Читаем без скачивания Невероятные истории. Авторский сборник - Юрий Сотник

Антошка и тут ничего не сказал. Он только прикрыл глаза и молча пожал плечами.

Вера Федоровна посмотрела на него.

— Ну, я вижу, ты у нас загадочная натура, — сказала она.

Мне показалось, что она шутит, но Дудкин принял это всерьез. Физиономия у него сделалась довольной, щеки порозовели, а уши стали совсем красными.

Чай кончился. Вера Федоровна велела перенести стулья в первую комнату. Затем она вышла в коридор и позвала:

— Товарищи взрослые, просим на концерт! Взрослые уселись на диване и на трех стульях, поставленных в ряд перед ним. Мы разместились на стульях, расставленных вдоль стен.

— Ну! — обратилась к нам Вера Федоровна. — Кто самый храбрый? Кто начнет концерт?

Вышел очкарик, расставил пошире ноги, заложил руки за спину и объявил:

— Маяковский, отрррывок. — И, сердито уставившись на взрослых, начал: — «Я земной шар чуть не весь обошел, и ж-ж-жизнь хор-р-роша, и жжжить хор-р-рошо».

Взрослые сидели ко мне боком, и я видел, как они сдерживаются, чтобы не расхохотаться, но когда очкарик кончил, они хлопали и кричали «браво».

Затем набрался храбрости Васька. Перед этим Зинаида сообщила, что он будет читать собственное стихотворение. Он вышел, покраснел как рак и выпалил:

С новосельем поздравляюя вас всех,И желаю всем здоровьяи успех.

Ему хлопали не меньше, чем очкарику. Вера Федоровна спросила:

— Ну, кто следующий хочет выступить? Антоша, может быть, ты?

Антон и на этот раз ничего не сказал: только плечи приподнял и опустил. Аглая хихикнула, покосилась на вазу и потерла ладошки.

Вера Федоровна не упрашивала Антона. Под ее аккомпанемент Аглая с Зиной благополучно отпрыгали свою «летку-енку». Наступила моя очередь. Пока я читал «Лешенька, Лешенька…», Ляля поднялась и куда-то вышла. Когда я кончил, Вера Федоровна снова села к пианино.

— А теперь — кабардинская лезгинка!

Она заиграла, и в комнату влетела переодетая Ляля. На ней был красный бешмет, красные сапожки и что-то похожее на белую папаху. На поясе болтался маленький кинжал.

Это уж был по-настоящему хороший номер. Ляля плясала так, что редкий мальчишка с ней сравнится. То она шла по кругу, вытянувшись в струнку, на одних только носках, то вдруг неслась широким шагом, зыркая черными глазищами и оскалив белые зубы. Видно, Вере Федоровне очень нравился танец. Она играла, глядя на Лялю через плечо, и все время улыбалась. Взрослые хлопали в такт и кричали «асса!».

И вдруг случилось такое: Ляля снова прошлась по кругу приблизилась к окну, на котором стояла Антошкина ваза, раскинула руки, вскрикнула «асса!», поскользнулась и смахнула вазу с подоконника… Ваза разбилась, а Ляля хлопнулась затылком об пол.

Взрослые повскакали, стали спрашивать, как она себя чувствует, но танцовщица сказала, что с ней все в порядке, что ее голову защитила папаха.

Вера Федоровна принесла щетку и стала заметать осколки.

— Ну, Ольга, тебе повезло! Битая посуда — это к счастью.

Аглая, Брыкины и я сидели в одном углу комнаты, а Дудкин — в противоположном по диагонали от нас. Мы не издали ни звука. Мы только переглядывались между собой да смотрели на Дудкина. А он сидел весь какой-то серый, сидел согнувшись, вцепившись пальцами в коленки и глядя в пол.

— Домолчался! — прошептала наконец Зинаида, и все поняли, что она хотела этим сказать: ведь Антошка не только никак не сострил, он весь вечер молчал дурак дураком, чтобы потом ошеломить всех фокусом с вазой.

— Ну, в заключение небольшой вокальный номер, — сказала Вера Федоровна, садясь за пианино. — Гурилев. «Однозвучно звенит колокольчик»! Оля, прошу!

Оля стала к пианино, и тут мы впервые узнали, что она хорошо поет, что у нее очень приятный голос. При первых же словах песни взрослые притихли. Даже я заслушался, на несколько секунд забыв про Антошку.

Однозвучно громит колокольчик,И дорога пылится слегка.И уныло по ровному полюРазливается песнь ямщика…

В этот момент Аглая стукнула меня кулаком в бок.

— Лешк! Гляди! — шепнула она и кивнула в сторону Дудкина.

Я взглянул. Недалеко от стула, на котором сидел Антон, стояла тумбочка. Единственная ножка ее была вырезана в виде трех змей, которые переплелись между собой. Три хвоста этих змей служили тумбочке опорой, а на трех змеиных головах с раздвоенными языками покоился круглый верх тумбочки. На нем лежала шелковая желтая салфетка, на салфетке стоял тяжелый стеклянный поднос, а на подносе — графин резного хрусталя и три таких же резных стакана.

Пока Оля пропела первые строчки песни, Антошка успел подняться и теперь стоял рядом с тумбочкой, разглядывая графин, поднос и особенно салфетку.

Васька и Зина тоже заметили это и заерзали.

Столько чувства в той песне унылой.Столько грусти в напеве родном… —

пела Оля, а в нашем уголке тревожно шушукались.

— Глядите! Приглядывается! Приглядывается! — зашептала Зинаида.

— Дернет! Вот гад буду, дернет! — шепотом заволновался Васька. — Как только она кончит петь, так он… это самое!..

И припомнил я ночи другие,И родные поля и леса…

Дудкин неслышно подошел к тумбочке с другой стороны и потрогал уголок салфетки.

…и на очи давно уж сухиеНабежала, как искра, слеза…

— Дудкин! — громко зашептала Зина. — Дудкин, слышишь? Ты не вздумай…

Но Антон был далеко. Он не слышал. Он вернулся на свой стул и сидел теперь прямо, скрестив руки на груди. Лицо у него было решительное. Даже, я бы сказал, вдохновенное.

Аглая приподнялась и забубнила вполголоса:

— Антон! Дудкин! Ты давай не дури! Антон, слышишь?

Дудкин взглянул на нее и ничего не ответил. Вера Федоровна обернулась через плечо:

— Дорогая! Надо все-таки уважать исполнительницу!

После этого мы перестали шептаться. Мы сидели съежившись и ждали, что будет.

И умолк мой ямщик, а дорогаПредо мной далека, далека.

Умолк ямщик, замолкла и Оля. Ей долго хлопали, потом Вера Федоровна объявила, что взрослые могут снова удалиться в кухню, что сейчас начнутся танцы. И тут Дудкин вскочил.

— Одну минуточку! — воскликнул он каким-то особенно резким голосом и подошел к тумбочке. — Какая интересная салфеточка!..

— Антошка! Не смей! — взвизгнула Аглая.

Но было поздно: Антон рванул салфетку. Может, он и выдернул бы ее, но тумбочка оказалась слишком шаткой. Она грохнулась на пол. Разбился поднос, графин и два стакана. Только третий почему-то уцелел.

Мертвая тишина стояла в комнате секунд десять. Побледневшая «Екатерина Вторая» во все глаза смотрела на неподвижного Дудкина.

— Ну, знаешь, уважаемый… — выдавила она наконец дрожащими губами. — После такого… после таких штучек… Ты, надеюсь, сам догадаешься, что надо сделать.

Она протянула указательный палец в сторону двери. Приподняв плечи, держа руки по швам, Антон молча прошагал в переднюю. Мы услышали, как хлопнула входная дверь. Вера Федоровна снова сходила за щеткой, снова принялась подметать. Взрослые о чем-то негромко говорили, но я не слушал их. Я думал о том, сколько теперь придется заплатить Антошкиным родителям за этот графин и каково теперь будет Антошке дома.

— Он что у вас — всегда такой! — сердито спросила Вера Федоровна Аглаю.

— Он не хотел разбить. Он хотел только фокус показать…

Вера Федоровна перестала подметать.

— Фокус?! Ничего себе фокус!

— Он хотел вот эту салфетку из-под нашей вазы выдернуть… — пояснила Зинаида. — А Ляля ее разбила. Вот он, значит, и… ну… вашу…

Словом, мы рассказали, как готовил Антон свой номер, как мы покупали вазу… А Васька закончил наш рассказ:

— Он хотел неожиданно фокус показать. Чтобы остроумно получилось.

Вера Федоровна посмотрела на взрослых:

— Слыхали?

Те негромко засмеялись. Вера Федоровна повернулась к Аглае:

— А куда он убежал? Небось плачет где-нибудь…

Аглая только плечами пожала: мол, само собой разумеется.

— Подите приведите его!

Мы не двинулись с места, только переглядывались.

— Идите, идите! Скажите, что я не сержусь. Мне никогда не нравился этот графин: безвкусица!

Мы побежали искать Антона, но нигде его не нашли. Потом выяснилось, что он до позднего вечера прошатался по улицам, боясь явиться домой. Но родители его так ничего и не узнали о разбитом графине.

Несколько дней подряд Антошка бегал от Двинских, а Вера Федоровна, встречая его, всякий раз звала:

— Эй, фокусник! Ну иди же сюда! Давай мириться!