Читаем без скачивания Каменный фундамент - Сергей Сартаков

Ганецкий был превосходным фотографом, и корреспондент, надо думать, он тоже был неплохой; но собеседник из него никак не получался. После короткого разговора о косачах до самого лесозавода я не смог вытянуть из него ни единого слова, если не считать восклицания «Ах, черт!», вырвавшегося по жестокой необходимости: шагая по глубоко прорезанной колее, Ганецкий проломил ледок и ухнул ногой в лужу едва не по колено.

— Весенний лед обманчив. Не доверяйтесь, Константин Платонович.

Ганецкий поболтал ногой, стряхивая жидкую грязь с ботинка, и молча пошел дальше.

— Летом здесь будет делаться гравийное покрытие, — сказал я, пытаясь этим обелить наш город в глазах столичного гостя.

Ганецкий и тут промолчал. Обещанное гравийное покрытие, конечно, не компенсировало ему промоченных ног.

Так мы вступили на территорию лесозавода.

— Кому доложимся прежде всего, Константин Платонович? — спросил я, не без основания надеясь получить ответ. — Директору? Или зайдем в партийное бюро?

— Из горкома звонили Морозову, — буркнул Ганецкий. Он умел говорить, не шевеля губами, так, словно гудел в трубочку.

Секретарь партийного бюро, мой добрый знакомый, Иван Андреевич, встретил нас очень приветливо. Усадил на диван и, сразу дав понять, что хорошо осведомлен о цели нашего прихода, обстоятельно стал рассказывать, что означает для лесозавода устройство механизированной подачи леса из водоема прямо к лесопильным рамам.

— Все ясно, — не дослушал его Ганецкий. — Мне не очерк писать. Точный снимок… Начинать можно?

— Пожалуйста. Стакан чаю прежде не желаете выпить?

— Прежде — некогда, — сказал Ганецкий. — Потом — безусловно. Пока буду у лесокорпуса, нельзя ли подготовить комсомольскую бригаду?

— Можно и это, — согласился Иван Андреевич. — А когда Худоногову будете снимать?

— После. С ней много придется работать. Обложка.

— Какая обложка? — переспросил Иван Андреевич.

— Журнала. Портрет. Композиция. Полагается контрольных четыре снимка. Я делаю шесть.

— На обложку журнала, — почтительно сказал Иван Андреевич. — Здорово! — И повернулся ко мне: — А знаете, у Екатерины Федоровны еще одна радость: им в новом доме квартиру дают. Четыре комнаты, прихожая, кухня, центральное отопление, водопровод. Отличная квартира!

— Что вы! — воскликнул я. — Рад, рад! Да как это так все быстро произошло?

— Корреспондент «Огонька», — буркнул Ганецкий.

— Самомнение, товарищ корреспондент! — весело сказал Иван Андреевич и погрозил Ганецкому пальцем. — Самомнение! А квартиру, если разобраться, получает не Худоногова, а муж ее.

— Чем знаменит?

— Вам все знаменитостей подавай, товарищ корреспондент! Худоногов просто один из старейших рабочих на заводе, хотя по возрасту совсем не стар. Ну, а кроме того, передовик, общественник, бригадир, лучший мастер краснодеревного цеха… Достаточно, нет? Советую вам Худоногову снять вместе с мужем. Обложка у журнала большая.

— Такого задания не имею, — прогудел Ганецкий.

— А мы вам письмо напишем, — сказал Иван Андреевич. — С городским комитетом партии согласуем. Тогда можно?

— Второй вариант. Сниму. Давайте письмо. Фотогеничные лица?

— В этом я не силен, — развел руками Иван Андреевич. — В фотогеничности не смыслю, я с точки зрения внутреннего содержания. Алексея здесь нет, а Худоногова — вот, посмотрите.

— Гм! — крякнул Ганецкпй. — Да. Содержательное лицо. Весьма.

Он приблизился к стене, на которой был прикреплен поблекший уже плакат с портретом Катюши и надписью красными буквами: «Кандидат в депутаты Н-ского городского Совета по избирательному округу № 12», и стал читать биографическую справку.

— Обратите внимание, — вмешался я, — кандидатом в депутаты городского Совета ее выдвинули шесть коллективов. Ни одного голоса не было подано против. Спросите любого жителя Н-ска: знает ли он Худоногову? «Катю? Как не знать». И начнет вам про нее рассказывать.

— Вы уже начали, — сказал Ганецкий. — Я не очеркист. Пишите сами. Мне надо снимать. Показывайте, куда идти.

Иван Андреевич повел Ганецкого к лесокорпусу. Я улизнул от них, с тем чтобы предупредить и Алексея и Катю, а заодно и поздравить с получением новой квартиры. По правде сказать, мне стало жаль, что они переедут теперь на лесозавод. Не так часто будем бегать друг к другу. Три километра до завода да поселком идти еще с километр. Но избенка Алексея стала настолько тесной для семьи в шесть человек, настолько подгнила и осела, что расстаться с ней теперь можно было без всякого сожаления.

В медпункте Катюши не оказалось. Санитарка, новенькая, должно быть, только что с курсов, важно спросила меня:

— Вы на прием?

— На прием, — засмеялся я. Действительно, было от чего посмеяться: к Катеньке — на прием!..

— Вы на какой прием? — серьезно продолжала санитарка, обиженно поглядывая на меня.

— А разве это различается?..

— Ну, к депутату или к доктору?

— Ах, разве она уже доктор? — я улыбался, глядя, с какой самоуверенностью санитарка защищает достоинство Катюши!

— Вам какое дело, если лечиться пришли! — Огонек явной неприязни ко мне зажегся в глазах у девушки. — Лечит она не хуже доктора. И нечего вам улыбаться.

— Я не лечиться, я здоров, — успокоил я девушку.

— А как депутат она принимает после пяти, — и моя собеседница взялась за ручку двери, явно намереваясь выпроводить меня.

— Закрывайте, — сказал я одобрительно. — А когда Екатерина Федоровна появится, передайте ей, чтобы зашла к Ивану Андреевичу, в партийное бюро.

И я отправился в цех к Алексею.

Краснодеревное отделение теперь значительно расширили — в нем стало очень светло и просторно — и придали ему «малую механизацию»: почти все более или менее тяжелые работы выполняли машины. Не нужно было больше носить на себе доски из сушильного отделения: их по мере надобности подавал электрический транспортер.

Прибавилось и мастеров. Некоторых из них я знал и раньше. Вот Намагаев, вот Андрей Волик… Но были и новые, преимущественно молодежь.

Выбрасывая вверх фонтаны мелкой щепы и древесной пыли, шуршали электрические струги; пощелкивали цепно-долбежные станки, и тонким и протяжным голоском возносилось пение дисковой пилы.

Люди двигались спокойно, без суетливости, но быстрота, с какой под их руками послушные механизмы выполняли кропотливую по самому своему роду работу, изумляла. Плавный поворот рукоятки у цепно-долбежного станка — и в твердом бруске появлялось четырехугольное отверстие; едва филенка касалась концом блестящего диска пилы — и точно и чисто отрезанный торец падал на пол; словно водой смывал шероховатую поверхность доски легко скользящий по ней электрический струг…

Стараясь не задеть чего-нибудь, я шел между двумя рядами верстаков проходом, хотя и широким, но загроможденным остовами шкафов, столов, комодов и заготовленных к ним деталей. Знакомые мастера отзывались на мои приветствия, но я но всегда различал их слова, так как дисковая пила то и дело подымала свой тонкий и резкий голос.

— Как там Москва? — сложив ладони рупором, крикнул Волик.

— Хороша! — не обладая зычным голосом, я все же постарался крикнуть во всю мочь.

Волик не стал больше допытываться, сперва прикрыл ладонями уши, а потом весело помахал мне рукой.

Над верстаком Алексея бросился в глаза прибитый к стене лист картона со сложной сеткой черных ломаных линий: «Учет прохождения заказов по графику». Ишь ты! Но тут же я спохватился: бригадиру ведь так и положено.

Алексей протянул мне руку с толстым слоем насохшей на пальцах политуры. Он только что закончил отделку крышки письменного стола.

— Не бойся, не запачкаю, — сказал он, близко придвигаясь ко мне, чтобы легче было разговаривать. — А это знаешь куда? — он показал на стол. — На выставку изделий местной промышленности. Как? Не худо? А? Как думаешь: такую штуку бы да в Москву? Украсила бы?

— Хорошо сделано.

— То-то, — польщенный, сказал Алексей и подмигнул мне: — Это уж не буфет с секретными ящичками! Тут без всякой путаницы, каждая линия понятна. Правду сказать, отошел я от чертежа художника. На бумажке-то у него ладно получилось, а на деле всю красоту дерева во всякие мелкие накладки упрятал. Вот погляди сюда, — он провел рукой по гладкой поверхности тумбы. — Здесь он с желобками накладку решил дать. К чему? Желобки узор дерева убивают, не дерево — пласт глины получается, и, кроме того, видное ведь место, как лоб у человека. А желобки — заместо морщин. Поставь такие накладки — работа внимание привлечет, а сияния того у вещи не будет, скучная будет стоять.

— Не спорю.

— Совсем по-другому красоту теперь я стал понимать. — Алексей прищурился. — Ты сообрази сам: с накладками если — свет полного отражения не получит. Ну, соберу я тебе вот так рубаху, — он протянул ко мне руку, намереваясь изобразить все это наглядным способом.