Читаем без скачивания Другая музыка нужна - Антал Гидаш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что случилось? — шепотом спросила она. — Бога ради…
— Ничего не случилось! — ответил Фицек.
«Я-то умею себя вести…» — хотел было он начать с обычного хвастовства, но понял, что сейчас оно некстати, и промолчал.
Г-ну Фицеку было над чем задуматься. Ему и пощечины пришлись не по душе, но поведение Мартона ошеломило. «Ну и парень!..»
А «ну и парень!» взял мать под руку, пожал ее такие родные пальцы.
Так и шли они домой по безлюдной улице Йожефа. Сын посередке. Отец и мать с двух сторон. И мальчик подумал, что они никогда еще не были так близки друг другу, никогда не шли вместе так нежно, с таким взаимопониманием, словно защищая друг друга.
— Правда должна восторжествовать! — высказался вдруг Мартон.
— Да, — ответил отец без всякой уверенности. — Однако пощечины получил ты, а не Вайда.
Потом, еще туже сжимая руку сына, он начал вдруг громко браниться. Мартону сперва это было больно: нет, чтобы вести себя тихо, отец и сейчас не может обойтись без ругани. Но потом он и с этим примирился. Понял, что отец хоть и бранится, однако ж на душе у него стало легче.
И правда, г-н Фицек подумал, что если учителя поняли суть дела, то и другие поймут. Ему казалось, что это была генеральная репетиция и прошла она успешно.
— Ну ладно, — пробормотал г-н Фицек. — Ладно! Посмотрим, что дальше будет. Чертов ты оголец! — сказал он сыну. — Чертов оголец!.. Не будем больше об этом говорить!
Дома г-н Фицек устроил смотр, приготовил верстак к завтрашнему дню. «Завтра воскресенье, а я все-таки буду работать. Надо! Господь, коли он есть, поймет. А коли нет его…» Пройдя в комнату, он увидел вдруг опять железную койку, которая все еще торчала там без надобности.
— А это барахло все еще здесь? Зря, выходит, я вам говорю! Может, мусорщику прикажете заплатить двадцать крейцеров? Сегодня же вечером отнесете ее на площадь. Текели! — крикнул он Мартону: мол, пусть не думает, что если он растрогался на улице Йожефа, то теперь всегда так и будет. — Я, Берта, заскочу сейчас в кафе «Гинденбург», — сказал он. Видно было, что у него от сердца отлегло, упал камень, который несколько дней давил до боли. — Погляжу, может, какой-нибудь штатской работенкой разживусь. Да и проветрюсь малость. Самая пора. Слава богу, все в порядке! Это я чую… Теперь уже больше никто не назовет меня обманщиком армии. Самое главное, чтобы закончилась эта поганая война. И чтобы я до того, как она закончится, хоть как-нибудь, хоть из-под земли да раздобывал еду. Война, Берта, зависит не от меня! А еда… Словом, Берта, я пошел… А эту железную койку… Чтобы мне не пришлось еще раз повторять… И не спускай штору. Не хочу я будить этих огольцов, если поздно приду. Пусть себе спят.
И глаза г-на Фицека с удовлетворением скользнули по Мартону.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
в которой выясняется, что Карой Шиманди ради сохранения своей неповторимой личности, иначе говоря, своей поганой жизни, готов подставить под расстрел целый батальон; Дёрдь Новак и Ференц Эгри несут смертный приговор в кармане и с отчаяния начинают дружить; жизнь венгерских солдат спасают национальные устремления чехов и хорватов
1
Все документы «взбунтовавшегося» батальона (донесения, дополнительные донесения, рапорты, сообщения и прочее) были собраны вместе, пронумерованы, зарегистрированы, прошиты, сложены в нарядные папки и еще раз подписаны. После этого командование четвертого корпуса галицийского фронта по совету двадцатидевятилетнего генерал-лейтенанта Ене Габсбургского решило кинуть в бой «взбунтовавшийся» венгерский батальон вместе со стоявшими по флангам неблагонадежными чешским и хорватским полками. Решило бросать их в атаки до тех пор, покуда людской состав их не будет в основном уничтожен.
— Ваше высочество, пострадают и ни в чем не повинные люди, — сказал какой-то старый венгерский генерал.
— Это штатская точка зрения, господин… — обрезал его эрцгерцог, переврав при этом даже фамилию венгерского генерала, и бросил в заключение: — Государственные интересы не знают невиновных.
Предложение Ене Габсбургского было принято, сочтено наилучшим, ибо в случае применения других карательных мер — массовых расстрелов и прочего — можно было опасаться интерпелляций в венгерском парламенте, манифестаций чехов в Праге, возмущения хорватов в Загребе и еще бог знает чего. А подобные эксцессы особенно нежелательны ввиду множества поражений (согласно газетам — побед) на фронте и дурного настроения, царившего во всей австро-венгерской монархии.
И еще одно: главное командование Северного фронта — оно было в руках императора Вильгельма (разные Гинден и другие бурги и дорфы) — готовилось в мае к грандиозному прорыву.
Чтобы отвлечь внимание русских от главного направления, командование решило возложить эти отчаянные, «не на жизнь, а на смерть», атаки исключительно на войска сателлитов дуалистской монархии. Таким образом, делало вывод германское командование, русские не заметят концентрации немецких войск на Северном фронте, даром что этим вопросом уже больше двух недель занималась вся мировая печать.
…Наступала весна. Апрель даже на севере прорвал зиму фронтальной атакой. Снег растаял. Пора дождей миновала, дни установились ясные, теплые. В окопах желтая глина расползалась под ногами. Перед окопами, беспокоя солдат, вылезало все, что было укрыто снегом: клочья полуистлевшей одежды, солдатские шапки, рюкзаки и прочие предметы военного обихода, такие странные и никчемные на этом поле. Там и сям обнажились трупы людей и лошадей. И все-таки земля, точно женщина перед родами — и безобразная и прекрасная, — была полна надежд и волнений.
Но вот прошло несколько дней, и молодая трава заровняла, скрыла все.
Наконец пришла весна с яркими солнечными утрами — и по-прежнему было тихо на фронте. Солдаты пили кофе, заедая хлебом.
А позавтракав, каждый делал что хотел: кто одежду латал, кто играл, кто пел. С ними-то ведь ничего дурного не случилось!
2
Сразу же после завтрака отворилась дверца в землянку подпоручика Эгри. (Ее, очевидно, сорвали с какого-то деревенского домика и притащили сюда, но навесили криво, так что она закрывалась неплотно.) Шиманди просунул голову.
— Господин подпоручик, честь имею доложить: доставил Дёрдя Новака.
Выражение «доставил» разозлило Эгри, но он сдержался.
Новак вошел. Остановился. Козырнул. Из-за его плеча вытягивалась голова поднявшегося на цыпочки Шиманди. Подлые глазки, казалось, доверительно сообщали: «Господин подпоручик! Честь имею
