Читаем без скачивания Полная иллюминация - Джонатан Фоер

Джонатан сдвинул ленту, намотанную вокруг НА СЛУЧАЙ много раз, и открыл крышку. Возможно, мы предвкушали обнаружить там бомбу, потому что когда она не взорвалась, мы были фраппированы. «Можно жить», — сказал Джонатан. «Можно жить», — сообщил я Дедушке. «А я что говорил, — сообщил он мне. — Я же и говорил, что можно жить». Мы заглянули в коробку. Внутри нее были вещи, похожие на те, что мы уже лицезрели в ОСТАНКАХ, только их было больше. «Конечно, нам надлежало ее открыть», — сказал Джонатан. Он посмотрел на меня и засмеялся, и потом я засмеялся, и потом Дедушка засмеялся. Мы смеялись, потому что поняли, что напрасно наложили в штаны перед тем, как открыть коробку. И еще мы смеялись, потому что многого пока не знали, и мы знали, что многого пока не знаем.

«Давайте искать», — сказал Дедушка и запустил руку в коробку, помеченную НА СЛУЧАЙ, как ребенок в коробку с подарками. Он раскопал ожерелье. «Смотрите», — сказал он. «Я думаю, это жемчуг, — сказал Джонатан. — Настоящий жемчуг». Жемчуг (если это действительно был жемчуг) был весь в грязи и пожелтел, и между жемчужинами, как остатки еды между зубами, застряла грязь. «Он выглядит очень состарившимся», — сказал Дедушка. Я сообщил об этом Джонатану. «Да, — гармонизировал он. — И грязным. Могу поспорить, что его зарывали». — «Что значит зарывали?» — «Клали в землю, как покойника». — «Да, я об этом знаю. То же было и с кольцом из коробки ОСТАНКИ». — «Точно». Дедушка подержал ожерелье над пламенем свечи на нашем столике. На жемчуге (если это действительно был жемчуг) был налет, и он не переливался. Дедушка попробовал отчистить жемчужины большим пальцем, но они не отчистились. «Красивое ожерелье, — сказал он. — Почти такое же я купил твоей бабушке, когда мы только полюбили друг друга. Прошло много лет, но я помню, как оно выглядело. Тогда на него ушла вся моя валюта, как такое забыть?». — «Где оно теперь? — спросил я. — Дома?» — «Нет, — сказал он. — Оно по-прежнему на бабушке. Оно больше не вещь. Как она и хотела». Он положил ожерелье на стол, и я ощутил, что, вопреки ожиданию, оно не ввергло его в меланхолию, но сделало очень удовлетворенным человеком. «Теперь ты», — сообщил он мне и звезданул по спине, хоть и не в целях насилия, но больно. «Он говорит, что мне следует что-нибудь выбрать», — сообщил я Джонатану, чтобы посмотреть, как он отнесется к тому, что у нас с Дедушкой те же привилегии на расследование коробки, что и у него. «Вперед», — сказал он. И я погрузил руку в НА СЛУЧАЙ.

Я ощутил много абнормальных вещей, но не смог определить, каких именно. Хоть мы об этом и не договаривались, одним из правил нашей игры было не лицезреть внутрь коробки, пока мы там шарили. Некоторые вещи, которых коснулась моя рука, были гладкими, как мрамор или как камушки с пляжа. Другие вещи, которых коснулась моя рука, были холодными, как металл, или теплыми, как мех. Было много разных бумаг. Это было ясно и без освидетельствования. Но я не мог знать, были ли эти бумаги фотографиями, или записками, или страницами из книг и журналов. Я извлек то, что извлек, потому что это была самая большая вещь в коробке. «Вот», — сказал я и вынул что-то бумажное, свернутое в трубочку и завязанное белой ниткой. Я удалил нитку и развернул бумагу на столе. Джонатан держал ее за один конец, а я держал за другой. КАРТА МИРА, 1791, — было помечено на ней. Хотя формы материков выглядели незначительно измененными, мир был похож на тот, каким мы его знаем сегодня. «Это вещь высшей пробы», — сказал я. Такая карта стоит много сотен, а если повезет, то и тысяч долларов. Но что важнее, в ней сохранилась память о временах, когда наша планета еще не стала маленькой. Я подумал, что когда эта карта была изготовлена, можно было всю жизнь прожить в одном месте, не подозревая, что существуют другие. Это навело меня на мысль о Трахимброде и о том, как Листа, которую нам так хотелось считать Августиной, никогда не слышала об Америке. Вполне возможно, умозаключил я, что она последний человек на земле, который не слышал об Америке. А если и нет, все-таки приятно так думать. «Обожаю», — сообщил я Джонатану и должен сознаться, что не заметил, как я ему это сообщил. Помню только, что обожал. «Можешь взять ее себе», — сказал он. «Ты это не по правде». — «Бери. На здоровье». — «Ты не можешь мне ее отдать. Предметы из коробки должны оставаться вместе», — сообщил я ему. «Бери, бери, — сказал он. — Она твоя». — «Ты уверен?» — спросил я, потому что не желал обременять его необходимостью презентовать ее мне. «Однозначно. Будет тебе трофей из нашего путешествия». — «Трофей?» — «На память». — «Нет, — сказал я. — Я отдам ее Игорьку, если это тебе не противоречит», — потому что я знал, что карта была из тех вещей, которые Игорек тоже заобожает. «На здоровье, — сказал Джонатан. — Пусть это будет его трофеем».

«Ты», — сообщил я Джонатану, потому что теперь была его очередь покопаться в НА СЛУЧАЕ. Он отвернул голову в сторону от коробки и погрузил в нее руку. Много времени ему не потребовалось. «Вот», — сказал он и извлек из коробки книгу. Он положил ее на стол. Она выглядела старой. «Что это?» — спросил он. Я сдвинул пыль с обложки. Никогда раньше мне не доводилось свидетельствовать книг, подобных этой. Обе обложки были испещрены записями, а когда я сделал ее открытой, то увидел, что записи были и на изнанке обложек, и разумеется, на каждой странице. Можно было подумать, что книга не уместилась в книге. Вдоль по переплету значилось по-украински: Книга Былых Явлений. Я сообщил об этом Джонатану. «Прочти мне что-нибудь из нее», — сказал он. «Начало?» — «Все равно, не имеет значения». Я раскрыл книгу посередине и выбрал абзац посреди страницы. Это было очень трудно, но я переводил на английский по мере чтения. «Штетл был многоцветен поступками его жителей, — сообщил ему я. — И поскольку все цвета были использованы, невозможно было ощутить, с чем управился человек, а к чему приложила руку природа. Ходили слухи, что Гецель Г переиграл на всех скрипках (хотя он понятия не имел, как на них играть), потому что их струны были одного цвета с его пальцами. Перешептывались, будто Гейша Р пытается стать гимнасткой. Вот отчего линия Еврейско/Общечеловеческого раскола была желтой, как ее руки. И когда пурпур на лице школьницы по ошибке связали с пурпуром на пальцах святоши, школьницу стали обзывать нехорошими словами». Он завладел книгой и осмотрел ее, а я сообщил Дедушке о прочитанном. «Это восхитительно», — сказал Джонатан, и я должен сознаться, что он осматривал книгу так же внимательно, как Дедушка экзаменовал фотографию Августины.

(Воспринимай это как мой подарок тебе, Джонатан. И так же, как я спасаю тебя, ты мог бы спасти Дедушку. Осталось всего каких-нибудь два абзаца. Пожалуйста, попробуй найти другой выход.)

«Теперь вы», — сказал Джонатан Дедушке. «Он говорит, что теперь ты», — сообщил я ему. Он отвернул голову от коробки и погрузил в нее руку. Мы были как трое детей. «Здесь так много вещей, — сообщил он мне. — Я не знаю, какую взять». — «Он не знает, какую взять», — сообщил я Джонатану. «Нам на все время хватит», — сказал Джонатан. «Может, эту, — сказал Дедушка. — Нет, лучше эту. Она мягкая и приятная на ощупь. Нет, эту. В ней даже есть что-то движущееся». — «Нам на все время хватит», — сообщил я ему, потому что, вспомни, Джонатан, в какой части нашего повествования мы находимся. Мы по-прежнему думали, что обладаем временем. «Вот, — сказал Дедушка и извлек фотографию. — Э-э, ничего особенного. Не повезло. На ощупь я думал, это что-то совсем другое».

Он положил фотографию на стол, не проэкзаменовав ее. Я тоже не стал ее экзаменовать, потому что умозаключил, что мне незачем. Дедушка был прав: в ней не было ничего особенного. В коробке наверняка хранилась еще сотня подобных фотографий. Беглый взгляд, которым я ее окинул, не выявил ничего абнормального. На ней было три или четыре человека. «Теперь ты», — сообщил он мне, и я отвернул голову и погрузил руку. Поскольку моя голова была повернута так, чтобы не лицезреть коробку, во время расследования я лицезрел Джонатана. Что-то мягкое. Что-то шершавое. Джонатан придвинул фотографию к лицу, не потому что заинтересовался, а потому что, пока я шарил в коробке, ему больше нечего было делать. Вот что я помню. Он съел горсть арахиса и не заметил, как немного просыпалось на пол для Сэмми Дэвис Наимладшей. Он сделал миниатюрный глоток водки. На мгновение он отвернулся от фотографии. Я нащупал перо и кость. Потом я помню вот что: он опять посмотрел на фотографию. Я нащупал что-то гладкое. Что-то миниатюрное. Он отвернулся от фотографии. Опять на нее посмотрел. Отвернулся. Что-то твердое. Свеча. Что-то квадратное. Укол булавки.

«Боже мой», — сказал он и поднес фотографию к пламени свечи. Потом опустил. Потом опять поднес, но на этот раз к своему лицу, так, чтобы обозревать одновременно и меня, и фотографию. «Что он делает?» — спросил Дедушка. «Что ты делаешь?» — спросил я. Джонатан положил фотографию на стол. «Это ты», — сказал он.