Читаем без скачивания Тайга шумит - Борис Петрович Ярочкин

— А как мама? — тревожно проговорила Верочка.

«Ах вот что тебя беспокоит!» — Заневский пренебрежительно поморщился.

— А это тебя пусть не тревожит. Мы с ней сами разберемся в своих отношениях. А ты учись и не думай о нас. Пиши, не забывай…

— Спасибо, папа, — Верочка, обняв, поцеловала отца. Но на душе было тяжело.

Восток наливался золотом. Заиграл с пожелтевшими листьями берез проснувшийся ветерок. Радуясь солнцу, оживленно зашумела тайга.

Заневский вышел из своей комнаты.

— Папа, ты сегодня завтракать-то с нами будешь? — ласково улыбнулась Верочка.

— Да, — и он поставил на стол бутылку вина.

— Выпьем, дочка, за твои успехи.

— Спасибо, папа… За мир в нашей семье.

Заневский чокнулся с ней, хотел выпить, но, прочтя в глазах дочери ожидание, помедлил и нерешительно чокнулся с женой. Верочка с облегчением вздохнула.

К дому подъехала машина.

— Ну, дочка, до свидания! — сказал Заневский, провожая ее. — Надо что будет, пиши, сделаю.

— А ты меня не проводишь?

— Днем бы раньше — проводил, а сегодня не могу…

— Что-нибудь случилось?

— Нет… ничего особенного… так… сдаю обязанности директора… Леснову, — чуть слышно проговорил он последнее слово, порывисто прижал к себе дочь и, крепко поцеловав, быстро зашагал к конторе.

36

Верочка стояла на перроне, ожидая скорый поезд.

Пассажиров было немного: три женщины, незнакомая девушка и два молодых офицера. Она взглянула на часы, — осталось десять минут до прибытия поезда, — и, вздохнув, присела на чемодан.

«Не придет».

Вскоре несколько раз ударил колокол, извещая о выходе поезда с соседней станции. На перроне зашевелились, появился дежурный по станции в красной фуражке.

— Здравствуйте, Верочка!

Девушка обернулась и увидела запыхавшегося Павла.

— Извините, что не пришел раньше: мама подвела, — оправдывался он. — Только сейчас сказала, что вы звонили вчера… а я ночью приехал… А где же Любовь Петровна?

— Мама плохо себя чувствует, я и не разрешила ей провожать, — с трудом сдерживая волнение, сказала Верочка. — Вот мы и расстаемся, — проговорила она с сожалением, хотя ей хотелось сказать о другом. Но всегда так получается, — в последние перед расставанием минуты говорит человек не о том, что думает. — Вы… напишите мне о… о… — и закусила губу. — Да, выручила мысль, — вас надо поздравить, — и протянула руку.

— Спасибо, — смутился Павел, крепко сжимая ее руку. — Напишу обязательно… обо всем напишу!

«А он меня тоже любит, — глядя на него, радовалась Верочка. — Что-то хочет сказать и стыдится, краснеет. Ну, говори же, Павлик, говори!»

На горизонте показался дымок.

С каждой минутой он становился отчетливее, потом нырнул с паровозом под уклон и выскочил уже у светофора. Протяжно прозвучал гудок. Загромыхали на стрелках колеса, сбавляя скорость, состав подошел к вокзалу.

— До свидания, Верочка, — сказал Павел, до боли сжимая ее ладонь. — Все говорят при проводах: счастливого пути, а я скажу счастливого возвращения…

«А письмо? — спохватилась Верочка. — Впрочем, зачем оно? Ведь мы увиделись… Буду ждать письма от него».

…Коротка стоянка поезда. Не успел прибыть и уже снова в путь, и никому нет дела до того, что ты почти ничего не успел сказать. Все быстрее и быстрее набирает скорость паровоз, все тише и тише постукивают на стыках рельсов колеса, и вот уже не видно помахивающего платка, уже превратился в точку состав и исчез, словно растаял…

Часть третья

1

Коротко «бабье лето»!

Листья, сорванные ветром с деревьев, нехотя кружатся в воздухе и устилают землю ярким ковром; на полях, рядками, дружно пробивается изумруд озими; кое-где обманутый природой зацветает земляничник, чтобы с первыми морозами сморщиться и приникнуть к земле, а в вышине, оглашая тайгу курлыканьем, тянутся на юг косяки журавлей; готовясь к отлету, табунятся по старицам и озерам утки; заманчиво красуются спелой ягодой кусты шиповника, боярышника, рябины…

По-летнему гладит солнце лучами тайгу, но осень, напоминая о себе, по утрам окутывает землю туманом, а ночью посылает заморозки.

Коротко «бабье лето»!

Оглянуться не успеешь, как последний лист покинет дерево, сбросит иглистую одежду лиственница, залезет в свое логово полосатый бурундук, а там и — рукой подать — налетят «белые мухи», укроют землю, со стоном и плачем закружит метель, затрещит уральский мороз…

— Вот и зима на носу, — сказал Павел, подходя к окну. Он вдохнул свежий воздух, улыбнулся чему-то, повернулся к столу и, подписывая акт, внимательно посмотрел на мрачного Заневского. — Как будто и все, Михаил Александрович, теперь и вам можно принимать мой участок!

— Нет уж, товарищ ди-рек-тор, — подчеркнул Заневский последнее слово, — отпуск, отпуск прошу, устал да и… вот еще что, — и протянул Павлу сложенный вчетверо лист.

Леснов взял бумагу и, развернув, не торопясь прочитал.

— Что ж, Михаил Александрович, можете с завтрашнего дня считать себя в отпуске, — внешне спокойно, но с укоризной проговорил Павел, — что же касается вашего увольнения…

— Отказываете? — повысил голос Заневский, и в его маленьких глазах обнажилась скрываемая ненависть. — Нет уж, товарищ директор, хватит!.. Чего вы еще хотите, чтобы на меня каждый мальчишка пальцем указывал?..

— Михаил Александрович…

— Пожалуйста, не уговаривайте! Поработал — будет!

Леснов вздохнул и сильным нажимом карандаша наложил в верхнем углу заявления резолюцию: «Ходатайствую».

— Я удовлетворил вашу просьбу только потому, что вы настаиваете, — спокойно сказал Павел, показывая резолюцию, — пусть решает трест. Я не уговариваю, но, признаться, мне не хотелось бы расставаться с вами, — искренне проговорил он и, выйдя