Читаем без скачивания Американские боги - Нил Гейман

Позднее Тень так и не сумел вспомнить последовательность событий в том сне или их подробности: попытки вызывали в памяти всего лишь вихрь темных образов. Там была женщина. Он повстречал ее где-то, а теперь они шли по мосту. Мост был перекинут над небольшим озером в центре городка. Ветер топорщил воду, гнал волны, увенчанные барашками пены, которые казались Тени тянущимися к нему маленькими ручками.

«Там, внизу», – сказала женщина. Она была одета в леопардово-пятнистую юбку, которая хлопала и взметалась на ветру, и плоть между верхним краем носков и подолом была сливочной и мягкой, и во сне на мосту, перед Богом и миром, Тень опустился перед ней на колени, зарываясь лицом в пах, упиваясь пьянящим, с привкусом джунглей, женским запахом. Во сне он вдруг почувствовал свою эрекцию в реальном мире, стойкое, тяжело пульсирующее чудовищное нечто, столь же болезненное в своей напряженности, как те эрекции, какие случались у него, когда тяжким грузом навалилась половая зрелость.

Отстранившись, он поднял голову, но все равно не увидел ее лица. Но его рот искал ее губы, и они оказались мягкими, и его руки гладили ее груди, а потом уже скользили по атласу кожи, забираясь и раздвигая меха, прятавшие ее талию, проскальзывая в чудесную ее расщелину, которая согрелась, увлажнилась для него, раскрылась для него, как цветок.

Женщина мурлыкала в экстазе, ее рука, пройдясь по его телу, легла ему на член, легонько сжала. Откинув простыни, он перекатился на нее, раздвигая рукой ей ноги, ее рука направила его член между ногами, где одно движение, один толчок…

А теперь он вдруг оказался с этой женщиной в своей старой камере и глубоко ее целовал. Она крепко обняла его, сжала коленями его бедра, чтобы удержать его в себе, чтобы он не смог отстраниться, даже если бы захотел.

Никогда он не целовал губ столь мягких. Он даже не знал, что на целом свете могут быть такие мягкие губы. А вот язык у нее был будто наждачная бумага.

«Кто ты?» – спросил он.

Она не ответила, только толкнула его на спину и, оседлав его единым движением гибкого тела, поскакала. Нет, не поскакала, но начала незаметно тереться о него чередой шелковых волн, и каждая следующая уносила дальше, чем предыдущая. Вибрация и ритм обрушивались на его разум и тело, словно волны, бьющиеся о берег озера. Ногти у нее были острые, как иглы, и они пронзили ему бока, оставляя кровавые полосы, но вместо боли он испытывал одно только наслаждение, все перевоплотилось какой-то алхимией в мгновения подлинного наслаждения.

Он стремился обрести себя, пытался заговорить, но мысли его полнились песчаными дюнами и ветрами пустыни.

«Кто ты?» – снова спросил он, через силу выдыхая слова.

В темноте блеснули глаза цвета темного янтаря, потом ее губы закрыли ему рот, и она стала целовать его с такой страстью, так совершенно и глубоко, что там – на мосту над озером, в его тюремной камере, в постели в похоронной конторе в Каире – он почти кончил. Он парил в вышине, словно воздушный змей, подхваченный ураганом, пытался задержать подъем, не взорваться, желая, чтобы это никогда не кончалось. Он совладал со своим телом. Ведь надо предупредить ее.

– Моя жена Лора. Она тебя убьет.

– Только не меня, – промурлыкала она.

Обрывок чепухи пузырьком поднялся из глубин его мыслей: в Средние века считали, что женщина, которая во время соития будет сверху, зачнет епископа. Так это и называли: метить на епископа…

Ему хотелось знать ее имя, но он не решался спросить в третий раз. Она прижалась грудью к его груди, и он ощутил прикосновение ее напряженных сосков, и она сжимала его, каким-то образом сжимала его там внизу и внутри, и на сей раз он не сумел перетерпеть или удержаться на гребне этой волны, на сей раз она подхватила его и закружила, опрокинула, и он выгибался, вторгаясь как можно глубже, насколько хватало воображения, в нее, словно они были частями единого существа, пробующего, пьющего, обнимающего, жаждущего…

– Дай этому произойти. – Голос у нее был словно горловое кошачье ворчание. – Отдайся мне. Дай этому произойти.

И он кончил, содрогаясь и растворяясь, сами мысли его обратились в сжиженный газ, который стал медленно сублимироваться – то испаряться, то отвердевать.

В самом конце он вдохнул полной грудью – глоток чистого воздуха прошел до самых верхушек легких – и понял, что слишком долго задерживал дыхание. Три года по крайней мере. Быть может, много дольше.

– А теперь отдыхай, – сказала она, мягкими губами целуя его веки. – Отпусти. Все отпусти.

Сон, который снизошел на него тогда, был глубоким и целительным. Тень нырнул в глубину и растворился в ней, и кошмары его не тревожили.

Свет был странный. Было – он сверился с часами – без четверти семь утра, и за окном еще темно, но комнату заливало тусклое бледно-голубое сияние. Он выбрался из кровати. Тень был уверен, что, перед тем как лечь, надел пижаму, но сейчас он был голый, и воздух холодил кожу. Подойдя к окну, он закрыл его.

Ночью бушевала метель: снега нападало дюймов шесть, может быть, больше. Грязный и запущенный уголок города, видимый из окна спальни Тени, преобразился в нечто чистое и свежее: дома уже не стояли заброшенные и забытые, узоры инея придали им достоинство и утонченность. Улицы совершенно исчезли под покровом белого снега.

В глубине сознания маячила смутная мысль, что-то о мимолетности и быстротечности, но мысль только вспыхнула и исчезла.

На улице ночь, а видно все как днем.

В зеркале Тень заметил что-то странное и, подойдя поближе, недоуменно уставился на свое отражение. Все его синяки пропали. Он коснулся бока, крепко надавил кончиками пальцев, отыскивая глубинные боли, которые свидетельствовали бы о знакомстве с мистерами Камнем и Лесом, откапывая зеленые гроздья синяков, которыми наградил его Сумасшедший Суини, и не нашел ничего. Лицо его было чистым, без отметин. Однако бока и спина (чтобы осмотреть ее, ему пришлось извернуться) были исцарапаны, со следами когтей.

Выходит, ему не приснилось. Не совсем.

Повыдвигав ящики, Тень надел, что нашел: древние синие «ливайсы», рубашку, толстый синий свитер и черное пальто гробовщика, которое отыскал в стенном шкафу.

Ботинки он надел собственные, старые.

В доме еще все спали. Он тихонько прокрался по лестнице, мысленно уговаривая половицы не скрипеть, и вышел на улицу. Вот он уже шел по снегу, оставляя глубокие следы на тротуаре. Здесь было много светлее, чем казалось из дома, снег отражал свет с неба.

Четверть часа спустя Тень вышел к мосту с огромной вывеской, которая предупреждала, что он покидает историческую часть Каира. Под мостом стоял, посасывая сигарету и непрерывно дрожа, высокий и нескладный малый. Тени показалось, что он узнал его.