Читаем без скачивания Соседи - Сергей Никшич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так вот, постояв немного возле киоска, Маня по незнакомой для нее дорожке, между вековыми соснами зашагала в сторону села. Она шла и сама себя ругала за то, что понапрасну тратит время, поверив россказням психопата. Идти в туфлях на каблуках ей было трудно, потому что каблуки то и дело натыкались на корни деревьев, которые, подобно змеям, извивались на тропинке, норовя подставить ножку зазевавшемуся путнику. И она сняла туфли и понесла их в руках, и так стало ей вдруг привольно и удобно, что она, босоногая, поклялась, что вышвырнет это орудие пытки на первую же помойку и заживет весело и беспечно, когда купит себе кроссовки и будет, как и все, ходить в них на работу. «Нигде ведь не записано, что врач-психиатр не имеет права ходить на роботу в кроссовках», – думала Маня. Неожиданно она подумала, что как плохо, что Уткин (Тоскливей, был известен ей под своей настоящей фамилией, которая в селе почти никому известна не была) остался в больнице и не может ее сопроводить, чтобы все объяснить и показать. «Придется до всего доходить своим умом», – подумала она.
Но вот и село. Солнце давно уже выглянуло из-за пышных, как хорошо взбитые перины, облаков и с любопытством рассматривало хорошо ему известную Горенку, стараясь понять, не начудили ли этой ночью ее жители или все обошлось. И тут-то оно и заприметило странный зеленый в клубниках платок, который медленно, но решительно надвигался на погрязшее в глубоком, почти коматозном сне село. Дело в том, что ночью соседи возились в своих норах и совершенно не давали спать измученным от такой напасти сельчанам. Хозяйки то и дело проверяли, надежно ли застегнут известный пояс, мужики чертыхались во сне и поругивали тех, кто испортил их безмятежную жизнь, то есть чертову санэпидемстанцию, Голову и прочих бюрократов, которые не в состоянии избавить их от этой нечисти. Соседи затихали только под утро, потому как всю ночь норовили что-то слямзить из погреба или холодильника, а то и подобраться к хозяйке, и потому всю ночь измученным бессонницей горенчанам приходилось во сне проявлять бдительность и осторожность. То есть то, что им меньше всего было свойственно. Чего это ради они должны проявлять бдительность в собственном доме? Слыханное ли это дело? И вслушиваться всю ночь в шорохи у холодильника и в подполе. Некоторые, правда, стали пускать собак в дом, чтобы натравить тех на нечисть, но собаки, как оказалось, на соседей не реагировали и все норовили тоже что-нибудь сожрать, чтобы опередить тех, от кого они должны были охранять дом. Кончилось тем, что псов вернули во двор, а на холодильники стали накидывать цепь. Выглядело это все довольно мрачно, потому что вследствие подлого нашествия доступ к еде и любви существенно затруднился. Прекращалось все это мельтешение только под утро, и тогда сельчане забывались тяжелым, угрюмым сном, от которого вместо отдохновения – тоска, и потому просыпались злые и невыспавшиеся и сразу же принимались хаять Грицька и, понятное дело, Голову за то, что они ничего не предпринимают. Некоторые видели единственное спасение в Гапке – мол, она нашла дудку и только она может спасти село от пришельцев. Были даже такие, кто предлагали поставить возле сельсовета памятник Гапке, а потом всем селом упросить ее взяться за дудку, которая только в ее умелых руках сыграет то, что нужно, и завороженные грызуны как один отправятся в бездонные, неизведанные глубины грозного озера и никогда больше сельчане, измученные наглостью соседей, их не увидят. Но в последнее верилось с трудом, потому что скорее походило на красивую сказку и на дососедские времена, которые воспринимались теперь как легенда. Дваждырожденный, например, в местном Гайд-парке, то бишь на ступеньках сельпо, прилюдно произнес речь, в которой доказывал, что соседи жили в Горенке всегда, просто их раньше не замечали, а теперь тайное стало явным, ведь шило в мешке не утаишь и не нужно стесняться перед дачниками – нужно их честно предупредить, правда, не каждый готов тратиться на пояс целомудрия для супружницы во время отпуска, да и купаться в озере в нем не так-то просто – ко дну тянет и, кроме того, купальник на нем смотрится несколько странно, но ведь нужно смотреть правде в глаза и нельзя обманывать дачников и особенно дачниц, потому что после отпуска, проведенного в Горенке, могут народиться гибриды и тогда конец всему человеческому роду. Справедливости ради следует заметить, что Дваждырожденному никто не поверил. Во-первых, гибридов никто не видел, во-вторых, как общеизвестно, не приемлют пророка в своем селении, в-третьих, и это, пожалуй, было основной причиной неудачи первой и последней публичной проповеди Дваждырожденного – главным для селян было лупить с дачников деньги. А потом хоть потоп. Все равно из-за соседей жизни нет.
Вот в каком состоянии была Горенка, когда врачевательница людских душ, Маня, босиком подбиралась к этому святому для нее Иерусалиму, она надеялась, что все прояснится, ее страх перед грызунами пройдет и она внешне преобразится, снова станет хорошенькой, как кукла, и, может быть, даже уступит настойчивой мамочке и снимется в кино. Лестно тешить себя несбыточными надеждами, господа! Надежды, они, как манная каша с клубничным вареньем, которой вас накормили в детстве на всю оставшуюся жизнь, – сладкие и бело-розовые. Они ласкают вас, согревают, а потом потихоньку смываются, пока им не надавали по шее, и оставляют вас тет-а-тет с тем, что раньше назвали бы соцреализмом. И вы, без всяких уже надежд, сами вытаскиваете себя из дерьма, в которое вас упорно подталкивают так называемые обстоятельства. Маня не без причины полагала, и правильно делала, что обстоятельства – это дьявольские личины в современной упаковке, свиные хари, которые хохочут вам в спину из-за угла, норовя над вами произдеваться и столкнуть вас в пропасть повседневности, в которой, толкаясь у корыта, вы забудете и про свою душу, и про стихи, которые вам настойчиво вдалбливали в школе желавшие вам добра учителя, и про свою первую любовь, которая скорее напоминала корь с высокой температурой, чем то, что у людей ассоциируется с этим словом. Маня боролась с обстоятельствами, как могла. Она разоблачала их в длинных беседах с пациентами, благо обе стороны никуда не спешили – больные не спешили возвратиться в палату, а Маню никто не ждал дома, кроме мамочки, которую интересовало только одно – когда она наконец выйдет замуж. Как будто брак является панацеей от всех бед. У Мани, например, от одной только мысли о том, что ей, быть может, придется выйти замуж, по всему телу распространялись аллергические, розовые, как лишай, пятна. Понятное дело, даже те немногие претенденты на ее руку, которые периодически появлялись, как правило, довольно скоро растворялись в окружающей Маню среде и больше никогда не показывались. Был, правда, один, настырный, рекомендованный мамочкой, который уверял, что влюблен без памяти, но Маня через знакомых в милиции выяснила, что у него судимость за многоженство и аферизм и что, вероятно, его интересует ее просторная квартира в центре Киева, а не тщательно скрываемые прелести.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});