Читаем без скачивания Мир без милосердия - Анатолий Голубев

Рандольф оглянулся на машину. Она стояла на месте. Рандольфа ждали. Он покраснел и стал поспешно прощаться.

— Не сердись на меня, Дон, но отец косо смотрит на наши встречи. И ты его должен понять — ему не сладко.

— Я подозреваю, что ты уже передумал вступать на журналистскую стезю. Не всегда безопасно, а? — спросил, усмехаясь, Дональд.

Тот опустил голову и, как бы извиняясь, ответил:

— Нет, почему же...

— Ладно, ладно, — Дональд примирительно похлопал его по плечу. — Иди к своему па, а то он не любит ждать. Тем более когда ты разговариваешь со мной.

Он ободряюще улыбнулся Мейслу-младшему и шутя взял под козырек.

Едва Рандольф захлопнул за собой дверь, черный «плимут» рванулся с места и исчез за поворотом.

Дональд пошел к своей «волво».

«Вот и обвинение в вымогательстве. Черт возьми, Белл же говорил о деньгах, которые они положат на мой счет! Как же я тогда не сообразил, чем мне это грозит? Ведь я никогда не смогу объяснить, откуда эти деньги, — тысячи фунтов просто так не платят... А что, пожалуй, они пойдут и на процесс против меня. Белл купит Стена, их поддержит Мейсл — и тогда три свидетеля. А это уже немало! Год-два тюрьмы — и прощай журналистская работа! А может быть, Мейсл только шантажирует в надежде, что я отступлю? И подсунул для этого своего отпрыска? Нет, Рандольф бы на это не пошел. Разве что по недомыслию. Но он не такой уж простачок».

Дональд вспомнил, что говорил Рандольф о Барбаре, и не мог с ним не согласиться.

Действительно, Барбара очень изменилась за последние два-три месяца. Собственно говоря, после его возвращения из Италии. Она потеряла свое былое изящество. Ей стал изменять вкус. На первый план выступил заурядный секс. Она стала вульгарно красить глаза и губы, носить крикливые украшения и наряды. Как правило, женщины с обостренной сексуальностью неумеренны и в курении и в употреблении алкоголя. А Барбара так много стала пить.

Но замечания Мейсла-младшего в отношении Лоореса задели Дональда, хотя он и не подал виду. И, пробираясь сейчас по узким боковым улочкам к центру, он вдруг передумал ехать к Барбаре.

Дональд резко затормозил. Настолько резко, что не успел посмотреть назад. За спиной взвыли тормоза идущей следом машины. И когда он отворачивал вправо к тротуару, водитель объезжавшей машины покачал головой. Дональд отсалютовал рукой, как бы говоря: «Извини, дружище! Задумался. Со всяким бывает».

Он перестроился в правый ряд и свернул в улицу, ведущую к редакции. Последняя статья Дональда вот уже несколько дней не подписывалась в номер. Вчера Гарднер позвонил и сказал, что статья забракована. Причины ему неизвестны.

Поднявшись на «голубятню», Дональд нашел Тони. Тот молча поздоровался и позвонил редактору.

— Пришел Роуз. Вы сами объясните ему? Сейчас подойдем.

Шеф сидел за небольшим столом, освещенным двумя старомодными лампами. Зеленые металлические колпаки не менялись еще со времен второй мировой войны и показались Дональду антикварными вещами. От стола справа, вдоль стены, висели деревянные щиты с прищепками, на которых извивались свежие, еще пахнущие типографской краской полосы очередного номера. Две такие полосы редактор анатомировал у себя на столе красным фломастером.

Они сели на стулья, придвинутые к редакторскому столу.

— К сожалению, мистер Роуз, — довольно суховато, если учесть их давнее знакомство, начал редактор, — мы не можем опубликовать вашу последнюю статью. Рекомендовал бы вам ее забрать и попытать счастья в другой редакции.

— Она плохо написана?

— Нет, нет, — поспешно проговорил редактор. — Она сделана, как всегда, добротно, и замечаний нет. Но мы уже выступали с вашими статьями по этому вопросу. Получили массу отзывов и «за» и «против» ваших соображений.

— Бросьте, Лесли, скажите парню прямо, почему вы не хотите печатать! Он не из слабонервных девиц и не умрет от разрыва сердца в вашем кабинете.

— Я и говорю прямо — мы печатать не будем! Наш старый договор остается пока в силе — отчеты о матчах, все, что касается футбола, но не процесса, возьмем охотно.

— Но что случилось? Ведь вы давали еще более резкие статьи. Газета первой начала кампанию, которую подхватила вся печать. И теперь ни с того ни с сего, когда так важно каждое слово в преддверии самого процесса, вы бросаете тему. Что скажут ваши читатели?

— Мне наплевать на читателей. Меня больше волнует мнение издателя. Если я пойду вопреки его указаниям...

— Ах вот откуда дует ветер! — воскликнул Дональд. — На самом высоком уровне, значит, решается вопрос об обыкновенной статье.

— Дело не в статье как в таковой, а в том, что она затрагивает интересы крупных и богатых организаций. И, честно говоря, мистер Роуз, в вашей позиции много настораживающего. Я-то, положим, знаю, что вы не преследуете корыстных интересов. Однако ваша активность и особая точка зрения кажутся многим подозрительными.

— Но ведь это не очень согласуется со свободой мнения?! Неужели наша журналистика так далеко ушла от того, что называется свободой слова?

— Свобода слова... — раздраженно перебил редактор, — но в наше время мы слишком часто занимаемся критиканством. Обрушиваемся на каждого, кто пытается хотя бы ударить палец о палец. Этот проклятый критицизм стал неотъемлемой частью нашей повседневной жизни. Муж яростно ругает жену за неправильно сваренный кофе. Политики ругают своих коллег из других стран, пытаясь отвлечь внимание от своих ошибок и интриг.

Редактор явственно подчеркнул последние слова, и Дональду показалось, что он как-то имел в виду его, Дональда.

— Вот что, Лесли, все, что вы говорили, — Гарднер повысил голос, — не лезет ни в какие ворота! Перед вами не мальчик, которого можно водить за нос. Я, как редактор отдела, считаю подобное поведение газеты беспринципным. Если не пойдет статья Роуза, я ухожу к чертовой матери!

— Ты опять на меня кричишь? Кому нужна эта дешевая мелодрама с солидарностью? Можно подумать, я против статьи. Но ты знаешь, она не пойдет. И говорить нечего. А насчет твоего ухода я слышал уже раз десять! Переживу и одиннадцатый. Пойди и займись-ка работой. В сегодняшний номер не хватает двухсот строк спорта.

— Поставьте статью Роуза, и будут вам строки!

— Если не дашь материала, клянусь, оставлю в полосе белое пятно и напишу, что материала нет по вине бездельника Тони Гарднера. Все.

И, обращаясь к Дональду, уже мягче сказал:

— Не обижайтесь, Роуз. Но я ничего не могу для вас сделать. Больше того, я не уверен, что вам следовало впутываться в столь темную аферу, как процесс. Подумайте-ка лучше, как выйти сухим из всей этой истории.

Едва сдержавшись, чтобы не вспылить, Дональд поднялся и пошел к двери. Гарднер поплелся за ним.

— Не забудь двести строк! — раздался за спиной голос редактора.

— Сам писать будешь, — проворчал Тони, когда они вернулись в спортивную редакцию.

Гарднер, извиняясь, развел руками.

— Прости, Дон, но похоже, что сделать ничего нельзя. В этом вонючем газетном болоте не переносят свежего воздуха. И каждый житель болота начинает принюхиваться, искать знакомый смрадный запах в каждом, кто выглядит посвежее. Знаешь, — Гарднер помолчал, как бы подбирая слова поделикатней, — кто-то пустил слух, якобы ты не без задней мысли затеял весь этот бой. Наши шефы испугались. Мейсл, несомненно, приложил свою ручку и к распространению слуха и к запрету статьи. Дональд пожал плечами, взял рукопись со стола Гарднера и сунул ее в карман пальто.

— Что ж, Тони, ничего не поделаешь... — Он встал и пошел к двери. — А ты не бузи. Толку из этого не будет. Хозяина не переубедишь. А выгонят — такую работу не скоро найдешь.

— Дон, мне неудобно...

— Чепуха, Тони! Главное, как говорит шеф, не надо критиканства. Мы когда-то говорили о том же, помнишь? Наши спортивные журналисты слишком уж часто бьют критическим молотом по голове. Сейчас тот редкий случай, когда ударили журналиста. — Он грустно улыбнулся и вышел.

Гарднер хотел пойти за ним, но потом вспомнил о проклятых строках и только крикнул вслед Дональду:

— Дон, я буду у тебя вечером!

40

Они сидели в кабинете Стена уже больше часа. Составляли единственно возможный план борьбы.

— Дон, надо ударить на самом процессе в верховном суде. Было немало случаев, когда дело закрывалось на этой стадии. Если же верховный суд не остановит дело, мы проиграли.

— У нас есть Мэдж Эвардс — мать Джорджа. Может быть, она все-таки согласится выступить. Прошлый раз я не рискнул предложить ей... Барбара Тейлор...

— Ты уверен, что она выступит?

— Надеюсь. Еще Гарднер и Тиссон.

— Неплохо бы услышать Марфи.

— Исключено. Он отказался наотрез.

— Это правда, что после рождества он уезжает в Италию?

— Да, он уезжает.

— Чудовищно! Но в таком случае он охотнее пойдет на выступление. Ему теперь все равно.

— Нет. Марфи не будет выступать. Он сказал, что у него нет сил для большой драки... Остался я. Если что-нибудь значу теперь для присяжных, — сказал Дон. — Ты со своей речью...