Читаем без скачивания История его слуги - Эдуард Лимонов

Я повернул ручку двери моей комнаты и вошел в темноту.

— Не зажигай свет! — сказал мне женский низкий голос. На своей кровати я различил темную фигуру, и слабо светился огонек сигареты.

Теперь мне уже иной раз кажется, что это была не она, какая-нибудь другая девочка, на которую я не обратил внимания во весь вечер, но тогда несмотря на темноту у меня не было никаких сомнений. Шторы на окнах были опущены, я никогда не опускаю шторы, господа, если я буду спать с опущенными шторами, то мой босс Стивен Грэй никогда не дождется утром своего кофе. Шторы, конечно же, опустила юная любительница приключений.

— Подойди сюда! — сказала она глухо. Огонек сигареты поплыл вниз и раздробился на мелкие части на уровне моего столика — потушила сигарету, там у меня стоял подсвечник со свечой, раздавила окурок о подсвечник. Я пошел к своей кровати, на ее голос, я уже понял что к чему, несмотря на обилие гашиша и сангрии в моем организме, я соображал быстро — юная экзальтированная особа, начитавшаяся эротической литературы, без сомнения, решила расширить свой опыт — испытать новые ощущения, поебаться со слугой. Мы все мыслим шаблонами. Так же как я неосознанно поступал шаблонно-классически, когда искал себе здесь девочку, слуга желающий отомстить «им», выебать «их» девочку, сунув свой хуй в принадлежащую им теплую щелку, она тоже разыгрывала классический вариант. Господа ведь всегда ебутся со слугами, молодые барчуки традиционно ебут горничных, а пятнадцатилетние девочки, роняя слюну, поглядывают на панталоны дворецкого или садовника. «Какая храбрая!» — подумал я о ней с уважением, много храбрее меня, хотя «подойди сюда» она произнесла, пожалуй, с излишней жестокостью, слишком нервно, но все равно, очень храбрая любительница приключений.

Я подошел. Лицо у нее было горячее и странно холодными были губы — она, наверное, очень волновалась, почти не дышала, но через все волнения и с замиранием сердца, наверное, она делала то, что она хотела. Она погладила меня рукой по лицу, нашла в темноте лицо, потом ее руки спустились на мою шею и грудь. «Прохладные юные руки», — подумал я. Я знал, что она будет делать. В наше время, когда мы все черпаем свой опыт в основном из кино и ТВ, я знал, что она расстегнет мне рубашку. Да-да, она, послушная моим мыслям, расстегнула мне рубашку — сколько подобных сцен наблюдал я в моей жизни, и в кино, и в реальности. Впрочем, что вы хотите, придумать нечто совсем иное в этой области невозможно, да и в ее шестнадцать или семнадцать лет, какая она бы ни была любопытная блядь, но мой опыт куда громаднее.

Пока я рефлектировал, юная хулиганка уже расстегивала ремешок на моих белых джинсах и целовала мой живот. Щекотание ее теплых волос по животу выключило, слава Богу, мой мыслительный аппарат, и мне стало вдруг так приятно и жутко томительно, потому что я ждал, что вот сейчас, с секунды на секунду, она дотронется до моего члена своей ручкой. А потом (мне даже стало страшно) она возьмет мой исстрадавшийся за вечер член в свой девичий чистый ротик. «Там у них тепло», — мерцали во мне слабые мысли старого развратника.

Вы думаете, юная особь хоть на йоту отклонилась от киношно-телевизионного варианта? Нет. Она да, дотронулась ручкой, и она да, взяла мой член к себе в рот и стала старательно сосать его, другой рукой время от времени поглаживая и подергивая меня за яйца, как ее научил, возможно, кто-нибудь из старших подруг или она украдкой прочла в дешевой порнографической книжонке, грязная маленькая богатая девочка. Потаскушка.

Я стоял перед ней и корчился от удовольствия, и держал ее почему-то за уши, теплые маленькие ушки, и время от времени глубоко надвигал ее голову на мой хуй. Она беспомощно взглатывала хуй, но после двух-трех таких глубоких заглатываний она закашливалась и вынуждена была некоторое время лизать и сосать только головку члена, отдыхала. Сосание хуя — великое искусство, немногие им владеют. «Старайся, старайся!» — думал я, ритмически надвигая ее голову на мой хуй. Маленькие скользкие ушки норовили выскользнуть из моих рук, но я все же удерживал их за самые уже кончики, за мочки.

Ей очень хотелось, чтобы я кончил, и проглотить потом соленую сперму русского слуги. Какое, право, удовольствие и невероятное унижение, чего она и искала. Или размазать сперму по своему прекрасному личику. А потом записать в своем тайном дневничке, хранящемся где-нибудь вдали от глаз папы и мамы, под ковром, как она проглотила целый «стакан спермы восточного варвара», — что-нибудь в этом духе, — «свежей спермы». Я руку даю на отсечение, что она потом записала этот эпизод…

Я не кончил от ее хуесосания, хотя мне было невероятно хорошо, и она была такая энтузиастка, что недостаток техники с лихвой окупался ее энтузиазмом. К тому же, от нее так чарующе пахло молодыми какими-то духами, ее оголенные руки и лицо смутно светились в темноте, что во всей этой сцене я стал находить даже что-то мистически-священное, стал представлять ее как бы религиозным ритуалом. Я боялся шире подумать о себе и о ней, чтобы не потерять эрекцию, я ее не потерял, но кончить я не мог. Кроме того, что я всегда трудно кончаю от хуесосания, я еще проглотил столько гашишного дыма, что оргазм был просто невозможен, и мы согласно приостановились, поняв это. Я взял ее за нежный подбородок рукой и погладил ей шею, хотел раздеть ее и положить, как вдруг она вскочила, сама взяла мою руку и сказала: «Пойдем!» Очень нагло и весело сказала, успокоилась, сучка, освоилась с тем, что совершает грех со слугой. Мы ощупью вышли в темный коридор и вошли в слабо освещенный черной (!) лампой элевейтор. Генри собственноручно заменил нормальную лампу дневного света черной, дети хотели иметь настоящую оргию. Юное чудовище вошло первым, я вошел за ней, придержав чуть-чуть тяжелую железную дверь (на четвертом этаже она всегда ужасно стучит), и мы поехали… Куда? Ну конечно, в бейсмент, куда же еще могла тащить меня эта маленькая блядь. В элевейторе я пытался заговорить с ней, я было открыл рот, начал фразу, хотел сказать ей, что весь вечер собирался к ней подойти, но после первого же звука «я…», она прикрыла мне рот ладошкой. Я покорился.

Мы вылезли в темноту и в духоту. Я знаю свой бейсмент прекрасно, и потому повлек ее в сторону матраса на ощупь, не включая света, но она, к моему удивлению уперлась и потащила меня в другую сторону. Слева от элевейтора существует дверь, ведущая в небольшой машинный зал нашего элевейтора, там за решеткой опасно крутятся зубчатые колеса, а пройдя мимо машинного зала, можно попасть в еще одну, самую отдаленную комнату, заваленную старой мебелью. Это там во время первой и последней ссоры с Гэтсби я скрывался от него и пил содовую воду.

Дитя втащило меня туда. В комнате было очень темно, но чуть-чуть все же пробивался свет ночи через подвальное затекшее грязью окно. Мы спотыкались о всевозможные предметы, сваленные на полу, доски, банки с краской, части кресел и стульев. Дама протащила меня к самому окну, там остановилась и задвигалась, бросив мою руку. Воняло старым деревом, чуть плесенью, немножко отдавало холодным грубым камнем — стены были сложены из камня, даже не из кирпича. Я наконец понял, что она делает: она раздевалась, она сняла трусики с себя, переступила через них, попрыгала на одной ноге, уцепившись за меня, и рукой стащила трусики, зацепившиеся за туфлю. Волнение, очевидно, вернулось к ней, нервно хихикая, она вдруг повернулась ко мне спиной, наклонилась, легла на что-то грудью, выпятила попку в мою сторону, и вдруг взмахнула подолом своего платья сзади, — получилось, что она его задрала — в темноте передо мной неожиданно обширно белела крупная девичья попка, а вниз спускались колоннами ее ножки.

Я несколько даже смутился от прыткости и нахальства, пока не вспомнил, что видел подобную сцену в каком-то порнографическом фильме. Правда, там не было бейсмента, и не было слуги, и героиня не сама так вот вдруг встала, а ее поставили. И я разглядел теперь, на что она облокотилась — на детский стульчик-столик, знаете, куда сажают младенца и закрывают его специальной доской, чтобы он не вывалился, а на доску ставят уже тарелку с едой. Так вот, она легла на столик грудкой, расплющивая ее на этом детском предмете, применив его неожиданно для своих нимфоманских целей. Браво!

Впрочем, я скорее иронически называю ее нимфоманкой, господа. Она была, несомненно, Искательница Приключений — сумасшедший и неукротимый дух, который иногда вселяется в женщину, и тогда держись окружающие! Не даст никому покоя еще лет сорок, нимфоманка по рождению и убеждениям, думал я, вставляя свой член в ее щелку. В довершение всего она была колючая, ее пипка, и бритая, а, можете себе представить? Она, наверное, только сегодня утром выбрила себя начисто.

Я показал ей, господа, все, что я мог, возбужденный ее чарующим бесстыдством. Надеюсь, она до сих пор считает, что со слугой куда интереснее ебаться, чем с представителями ее класса, если она что-то в этом понимает, ведь могло оказаться, что любопытства у нее больше, чем желания, что у нее куда более испорченное воображение, чем развитая сексуальность. Не знаю, если у нее не было развитой сексуальности уже, значит, она искусно притворялась. Она подвывала тихо и нежно, хуй мой все переворачивал и размешивал там внутри ее интеллигентной пухлой дырочки, все ее заветные глубины. Я чувствовал свой хуй так тяжело налитым кровью, что, казалось, он сейчас расползется вдруг с головки, как перезрелый банан, так он был у меня напряжен. Есть восхитительное чувство предела, и когда я жестоко натягивал ее, отъевшуюся на капиталистических папа-маминых хлебах попку на себя, надвигая ее на мой хуй, я чувствовал — это все, предел жизни — ее самое крайнее выражение — вот это белое горячее мясо, до отказа надвинутое на мой член, обнимающее собой каждый миллиметр моего хуя.