Читаем без скачивания Островитяния. Том третий - Остин Райт

— Который час? — спросила она.

— Скоро рассвет, пора ехать.

Она привлекла меня к себе, и я не стал противиться. Мы растворились друг в друге, окружающий мир перестал существовать, каждый любил щедро, без меры даря и получая, и ни единая мысль не примешивалась к нашему наслаждению.

Потом она ходила по комнате, одеваясь и укладываясь, растерянная, почти подавленная, открывая в себе то, о чем раньше могла лишь догадываться.

— Я и не думала, что так люблю тебя, — сказала она, — и я рада, что мы едем в усадьбу сегодня.

Капли дождя летели нам в лицо из темноты, когда мы вели лошадей по скользким ступеням вниз, к набережной; свет резких уличных фонарей отражался в мокрых плитах мостовой. Первый паром собирался отчаливать. Поднявшись на борт, мы привязали лошадей и укрылись от дождя в люке на корме, где уже сгрудилась небольшая кучка людей. У меня плаща не было, и Глэдис заботливо укрыла нас обоих, насколько хватало, полами своего, и мы сели тесно прижавшись друг к другу.

Паром тяжело отвалил от причала. Сидевший рядом со мной мужчина, лица которого я не мог различить, сказал:

— Гартон из Вантри, недалеко от Севина.

— Ланг с реки Лей, — ответил я.

— Гладиса, — раздался совсем близко еще один голос.

Я сжал руку Глэдис.

— Ланг из ущелья Ваба?

— Да, я тоже был вместе с Доном.

— Мы завидуем и благодарны вам, — произнес мужчина. — Вы не островитянин?

— Теперь — да. Я купил поместье у Дорнов.

— Собираетесь жить там?

— Да, — ответил я, — но Гладиса всего три дня как приехала и еще не видела усадьбы.

— Добро пожаловать к нам, — сказал Гартон, обращаясь к Глэдис. — Земля на реке Лей плодородная, и места очень красивые.

— Спасибо, — ответила Глэдис не совсем уверенно. — Я жду не дождусь, когда наконец увижу нашу усадьбу.

Паром вошел в реку. Здесь дул северо-западный ветер и ощущалась близость моря. Мы услышали, как беспокойно переступают на привязи лошади, и я пошел взглянуть на наших, оставив Глэдис в укрытии, а сам постоял рядом с лошадьми, пока волнение не улеглось. Бледный свет с востока стал разливаться по воде, и когда я вернулся к люку, он уже не казался темной ямой. Пятеро сидевших внизу человек тоже уже не казались сплошным темным пятном, хотя лица были еще смутно различимы.

Гартон рассказывал Глэдис о родных краях.

Когда мы достигли северного берега, неяркий дневной свет брезжил в воздухе. Восхода мы не увидели: слишком плотной была облачная пелена, застилавшая небо на востоке, но густые клубы облаков уже не сливались в мутно-дождливую завесу.

Мы сошли на берег, и я расплатился с паромщиком из своего быстро уменьшавшегося запаса наличности. Прежде чем вполне ощутить себя благородным и независимым землевладельцем, предстояло еще собрать урожай, отвезти примерно пятую его часть в Тэн, уплатить налоги и обзавестись кредитом. В отличие от большинства островитян, у нас с Глэдис не было никаких сбережений на черный день. И даже если, оказавшись без гроша в кармане, мы не будем голодать и у нас всегда будет крыша над головой, нам придется нелегко: мы не сможем путешествовать, не сможем пополнить гардероб, купить новые книги, произвести какие бы то ни было улучшения в хозяйстве.

Мы сели на лошадей; Гартон, ехавший один, составил нам компанию. Глэдис впервые увидела, как выглядит Главная дорога, но сказала, что она мало чем отличается от обычного американского проселка.

— Но ей уже девятьсот лет! — заявил я.

— Римские дороги в Европе еще древнее, — ответила Глэдис. — А эта выглядит совсем новой, ухоженной и очень по-домашнему.

— Здесь и есть дом.

— Точнее — будет. Я не могу называть домом то, чего еще не видела.

Чувство смешанной со страхом тревоги снова шевельнулось во мне, но память о нашей близости и согласии была еще свежа, и все мое существо отторгало дурные мысли.

Перекусить мы решили на постоялом дворе в Тори. Дождь прекратился, и дувший теперь с юга ветер разогнал облака, в разрывах между которыми проступало голубое небо. Гартон, темноволосый, симпатичный мужчина лет сорока, по-прежнему ехал с нами, и, похоже, ему приглянулась Глэдис: почти все время он держался рядом с ней и постоянно рассказывал разные разности, многие из которых я не мог расслышать. Я был уверен, что она не всегда понимает его, но не уверен, что он об этом догадывается — так ловко ей удавалось перехватывать концы фраз. То, что островитянин увлекся ею и что она смогла заинтересовать его, открывало перед ней приятные перспективы, и я использовал любую возможность, чтобы дать ей почувствовать свою власть, время от времени подсказывая нужное слово и стараясь не слишком вмешиваться в беседу, но и не проявляя явного безразличия.

Через десять миль после Тори наши дороги расходились: нам надо было сворачивать, Гартон же продолжал путь по большаку. Он попросил нас навестить его в Вантри, в доме его отца. Скользнув взглядом по Глэдис, он поехал дальше своим путем. Мы повернули на дорогу, которая вела к поместью со стороны Дорингского леса.

— Прекрасно! — воскликнула Глэдис. — Как тебе это нравится? — Довольное лицо ее выражало удивление и одновременно легкую неуверенность. — Кажется, ему и в самом деле понравилось говорить со мной. Может быть, это оттого, что я не похожа на остальных?

— Островитянам ты понравишься.

— Почему ты так думаешь?

— Твои взгляды…

— Ах, только не это!

— Твои взгляды, твоя искренность, твой ум, твоя прямота и то, что ты для них — человек новый.

— Правда только последнее.

— Получше присмотрись к себе, Глэдис, и ты не будешь так скромничать. Ты очень привлекательна и…

— И вовсе нет!

— Я не единственный, кто может это подтвердить.

— Кто же еще?

— Тот человек, который сделал тебе предложение несколько лет назад, мужчина с парохода, тот, что предлагал тебе остаться в Биакре, Дорн, Гартон…

— Дорн — нет! Он относился ко мне исключительно как к чему-то, что принадлежит тебе.

— Ты уверена? А я не совсем. Он не может относиться к кому-либо как к чьей-то собственности.

— Не согласна, да и другие… они ничего для меня не значат.

— Ты знаешь, что ты привлекательна, Глэдис. Знаешь, как ты умеешь любить и быть любимой.

— Хочешь, чтобы я зазналась?

— Я хочу, чтобы ты поняла и оценила, как ты мила, привлекательна, какая ты вообще.

— Что ж, если тебе так нравится… — вздохнула Глэдис.

— Ах, — сказал я, — пусть это понравится тебе самой, дорогая.

— Неужели тебе не хочется, чтобы я была скромнее?