Читаем без скачивания Миры Клиффорда Саймака. Книга 18 - Клиффорд Саймак

Но в нем чувствовалось и почтение: казалось, он искал убежища или утешения. И это было непривычно — сюда приходили уверенные в себе люди, твердо знающие, что не найдут тут ничего, заходили, лишь отдавая дань обычаю.

Глядя на этого человека, Найт ощутил, как в глубине души что-то шевельнулось, и нахлынуло чувство, о котором он давно забыл, — жажда милосердия, пасторского сострадания.

Пасторское сострадание, вздохнул он. Кому теперь это нужно? Первый раз это чувство пришло к нему еще в семинарии, первый и последний — в жизни оно оказалось лишним.

Найт осторожно приподнялся и тихо ступил под своды храма.

Человек уже дошел до алтаря и, отойдя в сторону, присел на скамью. Прижимая по-прежнему к груди шляпу, он сидел выпрямившись, на самом краешке скамьи и глядел прямо перед собой, огни свечей с алтаря мягкими бликами колыхались на его лице.

Он долго сидел не двигаясь, словно не дыша. Найту, стоящему в проходе, показалось, что он уловил боль, скрытую в этом напряженном выпрямленном теле.

Потом человек поднялся и, продолжая прижимать шляпу, направился к выходу. За это время — Найт был убежден — ни единый проблеск чувства не промелькнул на мертвенном лице посетителя.

Человек, пожелавший обрести здесь что-то, теперь уходил, ничего не найдя и, возможно, полагая, что не отыщет этого уже никогда. Найт последовал за ним к выходу.

— Друг мой, — мягко произнес Найт.

Человек замер и обернулся, страх отразился на его лице.

— Друг мой, — повторил Найт, — могу ли я чем-либо помочь вам?

Человек пробормотал что-то, но с места не двинулся. Найт подошел к нему.

— Вы нуждаетесь в помощи, — сказал он проникновенно. — Я здесь затем, чтобы вам помочь.

— Не знаю, — запнулся тот. — Я увидел, что дверь открыта, и вошел…

— Двери всегда открыты.

— Я подумал… Я надеялся…

— Мы все должны надеяться, — изрек Найт. — Все мы веруем.

— В том-то и дело. — Человек взглянул на него. — Я не верю. Как люди обретают веру? И во что они верят?

— В вечную жизнь, — сказал Найт. — Мы должны верить в нее. И еще во многое другое.

— Но ведь она и так есть, — человек неожиданно разразился грубоватым смешком. — Вечная жизнь у нас в кармане. Что в нее верить?!

— Не вечная жизнь, — поправил его Найт, — но лишь долгая жизнь. А кроме долгой, есть и другая, лучшая, совершенно иная.

— Вы верите в это, пастор? Вы ведь пастор?

— Да, пастор. И я верю в это.

— Тогда какой смысл в долгой? Не лучше ли…

— Не знаю, — покачал головой Найт. — Не могу претендовать на знание. Но и не сомневаюсь в намерениях Господа, допустившего ее.

— Но зачем Ему это?

— Затем, наверное, чтобы мы более подготовленными встретили ее конец.

— Но они говорят, — усмехнулся человек, — про вечную жизнь. О том, что умирать будет не надо. Какая же тогда польза от Бога? Зачем тогда еще какая-то жизнь?

— Что же, — рассудил Найт, — возможно. Но ведь это бессмертие может оказаться вовсе не тем, чего мы ждем, и нас ожидает отчаяние.

— А вы, пастор, как?

— Что? Я не понял.

— Какая жизнь нужна вам? Вы полезете в холодильник?

— Но, собственно…

— Ясно, — хмыкнул человек. — Всего доброго, пастор, и благодарю вас за заботу.

Глава 10

Фрост тяжело поднялся по ступенькам, вошел в свою комнату, закрыл дверь и повесил шляпу на крюк. Устало рухнув в старое, протертое кресло, он огляделся по сторонам. Впервые нищета и убожество комнаты бросились ему в глаза. Кровать в одном углу, плитка и шкафчик с продуктами — в другом. Истертый, местами в дырах, ковер едва прикрывал прогнивший пол. Небольшой стол перед единственным окном — здесь он ел и работал. Несколько стульев и узкий комод, открытая дверца платяного шкафа. Вот и вся обстановка.

Все мы так живем, подумал он. Не я один, миллиарды. Не потому, что нам так нравится, это наша плата за бессмертие.

Он полудремал наедине с горькими мыслями.

Четверть миллиона долларов, бормотал он, и я вынужден отказаться. Нет, признался он себе, не потому, что я выше этого, не в благородстве дело — в страхе. Это могла быть провокация, организованная Эплтоном.

Джо Гиббонс был моим другом и надежным сотрудником, но дружба вполне продается за подходящую сумму. Все мы — Фрост ощутил кислый привкус правды на языке — готовы продаться. Все, без исключения. И только потому, что человек должен платить за вторую жизнь, потому, что должен прийти в нее с капиталом.

Началось все это около двух столетий назад, в 1964 году, и придумал это человек по фамилии Эттинджер.

Эттинджер задумался: почему люди должны умирать от рака, если его научатся лечить лет через десять? Или от старости, когда преклонный возраст лишь род болезни, которая лет через сто будет побеждена?

Странно, сказал себе Эттинджер. Нелепое заблуждение, зачем умирать, когда есть выход.

На эту тему строили домыслы и раньше, но именно Эттинджер сказал: «Хватит болтать, давайте начнем. Разработаем технику, с помощью которой умирающих заморозят до момента, когда их болезни станут излечимы — тогда вернем их к жизни и вылечим рак, восстановим уставшие сердца, уничтожим следы разрушений, причиненные старостью. Дадим людям шанс».

Идея медленно завоевывала признание, лишь немногие отнеслись к ней всерьез, она стала излюбленной мишенью плоских острот в телевизионных шоу и потихоньку эксплуатировалась писателями.

Но, хоть и медленно, все шло своим чередом. Несколько десятков человек сутки напролет проводили исследования, изобретали технологии, производили установки и разрабатывали структуру организации, которая сможет контролировать и направлять события.

Шли годы, и в сознание людей проникала мысль, что смерть должна быть побеждена, что смерть — не конец, что возможна вторая жизнь — не только духовная, но и физическая. Что это возможно для всех, и само предприятие — вовсе не бред собачий.

Публично никто не рисковал заявить, что собирается лечь в холодильник — это все еще был слишком эксцентричный шаг. Однако постепенно все больше людей, не афишируя это, заключали контракты: они умерли, были заморожены и ожидали теперь воскрешения.

Каждый из них оставил после себя гроши, которые сумел наскрести в первой жизни, и теперь эти деньги дожидались своих хозяев.

Комиссия Конгресса в Вашингтоне не смогла прийти к единому мнению, с тем же успехом вопрос обсуждался и в Палате общин. Движение по-прежнему считалось экстравагантным, но отрицательных эмоций не вызывало. Оно себя не выпячивало, не навязывалось, поучать не стремилось. И хотя с годами оно все чаще становилось предметом частных разговоров и общественного интереса, официальные крути внимания на него не обращали — видимо, так и не поняв, как к нему следует относиться. К тому же, как и в случае с НЛО, слишком уж все было противоречиво.