Читаем без скачивания Боги и влюбленные - Пол Джефферс

— Он пока не на кресте. Ты можешь с ним поговорить. Абенадар тебя пустит.

— Я хотел, но его избили, и он плохо себя чувствует. Вряд ли он понимает, где он и что с ним происходит.

— Но если он — твоя единственная надежда…

— У меня нет надежды.

— Тогда я схожу к нему вместо тебя.

— Вы действительно считаете, что он тот, за кого себя выдает?

— Да.

— Если бы я так думал…

— И все же, что если это правда, Ликиск? Представь, что мы сегодня сделаем. Что сделает мой муж! Если Иисус действительно пришел от Бога, разве он позволит кому-то пригвоздить себя к кресту? Я думаю о тебе, о том, что он, по-твоему, единственный, кто может спасти Марку жизнь. Почему ты не учитываешь вероятность того, что этот человек — действительно от Бога? Я бы на твоем месте не сидела у трибуна, сложа руки, и не ждала, пока он умрет. Я бы пошла к Иисусу…

— Я должен быть рядом с Марком. Мое место — рядом с ним, а не рядом с этим странным человеком, который утверждает, что Бог — его отец, а сам позволяет, чтобы его унижали, пороли и приговаривали к распятию. Нет. Я больше о нем не думаю. Извините.

— Я посижу с Марком вместо тебя.

— Нет.

— Если бы ты был близок к смерти, и Марк думал, что есть шанс тебя спасти, даже если этот шанс — попытка уговорить шарлатана, он бы им воспользовался?

— Да.

— Значит, ты любишь его меньше?

— Это жестоко.

— Встреться с Иисусом, пока не поздно, Ликиск. Что тебе терять?

— Но если Марк умрет, когда меня не будет рядом…

— А если он умрет, поскольку ты упустишь его единственный шанс?

Я не знал, что ответить.

XL

Пока не настало время идти с солдатами, я сидел на кровати рядом с трибуном, считая каждый вдох и держа его руку, ощущая слабый пульс. Когда внизу на Литостротоне Абенадар начал отдавать приказания, я склонился над трибуном и поцеловал его в губы.

— Дождись меня, мой друг, — прошептал я.

Сидеть с ним пришла Клавдия Прокула.

Дорога к месту, где должны были умереть Иисус и два молодых человека, Дисмас и Гестас, шла по холмам: сперва спускалась с высокой части города, где стояла римская крепость и еврейский храм, огибала главный рынок, а затем уходила через врата Геннат за городскую стену.

Процессия двигалась медленно: Иисус с трудом удерживал тяжелую перекладину, которую позже прибивали к вертикальному столбу, вкопанному в землю на вершине холма под названием Голгофа. Евреи, мимо которых мы шли, в страхе отворачивались, кроме тех немногих, что не могли отвести глаз от мрачной процессии. Позади в молчании следовала кучка людей Каиафы, хотя сам первосвященник отсутствовал. Абенадар шел рядом с Иисусом, но поглядывал на толпу, остерегаясь неприятностей. Я находился поблизости вместе с группой солдат, то и дело наталкиваясь на любопытных зевак. Один из них, большой черный человек, напомнивший мне египтян, которых я видел в порту Александрии, возмутился, что Абенадар заставил его помогать, когда Иисус уронил свою перекладину и не смог поднять ее.

Когда Иисус встал на ноги, его глаза встретились с моими. Я мог бы воскликнуть: «Иисус, если ты тот, кто ты есть, спаси моего друга!» Однако лицо его было таким печальным и изможденным, а в глазах стояла такая боль, что я сказал только: «Мужайся!»

В полдень мы достигли вершины Голгофы, и меня бросило в дрожь при виде этого места смерти и плачущих женщин, оказавшихся родственниками и друзьями Иисуса. Среди них я увидел Иоанна.

— Мне жаль, — сказал я ему. — Я умолял Пилата, чтобы он не дал этому случиться.

Иоанн выдавил улыбку.

— Никто бы не смог ничего сделать, Ликиск.

Я оставил его с женщинами.

Абенадар занялся своим делом, наблюдая за солдатами, которые раздевали приговоренных. Никто из них не сказал ни слова. Никто не возмущался. Двое закричали, когда пришло время вбивать в руки гвозди. Иисус вздрагивал, кусал губы, но не издал ни звука. Четверо солдат на земле и один на лестнице подняли всех жертв по очереди и тупыми ударами вогнали перекладины в пазы верхней части стойки. Каждый из наказанных всем своим весом временно повисал на огромных гвоздях, вбитых в запястья. Солдат на лестнице страховал перекладину веревками, а двое других, вооружившись молотками, вгоняли последние гвозди в ноги. Дисмас, затем Гестас, затем Иисус.

— Все, Ликиск, — мягко сказал Абенадар, кладя руку мне на плечи. — Прости.

Я собирался ответить, но тут Иисус произнес:

— Пить!

Абенадар отдал приказ; солдат приложил к губам Иисуса мокрую губку, однако тот отвернулся.

Подул влажный ветер. Приближался дождь.

Вдалеке начали скапливаться темные облака.

— Будет ливень, — заметил Абенадар.

За моей спиной плакали женщины; я слышал ровный голос Иоанна, пытавшегося их успокоить. Иисус наверняка слышал это, поскольку поднял голову и взглянул перед собой.

— Женщина, — прохрипел он, — вот твой сын.

Все повернулись и увидели, что Иоанн обнимает женщину средних лет, наверняка красивую в молодости, когда у нее родился ребенок, висящий сейчас на римском кресте. Сильная женщина, подумал я — она не плакала, как другие.

Абенадар обошел все три креста, глядя вверх и проверяя, чтобы все было как полагается. Он поговорил с солдатами, и те убрали кости, в которые до сих пор играли. Вернувшись ко мне, он покачал головой.

— Когда они забивали гвозди, Иисус сказал, что прощает их, поскольку они не знают, что творят. Представляешь? Прощает людей, которые забивают в тебя гвозди. Странный человек этот назарянин.

Иисус заговорил вновь, глядя на Иоанна.

— Вот твоя мать!

Я взглянул на Иоанна; по его лицу текли слезы.

Один из людей Каиафы крикнул:

— Ты спасал других! Спаси себя!

Я в надежде посмотрел на Иисуса: «Да, спаси себя! Докажи, что ты сын Бога. Спустись. Спаси себя. Спаси себя, чтобы потом спасти моего солдата!»

Небо быстро темнело, и когда я взглянул на широкую долину, то увидел приближающийся дождь. На горизонте над вершинами голубых холмов сверкали молнии. Глухо рокотал пока еще далекий гром.

Гестас поднял голову, выйдя из оцепенения, в котором находился с тех пор, как в его тело начали вгонять гвозди. Его голос был резким и полным боли.

— Если ты Мессия, спаси себя — и нас.

Более молодой Дисмас втянул воздух, выпятив ребра под натянутой кожей, и повернулся к Иисусу.

— Не слушай его! Мы получили заслуженно, но ты… Гестас, заткнись! Этот человек не сделал ничего дурного.

Пока я смотрел на Дисмаса, упали первые капли дождя, оставив у меня на лице холодные следы.

С мучительным усилием он добавил:

— Господь, вспомни меня, когда придешь в свое царство.

Иисус слабо улыбнулся.

— Ты будешь со мной в раю.

Толпа постепенно расходилась — начинался ливень.

Иисус повернул лицо вверх:

— Боже, Боже, почему ты меня оставил?

После двух часов под дождем и ветром жертвы ослабли; никто из них больше ничего не говорил. Толпа внизу уменьшилась до малой горсточки людей: теперь на горе оставались только солдаты, Иоанн с женщинами и те немногие, что были, вероятно, последователями человека, висевшего на центральном кресте. Абенадар ходил, нервно потирая руки, словно Пилат, но без умывальной чаши. Игравшие солдаты укрылись от дождя под плащом Иисуса, хотя это было бесполезно. Скоро мы промокли до костей.

Я мог бы вернуться, но все же вышел вперед и встал рядом с Иисусом. Его голова склонилась вперед, подбородок лежал на груди, глаза были закрыты, уголки губ, так редко улыбавшихся, опущены, словно кривой лук. Волосы и бороду усеивали капли дождя, стекая по вытянутым вдоль перекладины рукам, омывая натянутые, напряженные кости и мышцы груди, живота, бедер и поясницы, образуя ручейки на икрах и капая с пальцев ног.

Я посмотрел на Абенадара.

— Он умер?

Центурион покачал головой.

Когда я вновь взглянул вверх, Иисус поднял голову и приоткрыл глаза.

— Мне жаль, — тихо сказал я, мигая из-за льющейся по лицу воды. Я собирался сказать больше, собирался попросить о моем трибуне, узнать, может ли он его спасти, но Иисус высоко поднял голову, стукнувшись затылком о дерево.

— Все кончено, — выдохнул он. Голова тяжело упала на грудь.

Со стоном я опустился на колени и сполз по мокрой земле. Абенадар присел рядом и положил руку мне на плечо.

Внезапно Иисус вновь поднял голову, глядя на приближающуюся черную тучу.

— Отец, в руки твои вверяю дух свой.

По долинам прокатился оглушительный громовой раскат, и на город упала молния, ударив прямо в крышу Храма Соломона.

Абенадар прижал меня к себе.

— Ликиск, что мы наделали? Мы убили сына Бога!

Подняв глаза на безжизненное тело, висевшее на римском кресте, я внезапно возненавидел этого человека. Я ненавидел его потому, что пришел к нему за помощью, но ничего не получил. Он мошенник, как и все боги, подумал я.