Читаем без скачивания Князь тумана - Мартин Мозебах

Курбо совершенно забыл о том, что Лернер не художник.

— Вы хотите на Северном полюсе написать снег. Спрашивается — какой снег? Это во-первых. Подтаявший, грязный, тяжелый, слежавшийся от влаги снег, снежный наст, оттаявший и вновь замерзший снег, ватный снег, маслянистый снег, напорошенный снег или сметанистый снег, студенистый снег или скрипучий — все это совершенно разные вещи, и разница между ними астрономическая. Две вещи при этом никогда нельзя забывать. Снег состоит из воды. Бесхарактерность, прозрачность воды сохраняется всегда, даже в твердом агрегатном состоянии. Нужно, чтобы чувствовалось: эта субстанция никогда не превратится в пепел, а только в лужу. Во-вторых, от цвета должен исходить холод, как будто ты закоченел после целого дня на охоте, когда в сапоги набился снег и все тело ломит от стужи, — вот что должно чувствоваться в нарисованном снеге, та самая безжалостная мертвящая сила. Моя мечта — смешать когда-нибудь такой снежный цвет, в котором была бы вся тяжесть февральского снега, чтобы затем наносить этот белый цвет на холст, словно каменщик мастерком, оштукатурить холст снегом, сложить на холсте эскимосское иглу из жирного красочного снега, накладывая его широкими и густыми мазками.

Тут у художника возникли какие-то затруднения с левым оленем, и он умолк. До этого момента он говорил и одновременно продолжал писать — одно словно бы помогало другому. Вероятно, этим объяснялось то великодушие, с которым он допускал посетителей в свою мастерскую во время работы. Лернер с тоской подумал, каково будет находиться в экспедиции в его обществе. Куда там Рюдигер по сравнению с этими монологами! Но капитан уже умер. "К счастью", — осмелился мысленно добавить Лернер. Очутиться рядом с Рюдигером и Курбо на суденышке вроде "Гельголанда" было бы все равно что угодить между двух жерновов. "Все-таки госпожа Ганхауз иногда переоценивает мои способности! — подумал Лернер. — Как только дело доходит до осуществления задуманной комбинации, она исчезает из виду. Сведет действующих лиц и исчезнет. Но разве она не права? Для осуществления медвежьеостровского проекта нужно было заручиться участием значительных людей. А Курбо, кажется, можно уговорить, чтобы он написал чучело белого медведя, изобразив его среди снегов родного Франш-Конте".

— Вот видите, с чем я тут мучаюсь: тружусь над двумя чучелами, кое-как держащимися благодаря двум приставленным стульям. Эдвин Ландсир[44], в Шотландии, презирает такие модели. Он пишет только оленей, головы которых не постыдился бы повесить на стене своего хантинг лоджа[45] какой-нибудь лорд. Я и сам видал оленей получше этих, но тех не заставишь стоять смирно. Я рисую не роскошного оленя своей мечты, а вот этих убогих, колченогих животных. Когда я закончу картину, на ней будет даже видно, что моделями служили два чучела. И тем не менее они покажутся вам живыми. Реальность заменяет в искусстве настоящую жизнь. Хорошо написанный труп должен выглядеть так, чтобы, глядя на него, вам хотелось сказать: "Он так реалистичен, что кажется, вот-вот встанет и начнет разгуливать по комнате".

Художник отступил от холста, вытер кисть и, наклонив голову, оглядел результаты своих трудов.

— Пока я занят здесь своими бедными оленями, нечего и думать о ваших белых медведях, несмотря на пожелтевшие от мочи кудлатые махры цвета пеньки и запах тухлятины, которая окружает этого зверя. Ваше предложение заинтересовало меня, но после оленей я напишу черно-белого теленка, а затем голоногую деревенскую девку в свинарнике. Да, я знаю, — властно сверкнул он глазами, сейчас, со своей бородой он, как никогда, был похож на Юпитера, — я единственный человек, который мог бы написать ваш остров, но я этого не сделаю. Не хотите же вы сказать, что ваш остров важнее оленьего чучела? Ну, так и пускай ваш остров остается никем не открытым, в то время как олени скоро дождутся, что их откроют люди!

36. Конгресс морских биологов

Многие горожане, далекие от сельской жизни, при общении с животными испытывают различные страхи, например стать жертвой неожиданного нападения, быть обгаженными или укушенными. Зоологи и биологи на это возражают, что язык животных вполне доступен для понимания и мысли животного можно читать как открытую книгу. Однако при виде зоолога, которого за ухо пощипывает сидящий у него на плече попугай, в то время как он, одной рукой небрежно отстраняя от себя переливающегося мускулами, словно гигантская пожарная кишка, питона, другой ласково поглаживает по оскаленной морде зебру, — у зверененавистника невольно возникает пугающая мысль, как бы вся эта свора, неожиданно придя к взаимному согласию, не вздумала дружно наброситься на любителя животных.

Директор Берлинского зоопарка господин Гек был как раз одним из таких биологов. Покусанный змеями, поплатившийся сломанными ребрами за обнимание с гориллами, не раз схлопотавший по почкам копытами диких лошадей, до неузнаваемости искусанный комарами во время наблюдений за птицами, он, несмотря ни на что, с неослабевающим энтузиазмом по-прежнему ратовал за доброе отношение к животным, братьям нашим меньшим. Госпожа Ганхауз даже не подозревала, как гениально она поступила, решив обратиться в связи с "Виллемом Баренцем" именно к Геку. Доктор Гек побывал уже в верховьях Нила и сам участвовал в отлове гиппопотамов для Берлинского зоопарка. Тогда его чуть не затоптали насмерть. Молоденького ассистента, доктора Воровски, который с утра отошел немного от лагеря, чтобы помыться, сожрал крокодил, и Гек очень горевал, что ему так и не удалось отыскать среди гигантских рептилий, над которыми тучами вились птицы, ту, в чреве которой покоились останки доктора Воровски. Ведь для семьи такого страстного зоолога, каким был доктор Воровски, вероятно, послужила бы большим утешением возможность ежедневно видеть своего родственника, продолжившего существование в теле крокодила, в его новом воплощении. Тот Ноев ковчег, который представляет собой зоопарк, являя наглядный пример мирного сосуществования человека со всеми земными тварями (ибо доктор Гек видел в нем некую модель счастливого будущего, когда лев будет лежать рядом с ягненком, хотя и отделенный от него оградой, но проявляющий уже гораздо меньшую агрессивность, чем раньше), был еще далеко не полон, как и единственная мирная семья народов в целом. Но доктора Гека это побуждало тем энергичнее работать над выполнением своей задачи.

— Я неисправимый оптимист, — часто повторял доктор Гек.

Сама мысль о том, чтобы Берлинское зоологическое общество обзавелось собственным судном для полярных экспедиций, его сильно воодушевила А если в придачу к нему нашелся и опытный человек, хорошо знающий Заполярье, то можно будет безотлагательно приняться за пополнение коллекции арктической фауны. Для этого, правда, надо было сперва дождаться весны. Перед доктором Геком лежало не только письмо Теодора Лернера и предложение Крокельсена о покупке "Виллема Баренца", но и последний номер "Естественно-научного обозрения" господина доктора Э. Тиссена. В нем было сказано: "Пробудившийся в последнее время интерес общества к землям Северного Ледовитого океана значительно усилился благодаря открытым там богатствам, о которых ранее мало кому было известно. Не только рыболовы всех стран устремились к Медвежьему острову и Шпицбергену, привлеченные изобилием морского и пушного зверя, северных оленей и огромными запасами морской рыбы и моржей. Эти острова представляют также особый интерес для палеонтологии. Некоторые формации, совершенно отсутствующие в остальной Скандинавии, заставляют предположить там наличие каменноугольных пластов, которые получили название Урса или Медвежьих. В этих пластах были обнаружены также отпечатки редких животных и растений южного пояса. Это позволяет сделать заключение о том, что в каменноугольный период там господствовал более теплый климат. Однако следует отметить, что добыча угля в этих залежах сопряжена вследствие местных условий со значительными трудностями, вызываемыми необычайной твердостью грунта, отсутствием подходящих грузовых гаваней и частыми туманами". Последнее пришлось Геку особенно по душе. Не хватало еще, чтобы милый его сердцу рай белых медведей превратился в новую Рурскую область, по которой будут бесприютно шататься ошалевшие и черные от угольной пыли медведи! Как понял доктор Гек, в планы господина Лернера, к счастью, не входила промышленная разработка его части Медвежьего острова. Господин Лернер намеревался заняться вместе с доктором Геком отловом диких животных.

Гек был наделен способностью мысленно представлять себе запахи. И в данный момент ему как раз представилось одуряющее амбре острых испарений мочи, окружающих звенящую бубенцами свору возбужденных собак. У доктора Гека была длинная каштановая борода. Из темной гущи волос выползли два крохотных муравья. Муравьишки переползли на его руку. Там он их и обнаружил. Он подошел к окну, открыл ставни, до его слуха донесся оживленный шум Курфюрстендама. Он осторожно дунул, и муравьи вылетели за окно.