Читаем без скачивания Принцесса Клевская (сборник) - Мари Мадлен де Лафайет

Смерть прервала его безмятежное блаженство спустя короткое время после возвращения из путешествия, завершившегося подписанием мира и бракосочетанием, Мазарини умер в Венсеннском лесу[91] с твердостью духа скорее философской, нежели христианской.

После смерти он оставил несметные богатства. В качестве наследника своего имени и своих сокровищ Мазарини выбрал сына маршала де Ламейре; женил его на Гортензии, самой красивой из своих племянниц[92], и передал в его пользу все предприятия, зависевшие от короля, точно так же как и свое собственное достояние.

Король тем не менее благосклонно отнесся к его распоряжению, равно как и к тому, которое кардинал сделал перед кончиной, – касательно распределения в дальнейшем должностей и бенефиций. Словом, и после смерти тень кардинала по-прежнему властвовала над всем, и король, казалось, собирался руководствоваться в своих поступках чувствами, которые он внушал ему.

Смерть Мазарини породила великие надежды у тех, кто мог претендовать на пост министра. Они, видимо, полагали, что король, который прежде беспрекословно позволял управлять и теми вопросами, кои относились к государственным, и теми, что касались непосредственно его особы, охотно согласится на правление министра, который пожелает заниматься лишь общественными делами и не станет вмешиваться в его частную жизнь.

Им и в голову не могло прийти, что человек способен до такой степени измениться: никогда не препятствуя исполнению королевской власти первым министром, он захочет забрать в свои руки и королевскую власть, и функции первого министра.

Поэтому многие мужчины надеялись получить какую-то долю в делах, а многие дамы, примерно по тем же причинам, очень надеялись приобрести частичку благосклонности короля. Они видели, как страстно он любил мадемуазель де Манчини и какой неоспоримой властью, казалось, пользовалась она над ним, – ни одна любовница никогда не владела сердцем своего возлюбленного столь безраздельно. Они надеялись, что, обладая большими чарами, добьются, по крайней мере, такого же влияния, и многие уже брали за образец для своего состояния богатство герцогини де Бофор[93].

Однако, дабы лучше разобраться в положении дел, сложившемся при дворе после смерти кардинала Мазарини, и в последующем развитии событий, о коих нам предстоит рассказать, придется в нескольких словах описать особ королевского дома[94], министров, которые могли претендовать на управление государством, и дам, которые могли надеяться на королевскую благосклонность.

По своему положению королева-мать занимала главенствующее место в королевском доме и на первый взгляд должна была держать его своим авторитетом. Но та же природа, которая сделала для нее королевскую власть тягостным бременем в то время, когда она целиком находилась в ее руках, помешала ей взять хотя бы часть этой власти, когда она уже перешла в другие руки. Разум королевы-матери был встревожен и устремлен к делам при жизни короля – ее супруга, но как только она получила возможность распоряжаться и собой, и королевством, все ее помыслы обратились к жизни тихой, заполненной благочестивыми заботами и молитвами; ко всему же остальному она относилась с величайшим равнодушием. Зато была чувствительна к дружескому расположению своих детей. Она растила их подле себя с материнской нежностью, вызывавшей порою ревность тех, с кем они делили свои удовольствия. Итак, королева-мать бывала рада, если дети проявляли к ней внимание, зато была совершенно неспособна взять на себя труд употребить по отношению к ним настоящую власть.

Молодая королева – особа двадцати двух лет, весьма привлекательная на вид, ее даже можно было бы назвать красивой, но никак не приятной. Малое время, проведенное ею во Франции, и мнения, какие о ней высказывались до того, как она приехала, стали причиной почти полного неведения о ней; по крайней мере, не обнаружив в ее характере честолюбивых наклонностей, о которых ходило столько слухов, никто не мог сказать, что знает ее. Каждому было ясно, что она полностью сосредоточена на своей безумной страсти к королю, полагаясь во всем остальном на королеву, свою свекровь, как в отношении людей, так и в отношении развлечений, и зачастую горестно страдая по причине безмерной ревности к королю.

Месье[95], единственный брат короля, тоже был сильно привязан к королеве, своей матери. Его наклонности вполне соответствовали женским, зато наклонности короля, напротив, отличались прямой противоположностью. Месье был красив и хорошо сложен, но красота его и рост скорее подходили принцессе, нежели принцу. Поэтому он больше думал о том, чтобы его красотой любовались окружающие, а вовсе не о том, чтобы пользоваться ею для привлечения к себе женщин, хотя постоянно находился в их обществе. Казалось, самолюбие понуждало его испытывать влечение лишь к собственной персоне.

Госпожа де Тианж[96], старшая дочь герцога де Мортемара, похоже, нравилась ему больше других, хотя их общение сводилось скорее к несдержанным откровениям и не имело ничего общего с истинно галантными отношениями. Принц, естественно, отличался учтивостью, благородной и нежной душой, настолько восприимчивой и впечатлительной, что люди, вступавшие с ним в более близкие отношения, могли, используя его слабости, почти не сомневаться в своей власти над ним. Но главной его чертой была ревность. Хотя более всего страданий эта ревность приносила ему, и никому другому, мягкость духа делала его не способным к решительным, резким поступкам, на которые он мог бы отважиться в силу своего высокого положения.

На основании всего сказанного нетрудно догадаться, что принц не принимал никакого участия в делах; препятствием тому служили его молодость, наклонности и безраздельная власть над ним кардинала.

Желая описать королевский дом, я, видимо, должна была начать с того, кто является его главой, однако обрисовать государя можно лишь с помощью деяний, но те из них, свидетелями коих мы являлись до момента, о котором только что шла речь, слишком непохожи на все, что нам довелось увидеть впоследствии, и посему вряд ли могут дать о нем истинное представление. Судить о государе следует на основании того, что мы собираемся сказать далее. И тогда он предстанет одним из величайших королей, которые когда-либо существовали, честнейшим человеком своего королевства и, можно было бы сказать, – совершеннейшим, если бы он не скупился на проявление ума, дарованного ему Небом, обнаруживая его целиком, а не скрывая так ревностно за величием своего положения.

Вот каковы были лица, из которых состоял королевский дом. Что касается кабинета министров, то власть там распределялась между господином Фуке[97], суперинтендантом финансов, господином Летелье[98], государственным секретарем, и господином Кольбером[99]. В последнее время этот третий пользовался наибольшим доверием кардинала Мазарини. Всем было известно, что король в своих действиях продолжал опираться на суждения и памятные записки первого министра, но никто в точности не знал, какие именно суждения и записи оставил тот его величеству. Мало кто сомневался, что он постарался принизить королеву-мать в глазах короля, как, впрочем, и многих других лиц. Зато неизвестно было, кого он возвысил.

Незадолго до смерти кардинала господин Фуке почти утратил его расположение из-за ссоры с господином Кольбером. Суперинтенданта отличали широта ума и беспредельность амбиций; он был учтив и чрезвычайно любезен в отношении людей способных, пытаясь с помощью денег привлечь их на свою сторону и втянуть в бесконечную сеть интриг, как деловых, так и любовных.

Господин Летелье казался более благоразумным и сдержанным; соблюдая собственные интересы, он полагался на твердую выгоду, не давая, подобно господину Фуке, ослепить себя блеском и роскошью.

Господина Кольбера, в силу разных причин, знали мало, известно было лишь то, что он завоевал доверие кардинала своею ловкостью и бережливостью. Король созывал на Совет только этих трех людей, и все ждали, кто из них одержит верх над остальными, ибо каждому было ясно: они далеко не едины, и если даже вдруг объединятся, то ненадолго.

Нам остается упомянуть о дамах, которые занимали в то время наиболее видное положение при дворе и лелеяли надежду на благосклонность короля.

Графиня де Суассон[100] могла бы рассчитывать на это: она была его первым увлечением и сохранила давнишнюю привязанность. Особу эту нельзя было назвать красивой, и тем не менее она обладала способностью нравиться. Она не блистала душевными богатствами, но в обращении с людьми, которых знала, вела себя естественно и мило. Большое состояние дяди давало ей возможность не принуждать себя. Свобода, к которой она привыкла, в соединении с живым умом и пылкой натурой приучила ее следовать лишь собственной воле и делать только то, что доставляло ей удовольствие. У нее, естественно, были амбиции, и в ту пору, когда король увлекался ею, трон вовсе не казался ей недостижимой высотой, о которой не следовало мечтать. Дядя очень ее любил и не отвергал для нее возможности взойти на трон, но все знатоки гороскопов в один голос уверяли его, что ей это не удастся, и он, потеряв всякую надежду, выдал ее замуж за графа де Суассона. Тем не менее она всегда сохраняла определенное влияние на короля и пользовалась некоторой свободой, разговаривая с ним более смело, чем остальные, что нередко давало повод подозревать, будто иногда в их беседах все еще присутствовала любовь.