Читаем без скачивания Кавказские Дни. Парижские Дни. - Ум-эль Бану Мирза кызы Асадуллаева

- Замолкни! Не забывай, что он мой брат, а ее отец.

- Не замолкну! Лучше бы он не был нам никем. Присвоил твою долю отцовского наследства.

- А тебе какое до него дело? Мое было наследство.

- Твое?! А зачем же я на тебе не женился? Весь расчет и был на твое наследство. Неужто ты, старая образина, думаешь, что иначе я взял бы тебя в жёны? Это - он не успел договорить. Тетя схватила подушку и бросила ему в лицо. Младшие сыновья радостно захлопали в ладоши. Старшие радовались молча. Гюльнар посмеивалась в кулачок. Но реакция Сулеймана была такой же необычной, как и он сам: дядя взял эту подушку, положил ее на стул и сел сверху.

- Ладно, поговорим о чем-нибудь другом, - совершенно спокойно произнес Сулейман.

Тетя принесла чай, и разговор стал теплее. Мы с удовольствием вспоминали прошлые времена, когда наша семья вызывала уважение, восхищение и зависть других.

- Помню благотворительный вечер в резиденции губернатора, - бахвалился дядя Сулейман. - Этот трепач Таги Русланов записал 50 000 рублей. А я подошел после него и внес 70 000! Вы бы видели его багровую рожу! Он готов был меня загрызть. А я наслаждался его злобой.

Много чего еще вспомнил дядя Сулейман. Но все его воспоминания сводилось к громким именам, родословным и деньгам.

- Эх, деньги - это прекрасно! - вздохнув, завершил беседу Сулейман.

Все остальные тоже вздохнули. А Гюльнар помолчала и добавила:

- Хорошо, что закончилась власть богачей и эксплуататоров.

- Идиотка! - снова вскипел Сулейман. - Где тебя этому научили? В твоей дурацкой школе?

- Нет, она научилась этому, когда спала с господами из Третьего Интернационала, - съязвил Асад.

- Прекрати, слуга шайтана! - крикнула на него мать. -Будь твоя воля, ты загрыз бы сестру!..

- Я должна уходить. Нужно еще попрощаться с бабушкой и тетей Реной, - поднялась я с места, видя, что снова начинается скандал.

Все замолкли. Мы начали прощаться. Дядя Сулейман вытер слезу (такая редкость для него!), в горле у него застрял ком. Он, действительно, расстроился. А тетя уже ревела во все горло. Асад и Али ущипнули меня легонько - это знак уважения и любви.

А младшие дети тянули меня за подол. Наконец, мы вышли за порог и направились к бабушке.

Бабушка была угрюма. Для нее все за пределами пятидесяти километров считалось чужбиной. Что Батуми, что Франция, что Америка - один черт!

- Ты скажи отцу, чтоб скорее возвращался, - ворчала бабушка. - А тебе и самой лучше бы дома сидеть и детишек рожать, чем вертеться в бесовских краях среди бесстыжих людей. Ничего не поделаешь, такова воля Аллаха. - смирялась она. Затем бабушка прочитала напутственную молитву и еще раз наказывала вести себя хорошо и не предаваться разврату. Она призывала к этому всех своих внучек. Бедная бабушка очень постарела. Она была уже не той властной и грозной хозяйкой дома. Перемены сильно на нее подействовали, состарили и сломали. Бабушка не понимала смысла этих перемен, но очень хорошо видела их результаты. Ее сильная воля была сломлена. Она уже не бранилась и не командовала, не отдавала распоряжений и не была столь требовательна. Бабушка привыкла жить по законам ислама и, умирая вскоре после моего отъезда, обратила свои последние слова к Богу. Она спешила к Нему, потому что новый мир был ей чужд и непонятен.

...Тетя Рена, прощаясь, тоже долго плакала. Она любила меня больше всех своих племянниц. Рена чувствовала, что мы уже никогда не увидимся.

- Теперь я чувствую себя по-настоящему нищей, одинокой и старой, - сказала она, мрачно посмотрев на глухого мужа. Сейчас он стал совсем туг на ухо. Часто приходилось писать на бумаге, обращаясь к нему.

- Лучше бы он умер! - с жестокостью сказала тетя Рена. - Зачем нужна такая жизнь? И сам мучается, и нас допек.

- Не говори так! - возразила я. - Если все больные и немощные умрут, на земле и половины людей не останется.

- Вот и ты уедешь. Увидишь другие страны, других людей, другие народы, - горько заплакала тетя Рена. - А я из-за него никогда никуда не ездила! Он всегда обещал повезти меня в Ниццу. Обманул! И жизнь прошла. Но у тебя, слава Богу, все впереди.

Мне было жаль несчастную тетку. Я была согласна с ней в том, что передо мной открываются новые перспективы, я стою на пороге новой жизни. Пока эта жизнь представляла собой голое, чистое поле, где мне предстояло насадить сад и взрастить плоды. Не хотелось думать, что это чистое поле может остаться заросшим бурьяном и колючками. В начале пути думается только о хорошем.

- У тебя впереди много перемен. Жизнь еще одарит тебя добром, - утирая слезы, говорила тетя, и ее слова придавали мне уверенности.

На вокзале нас провожали братья Джамиля, Лейла и Гюльнар. Сейчас здесь было уже чище, чем некоторое время назад. Беженцев из России стало меньше, в вагонах было уже попросторнее. Наше купе, пока пустое, радовало чистотой. Возможно, нам так казалось от счастья: все виделось лучше, чем есть на самом деле.

Последние объятия, поцелуи - и я поднимаюсь на ступеньки вагона. Трижды прозвенел звонок, поезд тронулся, а Лейла и Гюльнар вновь заплакали. Состав набирал скорость. Вскоре вокзал остался позади. Слезы радости застилали мне глаза. Правда, к этой радости подмешивалась и горечь разлуки с близкими.

Огни Баку остались вдали, и поезд нырнул в темноту. Стук колес рождал в душе странную мелодию. И тут я снова вспомнила об Андрее. Последние дни я почти не думала о нем - слишком много было забот. А сейчас, отдаляясь от России, отдалялась и от него. И надежды на встречу почти не осталось. Где бы я сейчас была, если бы уехала с ним? В какой стране, в каком городе? Не стоило терзать себя бессмысленными вопросами. Всё в жизни предопределено. Зачем думать о том, что могло бы случиться, если?... Что это

- фатализм? Безусловно.

Шесть дней пути на паршивом суденышке по Черному морю измотали меня. Морская болезнь отнимала последние силы. В Турцию я прибыла в ужасном состоянии. Но очень скоро пришла в себя и с интересом стала изучать эту страну. Прогресс тут был налицо. В новой Турецкой Республике женщины не носили чадру и не закрывали лица. Головы многих из них покрывали