каждому документу из профильной для РГВА коллекции.

Любопытно, если бы речь шла о том, что какой-нибудь банк может по собственной инициативе сократить принадлежащие РГВА денежные вклады, проявил бы архив такое же безразличие к судьбе своих сбережений?

Невозмутимость и благодушие, с которыми руководство РГВА констатирует свою неготовность отстаивать находящиеся в ЦАМО личные дела, неуместны еще и потому, что условия хранения в отделе 5.4 были далеки от требуемых.

— Да знаете ли вы, что у нас дела с 1941 г. многие не систематизированы и хранятся перевязанными в пачки? — объяснял мне Шестопал причину, по которой некоторые папки сложно найти. — Моя подчиненная вытаскивает из пачки дело, а у нее руки после этого черные. Нам постоянно привозят новые дела — и нам их негде хранить. Я три раза докладные писал, что нужно построить новое здание. Заместительница по финансам в конце года получает премию, а дело с мертвой точки не сдвигается».

Эти объяснения больше напоминали попытки оправдаться. Выдавая свое нежелание предоставлять мне дела за следствие объективных препятствий, Шестопал рассказывал, что имеющегося штата сотрудников недостаточно для того чтобы систематизировать, описать и разложить по стеллажам поступившие из военкоматов или окружных архивов дела. По этой причине остается загадкой, что представляет на данный момент само хранилище и справочный аппарат отдела 5.4.

Из ответа прокуратуры Московского военного округа (исходящий № 35/2–1390 от 31.03.2009) я узнал, что «в настоящее время на хранении в 4 архивохранилище 5 отдела ЦАМО РФ находится свыше 2 миллионов личных дел военнослужащих, более половины из которых находятся в связках со времен Великой Отечественной войны и послевоенного периода. Научно-техническая обработка личных дел военнослужащих проводится с 1978 года, и в настоящее время экспертизу прошло всего около 50 % личных дел, в связи с большим их объемом и штатным некомплектом архивариусов ЦАМО РФ».

Можно лишь удивляться тому, что архивисты, вместо того чтобы в приоритетном порядке проводить систематизацию практически миллиона, — как следует из процитированного письма, — дел, занимались уничтожением уже учтенных. Возможно, в этом был расчет на то, что дела* недоступные сейчас родственникам, едва ли будут доступны через многие годы, когда документация пройдет обработку, но сменятся поколения, каким-то образом ассоциирующие себя с участниками войны.

Зная, что дела, десятилетиями лежащие в связках, могут погибнуть от плохих условий хранения, каждый архивист решает для себя, как поступать. Если судьба архивного фонда его не волнует, то он удовлетворяется тем, что соблюдает свои формальные обязательства и не проявляет лишней инициативы. Если же сохранность и доступность документов для него важнее собственного удобства, а его аргументы не находят поддержки у руководства, архивист пойдет на предание этой ситуации огласке, если будет в этом видеть единственный выход из создавшейся ситуации.

У Шестопала была возможность дойти с докладными записками до начальника Генерального штаба, которому подчиняется Архивная служба Вооруженных сил (хотя это и было бы нарушением субординации, так как устав никогда не поощрял обращение к командованию через голову своего начальника), а при необходимости пожертвовать отношениями с коллегами и обратиться, например, на телевидение, чтобы сделать проблему публичной и хотя бы таким образом способствовать ее решению.

Нельзя исключать, что Шестопалу был выгоден бардак, при котором не систематизированные дела скапливались в связках. В случае если он категорически не хотел выдавать исследователю дело, которое хранилось в ЦАМО, Шестопал всегда мог списать недоступность документов именно на отсутствие систематизации.

Впрочем, заверения Шестопала в том, что хранить личные дела уже негде, были от лукавого. Архивист хорошо понимал, что освободит немалое пространство, передав РГВА профильные для московских коллег дела предвоенного периода. Однако передавать документацию коллегам не входило в его планы.

Еще до того, как он распознал во мне классового врага, Шестопал говорил, что дела военнослужащих, не участвовавших в Великой Отечественной войне, уничтожаются. Это признавали и его подчиненные, мотивируя уничтожение документов тем, что ЦАМО «незачем хранить документы тех, кто не участвовал в боевых действиях».

Потрошение фонда носило будничный характер.

12 марта 2007 г. я работал с делами, когда в кабинет к Шестопалу, держа в руках папку, зашел архивист. «Тут дело только сорокового года. Но он участник финской кампании. Что с ним делать? В пачку или к тем, которые…»

Посетитель не успел договорить, как находившиеся в помещении Шестопал и его помощница Ольга Егорова хором, словно бы опасались, что я узнаю лишнее, воскликнули: «В пачку!»

Этот обмен репликами легко расшифровать. Очевидно, архивисту было поручено найти несколько подлежащих уничтожению дел. По формальному временному признаку дело, завершенное в 1940 году, подлежало уничтожению, но, заглянув в подшитые бумаги, архивист обнаружил, что военнослужащий, хотя и не принимал участия в Великой Отечественной войне, успел повоевать против финнов.

Оставалось обратиться к Шестопалу за разъяснениями. «В пачку» попадали дела, оставленные для постоянного хранения, а «к тем, которые…» относились подлежащие уничтожению. Не окажись я рядом, возможно, Шестопалу было бы нечего опасаться, и дело участника финской кампании могло быть уничтожено.