Читаем без скачивания Кречет. Книга III - Жюльетта Бенцони

Рето в кандалах будет вывезен за границу, кардинал поедет свободно в свое аббатство, в аббатство, где он хозяин. Разница большая…

— Я с вами согласен, — воскликнул Латюд, — но ужесточение судебного решения касается не только кардинала. Выдворяют и Калиостро! Он тоже должен покинуть Францию как можно быстрее и взяв с собой только самое необходимое. О, нетрудно понять, откуда нанесен удар! Король — добрейший человек, но Австриячка вьет из него веревки, а ее ненависть к кардиналу не ослабевает. Видели бы вы, какая толпа собралась у особняка Рогана! Одно точно: в этот час народ Парижа собирается помешать кардиналу и его свите покинуть город. И если пошлют войска, то кровь прольется обязательно…

— Не будет никакой крови, — возразил Жиль. — Кардинал этого не допустит. Он смиренно подчинится королевской воле и уедет.

— Я тоже так думаю, именно поэтому мы и бросились к вам, господин министр! Я вас умоляю, надо что-то предпринять…

— Я?! — удивился Джефферсон. — Но что я могу сделать?!

— Поезжайте в Версаль! Король вас любит, он прислушается к вашим словам. Объясните ему, что он должен отклонить свой приказ о ссылке, если не хочет уже завтра увидеть Париж в огне и крови. Скажите ему…

— Ля, ля, мой друг, как вы скоры! Я не могу и не имею права вмешиваться во внутренние дела Франции. Мне никогда не простят в Аннаполисе, если я последую вашему совету…

— Тогда посетите королеву частным образом!

Частным! Ведь кардинал скорей всего был ее любовником, и такая удивительная строгость к нему всем кажется подозрительной…

Краска бросилась в лицо Турнемина.

— Негодяй! — загремел он, готовясь броситься на Латюда, но сильная рука Джефферсона удержала его.

— Спокойно, Джон, — сказал посол тихо. Мягкость его голоса контрастировала с крепкой хваткой рук. — Великодушие нашего друга завело его слишком далеко, он просто не хочет, чтобы в Париже пролилась кровь, а вы, как и все наши молодые люди, немного влюблены в королеву. Мой дорогой господин Латюд, — добавил Джефферсон более жестко, — я вам буду премного обязан, если вы прекратите говорить о Версале. Я туда не поеду, мне там делать нечего.

Разговор стал общим, кто-то из гостей задал вопрос Латюду. Джефферсон незаметно наклонился к Жилю и полусерьезно-полуиронически прошептал:

— Молчите! Не забывайте, что вы американец!

Так близко к сердцу оскорбление королевы может принимать только французский дворянин или офицер королевской гвардии!

Несмотря на все свое самообладание, Жиль вздрогнул и устремил на американского посла удивленный взгляд. Джефферсон ответил ему любезной улыбкой.

— До ухода, — добавил министр, — зайдите ко мне в кабинет. Я должен вам кое-что сказать…

Не дожидаясь ответа как громом пораженного молодого человека, Джефферсон сделал несколько шагов в сторону, подошел к столу и налил себе стакан пунша. Никто не обратил внимания на их короткую беседу. Разговор теперь шел о графине де Ла Мотт, обсуждали, будет ли она наказана по всей строгости закона.

— Вряд ли, — рассуждал Латюд, — скорей всего она будет помилована. Говорят, королева вовсе не требовала сурово наказать графиню, главным виновником должен был стать Роган. Парламент не посчитался с королевой и осудил графиню на бичевание, клеймение и заточение в Сальпетриер. Но король с легкостью может изменить приговор, что мы сегодня и видели… Ее помилуют, это логично, ведь для Австриячки есть только один виновный — кардинал. Тем более, что госпожа де Ла Мотт все-таки Валуа. Обратят внимание на ее имя, а если нет, вспомнят, что она женщина. Могут устроить ей побег…

— Она в Бастилии?

— Нет. Она в Консьержери. И это убеждает меня в том, что я прав. Слабой женщине трудно убежать из Бастилии. Для побега нужно мужество, терпение и энергия. Вот я вспоминаю свой первый побег…

Не сговариваясь. Жиль и Поль-Джонс одновременно отошли от дивана, на котором развалился вдохновенный болтун, и постарались найти себе более спокойный уголок возле высоких шкафов, заполненных

книгами в красивых, тисненных золотом переплетах.

— Ну вот, опять за старое принялся, — ворчал моряк. — Теперь до утра не умолкнет. Пойдемте отсюда. Завтра, перед отъездом, я прощусь с Джефферсоном. А сейчас, я думаю, самое время отправиться к Королеве Ночи…

— Извините, но я не смогу вас сопровождать.

Господин министр просил меня после того, как разойдутся гости, пройти к нему в кабинет. Он хочет сообщить мне что-то важное. Поверьте, я очень сожалею…

— Э, нет! Не выйдет! Скажите Джефферсону, что вы придете к нему завтра. Это будет даже лучше…

— Возможно, но я не великий Поль-Джонс и не могу диктовать свои условия послу. Придется подчиниться…

— Хорошо, когда он вас отпустит, присоединяйтесь ко мне. А я уезжаю немедленно, у меня слишком мало времени, чтобы тратить его на старого Латюда. Ну как, придете?

— Я сделаю все, что в моих силах, но…

— Нет, этого мало. Дайте слово, что придете!

Такая настойчивость удивила и заинтересовала Жиля. И раньше Поль-Джонс проявлял к нему симпатию, даже приглашал к себе на бульвар Монмартр, где он жил со своей любовницей госпожой Таунсенд, выдававшей себя за дочь покойного короля Людовика XV. Жилю она очень не понравилась. Но отношения адмирала и капитана Джона Вогана в дружбу не переросли, и поэтому настойчивое желание Поль-Джонса провести последнюю ночь в Париже вместе с молодым человеком можно было объяснить только ревнивым характером госпожи Таунсенд.

— Дайте слово, — повторил моряк. — Может, вам такой случай больше и не представится. Дом у госпожи Керноа просто шикарный, и туда не каждого пускают.

Жиль, до тех пор невнимательно слушавший слова адмирала, вздрогнул.

— Какое имя вы произнесли?

— Госпожа де Керноа. Она живет на улице Клиши в старом особняке герцога Ришелье.

— Мне кажется, это бретонское имя. Она бретонка?

— Вряд ли. Скорей, шотландка или ирландка.

Керноа — фамилия ее мужа, в таких случаях всегда находится муж. Для респектабельности.

Однако он не мешает мужчинам интересоваться ею: сначала был банкир Леборд, потом его сосед, посол Обеих Сицилий принц Караманико, наконец, шотландец Квентин Кроуфорд, тот, кого прозвали Манильским набобом. Про этого Кроуфорда еще говорят, что он влюблен в королеву и готов для нее на любые безумства. Ну как, я вас заинтересовал? Придете? Улица Клиши, дом двадцать четыре, красивый особняк с садом.

— Хорошо, я приду. Но как меня впустят, если я приду один? Ведь вы говорите, что туда не каждого пускают?

— Это очень просто. Я вас представлю, как меня самого представил Барклай, наш консул.