Читаем без скачивания Голыми глазами (сборник) - Алексей Алёхин

Там, где сходятся Саяны и Хамар-Дабан, тянущийся от Байкала тракт переваливает через седловину и уходит к монгольскому озеру Хубсугул.

Граница – это полосатый шлагбаум и несколько домиков. В одном из них заскучавшие таможенники потрошат чемодан монгольского студента, едущего домой на побывку. Громоздкие дощатые сооружения для погрузки скота.

Монголы подгоняют стада прямо к границе, и тут по деревянным помостам, похожим на лабиринты, их набивают в подошедшие грузовики. Чтобы скот не разбредался, вдоль границы глухой забор. Это единственное укрытие, и по малой нужде приходится брести за него – в Монголию. С вышки глядит пограничник.

Монголы бедны, в пыльных рваных халатах с мешочками-кошельками у пояса. На ум приходит злорадная мысль о монголах-завоевателях.

Рассказывают, где-то в этих местах у монголов есть источник, почитаемый лечебным и святым. Охотно допускаю: помывшись впервые в жизни, паломник должен ощутить невиданную свежесть и прилив сил.

Загонять овец помогают козлы-провокаторы Лука и Борька. Один из них медленно вышагивает по деревянному настилу, и овцы из загона устремляются следом. В последний момент козел перепрыгивает невысокий бортик и оказывается на свободе, а овцы набиваются в скотовоз. Упрямых бросают в кузов за шкирку и задние ноги, без церемоний.

Козел стоит, пожевывая, в сторонке и косит подлым глазом без ресниц. Страшно захотелось пнуть его ногой.

Овечки переступают на балериньих ножках под грязно-серыми пачками.

Если счет не сходится, весь кордебалет выгоняют обратно из кузова. Животные облегченно блеют. Потом история с козлом повторяется.

Снова в Мондах. День серый, бетонно-серый, как тот громадный дом, где кино «Ударник». Дождь только что перестал. Дверь дежурки распахнута во двор автобазы с застывшими бензовозами, полосатыми от пыли и потеков воды. Хребет клубится вдалеке черным туманом. С дверной притолоки с размеренностью маятника капает вода. И вдруг одна из капель, подсвеченная невидимым, пробившимся через тучи лучом, вспыхивает хрустально-розовым переливающимся светом. Единственный розовый огонек проносится по безнадежно серому фону.

Братск

То, что именуется Братском, стоит на красной земле – такой, как толченый кирпич дорожек в парках культуры и отдыха.

Строить его начали задолго до официальной даты. О плотине тогда речи не было – возводили соцгородок. Работали зэки. Много их посрывалось со скал, погибло на порогах. После, когда решили соорудить ГЭС, расчищенная ими площадка оказалась под водой. Официально считается, что строительство плотины обошлось без жертв.

Воспетая в стихах и прозе легенда Братска давно иссякла. Есть город временщиков, завлеченных кто северным рублем, кто житейскими обстоятельствами.

Выглядит он уныло.

Дома-коробки почти без зелени, без цветов. Быт налажен плохо. Огромные прибыли станции, алюминиевого завода, лесопромышленного комплекса минуют город.

Не существует и собственно Братска – он весь из нескольких разбросанных на тридцать с лишним километров поселков городского типа. Между ними плохое сообщение, автобусы берут штурмом.

Лишь «коренные», самые давние жители не помышляют уехать. Их немного, они все на хороших местах.

Доходы Братска надо бы отдать ему лет на пять. Может, тогда бы он обустроился и обзавелся тем, что пристало городу.

И уже не был бы общежитием шабашников с бетонными бараками в пять этажей.

Легенду породила плотина.

Это единственное подлинное чудо Братска.

Она прекрасна.

Она так велика, что другой край ее подернут дымкой.

Она уходит вниз гладкой откосой пропастью. И столь же головокружительно взлетает вверх.

Ее бетонное тело врезано в боковые скалы, как в оправу.

Оттенки песка, с которым мешали цемент, испестрили плотину: ее лепили по квадратикам, и эти квадратики видны. Белые, желтые, коричневатые, серые, красноватые заплатки – бесчисленные оттенки песочного цвета в узкой гамме, точно выходы горных пород.

Плотина выглядит произведением природы, да так оно и есть.

Невиданная диковина в нашем гостиничном номере – биде – производит неотразимое действие на посетителей. Обычно после того, как гость заходит в ванную, раздается громкое «Ах!» – возглас восхищения и удивления, за которым следует краткое молчание, во время которого замечательный аппарат изучается и приводится в действие. После чего доносится второе «Ах!», еще более громкое и изумленное, и неосторожно склонившийся над фаянсовым чудом экспериментатор выходит мокрый с ног до головы, приговаривая: «Ребята, да у вас чудесный номер!»

Небо тут какого-то болезненно-голубого цвета, точно выцветшая майка.

В Братск нагрянули молодые японцы с «кораблем дружбы». Власти мечутся: ходит слух об «идеологической акции».

Но все так просто.

В неуютный, необжитой, обманутый город приехали полторы сотни чистеньких, живых, белозубых юношей и девушек. Они ярко одеты, они общительны, они с любопытством разглядывают

Братск. Они интересуются всем – плотиной, школами, архитектурой, заработками, ценами в магазине. Они легко отвечают на вопросы. Они играют с братчанами в волейбол, пинг-понг, бейсбол и весело проигрывают все до единой встречи (не догадываясь, что имели дело со сборными местной спортшколы, предварительно оттрубившими месячные сборы). А после раздаривают горы изумительно сверкающих лаком ракеток, белоснежных волейбольных мячей, тугих и твердых бейсбольных мячиков. Я видел, как тренер победителей со слезами на глазах смотрел на японцев, когда те, улыбаясь, бросили два драгоценных мяча случившимся возле шалопаям. Он мне страшно понравился, этот одержимый волейболом парень. «Господи, – шептал он, – хоть бы пару таких мячей! Кому они дарят!»

И не было никакой акции.

…На протяжении всего путешествия – то на каком-нибудь подоконнике, то на деревенской улице, то вообще на обочине дороги за много километров от всякого жилья – попадались на глаза разрозненные части розовых целлулоидных кукол: руки, ноги, головы… Это производило жутковатое впечатление, вроде предвестия несчастья.

…Сверху, из самолета, речушки, распухшие от запруд, похожи на головастиков.

От Урала до самой Москвы – пожары. Горят леса и торфяники. Желтые густые струйки, выходящие из земли, растягиваются стокилометровыми хвостами. При заходе на посадку самолет ныряет в совсем уже непроглядную муть. Пока он ищет дно, пассажиры шепчут молитвы липкими от аэрофлотовских карамелек губами.

Кишинев

Такое впечатление, что город наводнили глухонемые. Видно, у них какие-то мастерские неподалеку от гостиницы.

Трое – два парня с девушкой – пьют в гостиничном буфете сухое вино, оживленно переговариваясь на пальцах.

Буфетчица, перегнувшись через стойку, доверительно сообщает нам, что у ее подруги в квартире живет такая вот парочка. Ночью, когда они сходятся, то кричат, не слыша себя, на весь дом. «Как кошки, – заключила она без особого осуждения. – И все слушают…»

Десять дней я провел в цирке-шапито, раскинувшемся на кишиневском пустыре, прямо на могилах заброшенного кладбища – о чем узнали, когда рыли ходы для иллюзионного аттракциона.

Но как рассказать, не впадая в бутафорию, об этом анилиновом, придуманном и таком подлинном мире?

Об опутанном вантами воздухе.

О цирковой музыке, переворачивающей душу.

О зависти к летучим акробатам.

О косноязычном мрачнолицем клоуне, между выходами судорожно рассовывающем по карманам реквизит.

О директоре с лицом Утесова, пьющем коньяк в своем вагончике среди афиш и накладных.

О канатоходце Алиханове, сверху показавшем мне засасывающую бархатную пропасть манежа.

О нескончаемых двоящихся близнецах и близняшках из номера иллюзиониста.

О старых, вышедших в тираж артистах, так жалко молодящихся при ярком свете прожекторов.

О ревности лилипута, чья крошечная жена блудит с большим «нижним» из икарийских игр.

О потной муке репетиций, когда по тысяче раз выделывают один и тот же трюк – без музыки, без прожекторов, при единственном случайном зрителе на окружающих манеж пустых деревянных скамейках.

О громадном брезентовом куполе.

О запахах, сплетнях, приметах цирка.

Когда-нибудь я напишу…

Речка Берёза

К пяти мы отделывались от леспромхозовского начальства и шли на речку Берёзу, где водится некрасивая серо-бурая рыбешка.

Тропинка вела то лесом, то круглыми, уставленными молодыми стожками зелеными полянами. Маленький песчаный пляж светлел на той стороне реки, и надо было перейти быстрину вброд. При этом рыба металась к водорослям, вроде брызг от брошенного в воду камня.