Читаем без скачивания Александр Невский - Сергей Мосияш

Увидев землю Русскую растерзанной и обескровленной, решили поживиться и немецкие, и свейские рыцари. Миндовг, великий князь литовский, протянул свои руки к землям полоцко-смоленским.

Трудное, ох трудное время настало для земли Русской и для великого князя ее! Города разоренные поднимать надо, людей уцелевших по лесам сбирать и к делу ставить. И врагам с запада надобно силу показать, чтобы знали — жива Русская земля. Жива!

Не успел Ярослав с великими почестями и плачем перенести прах брата своего Юрия Всеволодича во Владимир и положить рядом с отцом, как тут же — полки на конь и в поход.

Миндовг думал, не до него ныне Ярославу Всеволодичу, дай бог свои раны зализать. Ан нет, как сокол с неба пал великий князь Ярослав на Смоленск, взял его и даже князя литовского пленил. Да еще как, не оружным и в доспехах, а прямо в сорочке ночной взяли его русские, в опочивальне. В таком виде и привез Ярослав пленника в Новгород — пусть народ полюбуется на ворону мокрую. Знал великий князь — срам для высокородного лица хуже смерти. Бросив пленного в поруб, велел строго-настрого за выкуп его не отдавать, а обменять на русских пленных. Когда остался наедине с сыном, пояснил:

— Ныне люди дороже золота, сын. Татаре много вырубили русичей, ох много.

Александр сидел на стольце, отцу уже не предлагал свое место, знал — откажется. А Ярослав и на лавку не садился, ходил по сеням, хмурился, думал вслух:

— Ох времечко, князь Александр! Что-то и в летописаниях такого не упомню. К тому клонит — Русскую землю в поминание писать. Ошибаться нам, князьям, никак нельзя, потому как ныне не княжество пропасть может, но вся земля наша. Вся! Понимаешь?

— Понимаю, батюшка, — отозвался хмуро Александр, — чай, не слепой.

— Может случиться, что и на поклон к татарам идти доведется. Помни тогда, сын, от них нам пока одно надо — мир. Пригни гордость свою, не жалей подарков, но мира добейся. А вот с рыцарями…

— Этих бить надо.

— Верно. Спесь велика, земли мало. Этим окромя злата земля нужна. Тут не отдаришься — разве что головой. Послушай-ка, Александр…

Ярослав остановился у окна и словно забыл, о чем говорил, задумался, глядя на золотые купола Софии.

— Ты что-то хотел молвить, батюшка, — напомнил Александр.

— А-а? — встрепенулся великий князь, припоминая, о чем говорить хотел. — Послушай, сын, езжай-ка ты к Брячиславу Полоцкому. Он у Миндовга костью в горле стоит. Вот на этом самом и поищи ты союза. Езжай с богом, сын мой.

Был у Ярослава и другой умысел в отношении поездки сына в Полоцк, но об этом он и намекать боялся. Суеверен стал великий князь. После смерти старшего сына, Федора, случившейся в день свадьбы, он боялся женить Александра. Федора женили в четырнадцать лет, Ярослава и того ранее, а Александру уж девятнадцать, но отец никак не решается ему невесту приискать. Боязно. А ну как рок опять подшутит над гнездом Ярославовым?

И все же не удержался Ярослав. Возвращаясь из Смоленска, заехал в Полоцк к Брячиславу, якобы о союзе слово закинуть, а в действительности дочь его посмотреть. Пожалуй, последняя причина главной была, но о ней никто не знал, и даже самому себе Ярослав в том старался не признаваться. Но тут сама судьба великому князю улыбнулась: Брячиславу неможилось, он лежал в покоях, и ухаживала за ним дочь Александра.

Будь князь Брячислав здоров, то принял бы он высокого гостя в сенях, и еще неизвестно, удалось бы Ярославу увидеть княжну. В девичий терем в гости напрашиваться? Али позвать ее попросить? Всем ясно бы стало, зачем великий князь пожаловал.

А тут все как надо: хозяин на ложе лежит, гость на лавке сидит, сочувствуя и соболезнуя. Княжна туда-сюда бегает — то воды несет, то сыты, то взвару лечебного. Смотри на нее, любуйся да прикидывай, подойдет такая сыну или нет.

Беседовали князья о самом мирном: о немочах, о травах, от них помогающих.

— Тебе, брат, чего не болеть, — пошутил мягко Ярослав. — Есть кому взвару, воды принести.

— Это верно, — взглянул ласково на дочь Брячислав. — Она у меня заботливая.

— А мне дочерей бог не дает. Все сыны, сыны, — вздохнул со значением Ярослав. — Столов им не напасешься.

Взглянул пронзительно на Брячислава: понял ли он намек-то? Кажись, нет. Уставился на свою Александру и не слышал, наверно, толком, что гость сказал. И поэтому, когда разговор до настоящих дел дошел, Ярослав еще раз попробовал намекнуть непонятливому хозяину:

— За Смоленск ты меня не благодари, то я для острастки Миндовгу. А о прочем веди разговор с сыном моим, князем новгородским, Александром Ярославичем. Ваши земли граничат, ваша корысть совпадает. А мой-то Владимир эвон у черта на куличках.

Так о деле и не захотел говорить великий князь, все кивал на князя новгородского. И это должно было быть намеком Брячиславу: великий князь заехал, а от дела уходит. Зачем же тогда он заехал?

Но не догадался князь Брячислав, а может, вид только сделал. И поэтому перед отъездом из Полоцка Ярослав попросил его:

— Александр приедет, прими, брат, его, как меня.

— Это на ложе возлежа, что ль? — улыбнулся Брячислав.

— Нет. Зачем же болеть-то? Выздоравливай, — поморщился Ярослав от непонятливости князя. — По-свойски прими, я хотел сказать.

Так и уехал из Полоцка великий князь, не решившись заговорить о главном и не зная точно, понял ли его намеки Брячислав.

И теперь, посылая сына к нему, он опять скрытничал. Говорил о поисках союза, а сам думал о юной Александре. Добрая жена сыну была бы, а ему — невестка.

— Ты вот что, Александр, — наказывал Ярослав. — Ищи союза, да как можно крепшего, а для этого сдружись с Брячиславом, не чурайся застолья, бесед душевных, на ловах с ним побудь. Ты эвон какой, к душе ему ляжешь.

И чтобы развязать сыну руки во всем, Ярослав сказал ему, когда уж Александр в седле сидел:

— Ты не отрок, но муж, а посему на меня не оглядывайся, все сам решай. Слышь? Все. А я тебя загодя благословляю.

— Спасибо, отец, — кивнул Александр, коснувшись рукой шлема, и тронул коня со двора.

В Полоцк Александр захватил младшую дружину свою, самых преданных воинов. Все были хорошо вооружены — путь впереди лежал неблизкий и опасный. В любой миг на отряд могла набежать литва.

Ехать решено было через Псков.

ХII

ПО ПРАВДЕ И СОВЕСТИ

Псковский посадник Твердила встретил молодого князя ласково. Затащил на свое подворье и угощал в трапезной широко и обильно. При всей своей ласковости и внешнем добросердечии Твердила хитер был, как старый лис. Не столь уж любил он Александра, сколь побаивался Ярослава. Потому и радовался, что не под батюшкой, а под сыном обретается. Но виду не показывал, а даже наоборот.

— Как здравствует наш великий князь Ярослав Всеволодич? — спрашивал Твердила, заглядывая в глаза Александру.

— Здоров батюшка.

— Ну и слава богу, слава богу, — крестился Твердила. — Трудов у него ныне ой-ой-ой, не позавидуешь.

Они ели и пили не спеша, вели беседу неторопливо. И Твердила, мысливший побольше разузнать от князя за медами-то, принужден был сам все ему обстоятельно рассказывать. Думал, захмелев, молодой князь разболтается. Ан нет, Александр меды пил, но ума не терял, все более сам выспрашивал.

«Вот уж истина, — вздыхал с завистью Твердила, — кто пьян да умен — два угодья в нем».

Беспокоило князя приграничье. Он спрашивал, сколько засад установил Твердила за Псковским озером и где они расположились? Попросил даже показать на чертеже. Твердила велел слуге принести чертеж в трапезную. И, разложив пергамент меж кубков и тарелей, тыкал толстым пальцем, показывая князю места засад.

Александр хмурился, сводя черные брови к переносью, допытывался у посадника о численности людей, коней и оружия.

В дверях появился Ратмир. Князь взглянул на него.

— Что у тебя?

— Там смерды к твоей милости просятся, — ответил Ратмир.

— Какие еще смерды? Зачем?

— А-а, — догадался Твердила, — поди, это Лочка с Иванкой.

Ратмир промолчал, даже не взглянув на посадника, он смотрел в глаза Александру преданно и просительно.

— Они, что ли? — спросил Александр.

— Они, князь.

— Так я их гнать велел, — крикнул Твердила. — Ишь умыслили с кем тягаться.

Но Ратмир и здесь не взглянул на посадника, ровно и не слышал его. Стоял, ожидая велений князя.

— Что у них? — спросил князь.

— К тебе со слезницей, Ярославич. Прими их.

— Гнать их, чего там! — не унимался захмелевший Твердила, не обращая внимания на то, что князь и слуга его словно и не замечают хозяина.

— Где они?

— У ворот. Сюда их не велено пускать.

Князь обернулся к посаднику.

— Вели впустить, Твердила. Не велика честь слабее себя обижать.