Читаем без скачивания ЯТ - Сергей Трищенко

– А у нас иммунитет, – спокойно ответил Том.

– А-а-а… у вас твёрдая точка зрения? – обрадовался главврач. Он пощупал у меня и Тома где-то за ушами и у висков, поводил пальцами перед глазами и успокоился: – Да, вам эпидемия не грозит. Тогда пойдёмте, посмотрите.

– Чего это он? – шёпотом спросил Том, едва врач прошёл вперёд и мы локально остались одни, двигаясь следом.

– Проверял прочность точки зрения, – пояснил Гид.

– А как же панталыко?

– Ну, это встроенное, а то – портативное, носимое. От той легче отказаться.

«Действительно, – подумал я, – сойди с плетёнки – и ты без точки зрения».

Мы надели белые халаты, белые шапочки и стали похожи если не на настоящих врачей, то на врачей-практикантов – наверняканто.

У двери первой палаты, куда мы зашли, висела табличка: «Болезненные самолюбия». Это обещало многое: я давно хотел… но мы уже вошли, и моё желание осталось за дверью.

Палата выглядела большой, но казалась тесной. Она была переполностью заставлена кроватями и соединённой с ними аппаратурой. Видимо, к размещёнию больных здесь применяли старинные подходы, которые установили между кроватями и аппаратурой. В стиле барокко.

К каждому самолюбию применялся особый метод лечения – судя по разнообразному виду приборов.

Первым нам бросилась в глаза – к счастью, в переносном смысле – гора на гровати, то есть кора на кровати, то есть кора на гровати, тьфу! – гора на кровати. Горой лежало гипертрофированное, раздутое самолюбие, с которого что-то беспрерывно капало – не то сало, не то мало, не то само, не то любие. Абсолюбно не то.

Его лечили усиленным спецмассажем: здоровенный санитар в ежовых рукавицах делал растирающие и поколачивающие движения. Эффект проявлялся при взгляде невооружённым глазом: ооно заметно худело.

На другой кровати находилось уязвлённое самолюбие, язвочки на котором напоминали мелкие красные цветочки бойкой лжи – не она ли его уязвила? Хорошо, что мы ничего из лжи не купили.

Этого мазали нежнейшей белоснежнейшей мазью.

Рядом беспрерывно визжало ущемлённое самолюбие. Его расщемляли приспособлением, похожим на огромную деревянную прищепку обратного действия.

– А почему дерево? – спросил Том. – Неужели нет более современных материалов?

– Мы применяем всё экологически чистое.

Увидели мы и обыкновенное болезненное самолюбие, к которому санитары боялись не то что притронуться, а и дышать на него. Оно так и лежало под стеклянным колпаком.

– Его совсем недавно доставили, – пояснил главврач, – мы не успели применить к нему никакого способа лечения.

– Так вы лечите не людей, а болезни? – спросил удивлённо Том, оглядывая палату.

– Да, пришлось вернуться к старой методике, – согласился врач. – Чаще проще вылечить болезнь, чем человека. Но и людей лечим. Мы смотрим, кого или что легче вылечить. Иногда человеку достаточно показать его болезнь, убедить, что болен не он, а, к примеру, его самолюбие – тогда он начинает выздоравливать сам… Кстати, рядом, через стенку, вы можете пронаблюдать подобный процесс – человек борется со своим самолюбием. Но только через перископ, пожалуйста! Никакого постороннего влияния!

Мы приникли к глазкам перископа.

Человек сражался со своим гипертрофированным самолюбием – правда, чуть меньшим того, которое мы только что увидели.

Самолюбие присосалось к нему намертво. Он пытался оторвать, отодрать его, но безуспешно: оно вновь и вновь присасывалось, будто бы под действием электростатического или магнитного поля. Издали борьба напоминала битву с осьминогом, каковой в натуре я никогда не видел, но представить мог вполне отчётливо, вследствие богатого воображения. А теперь я увидел её воочию, и при случае смогу рассказать любому желающему во всех подробностях.

– Лучше бы оно было гиператрофированным, – произнёс Том.

– Далеко не лучше, – возразил врач. – Самолюбие должен иметь каждый человек, иначе он превращается в тютю, тряпку, а то и во что-нибудь похуже.

– А что ещё нужно иметь каждому нормальному человеку?

– К вопросу обязательной комплектации мы вернёмся чуть позже, – веско заметил главный врач.

В соседней палате помещалось болезненное самомнение.

– А почему у вас всё, если болезненное, то обязательно само? – заметил Том.

– Болезни сугубо индивидуальны, – пожал плечами главврач, – толпа не болеет. Толпа – болезнь сама по себе. Но мы её не изучаем, ею занимаются в других местах.

– Ксати, – обратился главврач к одному из сопровождавших, наверное, индусу, выходя из палаты, – как наша новая вакуумная установка?

– Работает норально.

– Глубокий вакуум?

– Нора – метра полтора…

– Качайте ещё!

– Господин главврач, больные бунтуют!

– То есть?

– Требуют не анестезию, а Анастасию.

– Хм…

По коридору прошли, поддерживая друг друга, хромающие правописание и чистописание.

– А почему нет левописания? – спросил Том.

– Вообще-то оно есть, но у нас его нет, – пояснил врач.

Мы прошли мимо двери с надписью «Заразительный смех».

Сквозь стеклянную дверь мы увидели, как у окна стояли и ржали, словно дикие кони, три человека. Собственно говоря, почему словно кони? – конями они и были. Стояли и ржали три диких коня. Три диких коня, три диких коня… Людьми они только прикидывались.

– А чем смех лечить? – спросил Том.

Главврач обернулся, но ничего не ответил, зато его ассистент назидательно сказал:

– Это подсобка. Им и лечим.

Перед посещением палаты «Лихорадки» главврач приказал всем надеть марлевые повязки и только после этого разрешил войти.

– Что у вас? – строго спросил он лежащего у дверей больного, сияющего, словно тщательно огранённый бриллиант.

– Я подцепил алмазную лихорадку. Позавчера меня укусил комар с особо твёрдым хоботком…

– Как идёт лечение?

– Хорошо, но мимо.

– Жалобы есть?

– Доктор, подушка слишком высокая: голова кружится. Мне бы куда-нибудь в копи, в кимберлитовые…

– Ты и сам почти как кибер, – холодно, до синевы, ответил доктор.

– А у меня золотая лихорадка! – сосед «алмазника» отсвечивал жёлтым блеском, и, когда его трясло, слышался звон монет. Но, может, то гремели кости?

– А у меня – валютная… Лютая! Лютню мне! Лютню! И валторну!

– И компот из лютиков, – добавил главврач медсестре, внимательно записывающей рекомендации и лечение.

На соседних койках лежали больные с биржевой лихорадкой, испускавшие двойное ржание; с экзаменационной, рвавшиеся менять экзему на нацию.

Следующая дверь, в которую мы скрылись, носила название «Звёздные болезни». Тут мы насмотрелись иного разнообразия: одни пациенты светились вспыхивающим звёздным светом, по телу других бродили звёзды с различным количеством лучей, третьи рисовали звёзды из глаз, четвёртые растягивали звёзды на погонах, и небезуспешно.

Глава 32. По госпиталю

К реаниматологу стояла живая очередь. Главврач покосился на неё, но ничего не сказал и прошествовал мимо, скрываясь за дверью с табличкой: «Искусственные болезни цивилизации».

Мы просочились следом.

Главврач оглянулся на нас, осматривая больных, и заметил, как бы читая лекцию с кафедры:

– Что интересно: цивилизации приходят и уходят, а болезни остаются: археохирургические раскопки показали, что и цивилизации шумеров, и цивилизации этрусков были свойственны те же болезни, что и нашей: равнодушие, бюрократизм, непонимание…

– Я слышал, что этруски – это предки русских, – робко заметил Том.

– А мне кажется – потомки, – вставил я. – И произошло их название от презрительного выражения окрестных народов: эти русские… или просто эт'русски… А потом произошла инверсия времени, они позабыли технику и технологию, а вдобавок провалились в какую-то дыру во времени. А шумеры…

– Шумеры, шумеры… Наделали шуму без меры. Дело не в национальной принадлежности, – холодно поморзился главврач, – иначе всё списалось бы на особенности национального характера, а ими мы занимаемся. Но я отвлёкся. Идя по пути техногенной цивилизации, человек теряет всё человеческое, уподобляется винтику, а если винтик вставлен в государственную машину, то процесс идёт намного быстрее.

– А как не превратиться? – решил выяснить Том. Но главврач был непреклонен:

– А не превращаться!

– Тяжело. В окружении машин и внутри машины…

– Да. Тяжело. Но возможно. Для этого всего-навсего нужно любой приказ, любую команду – особенно самые идиотские – выполнять обдуманно. Прежде всего – обдуманно. Не бросаться на выполнение ни о чём не размышляя, а сначала пропустить через мыслительный аппарат, через разум. Всё следует выполнять с точки зрения разума. Самую несусветную глупость осмысливать, а тем более давать ей оценку. Тогда вы переводите глупость в совершенно иную плоскость мышления, резко ослабляя её влияние на себя. Если вы и превратитесь в винтик, то во всяком случае – в разумный винтик.