Читаем без скачивания Один в Берлине - Фаллада Ганс

Непривычно резкий тон снова вышиб у него почву из-под ног. Он жалобно (она знает, сейчас он расплачется, и уже боится этих слез), так вот, он жалобно произносит:

— Как ты со мной разговариваешь, Хета? Будто я всего-навсего твой работник! Конечно, я больше не возьму денег из кассы. Просто думал, что порадую тебя, если малость подзаработаю. Победа-то была верной!

Она на это не поддается. Не в деньгах дело, обманутое доверие — вот что важно. А он, недоумок, воображает, что она злится исключительно из-за денег!

— И ради игры на скачках ты, стало быть, взял и закрыл магазин?

— Ну да, — отвечает он. — Ты же все равно бы закрыла его, если б меня не было!

— И когда я уходила, ты уже знал, что закроешь?

— Угу, — сдуру признается он. Но тотчас спохватывается: — Нет, конечно нет, иначе бы попросил разрешения. Надумал, когда проходил мимо букмекерской конторы, на Нойе-Кёнигштрассе, ну ты знаешь. Мимоходом глянул на расклад и как увидал среди аутсайдеров Адебара, тут и решился.

— Ну-ну! — Она не верит. Он заранее все спланировал, еще до того, как пошел провожать ее на метро. Она вспомнила, что утром он долго шуршал газетой, а потом что-то долго вычислял на бумажке, уже когда в магазине ждали первые покупатели. — Ну-ну! — повторяет она. — И ты, значит, спокойненько разгуливаешь по городу, хотя мы договорились, что из-за гестапо тебе не стоит носа высовывать на улицу?

— Но ты ведь разрешила мне проводить тебя до метро!

— Мы пошли вместе. И я однозначно сказала, что это лишь проверка! И вовсе не означает, что ты можешь полдня шастать по городу. Где ты был?

— Ах, в одной маленькой пивнушке, я давно ее знаю. Гестаповцы туда не заходят, там только букмекеры да игроки на бегах.

— И все тебя знают! И могут раззвонить на всю округу: мы видали Энно Клуге там-то и там-то!

— Так ведь гестапо тоже знает, что я где-то в городе. Не знает только, где именно. Пивнушка очень далеко отсюда, в Веддинге[30]. И там не было тех, которые могут на меня настучать!

Говорит он горячо, искренне; послушать его, так он совершенно в своем праве. Вообще не понимает, как обманул ее доверие, как жестоко она по его милости борется с собой. Взял деньги — чтобы ее порадовать. Закрыл магазин — так ведь и она бы закрыла. Пошел в пивную — так ведь далеко, в Веддинге. Но что она извелась из-за своей любви, ему совершенно невдомек, даже мысли такой в башку не приходило!

— Значит, Энно, больше тебе сказать нечего? Да?

— А что мне еще говорить, Хета? Вижу ведь, ты до крайности мной недовольна, но я вправду не нахожу, что наделал так уж много ошибок! — Вот они, слезы, которых она боялась. — Ах, Хета, ну не сердись ты на меня! Теперь обязательно буду спрашивать заранее! Только не сердись! Я этого не выдержу…

Однако на сей раз ни слезы, ни мольбы не помогали. В них сквозила какая-то фальшь. Она почувствовала к плачущему мужчине едва ли не отвращение.

— Я должна хорошенько все обдумать, Энно, — сказала она, превозмогая брезгливость. — Мне кажется, ты вообще не понимаешь, как сильно обманул мое доверие.

И она прошла мимо него на кухню дожаривать картошку. Вот и поговорили. И что же? Ей полегчало, отношения прояснились, стало проще принять решение?

Ничего подобного! Она лишь убедилась, что этот человек никогда не испытывает никакой вины. Беззастенчиво лжет, если считает, что так удобнее, причем ему совершенно все равно, кому солгать.

Нет, такой мужчина ей не подходит. С ним надо заканчивать. Хотя одно ясно: сегодня вечером она его за порог уже не выставит. Он ведь не понимает, в чем виноват. Как щенок, который изгрыз башмаки и даже не догадывается, за что, собственно, хозяин его бьет.

Да, придется дать ему еще день-два, чтоб нашел себе жилье. И если он угодит в лапы гестапо, что ж, тут она ничего поделать не может. Сам нарывается — с игрой-то на бегах! Нет, ей необходимо от него избавиться, никогда больше у нее не будет к нему доверия. Будет жить одна, отныне и до последнего своего дня! При мысли об этом ей становится страшно.

Но, несмотря на страх, после ужина она говорит ему:

— Я все обдумала, Энно, нам надо расстаться. Ты — человек симпатичный, милый, но смотришь на мир слишком уж другими глазами, по большому счету нам не ужиться.

Он неотрывно смотрит на нее, а она, словно в подтверждение своих слов, стелет ему на диване. Поначалу он ушам своим не верит, потом жалобно скулит:

— Господи, Хета, ты ведь не всерьез! Мы же так любим друг друга! Ты же не хочешь выставить меня на улицу, прямо в лапы гестапо!

— Ах! — вздыхает она и сама себя уговаривает: — С гестапо все навряд ли так уж серьезно, иначе бы ты не шнырял нынче полдня по городу!

Он падает на колени. Прямо по-настоящему ползает перед нею на коленках. Обезумев от страха.

— Хета, Хета! — выкрикивает он сквозь рыдания. — Ты ведь не хочешь моей смерти? Разреши мне остаться здесь! Куда мне деваться? Ах, Хета, я прошу хоть капельку любви, я так несчастен…

Слезы и вопли, скулящая от страха собачонка!

Он норовит обнять ее ноги, хватает за руки. Она убегает от него в спальню, запирается на задвижку. Но всю ночь слышит, как он снова и снова дергает дверь, поворачивает ручку, скулит, умоляет…

Она лежит тихо-тихо. Собирает все свои силы, чтобы не уступить, не размякнуть сердцем от этих слезных просьб за дверью! Она тверда в своем решении больше с ним не жить.

За завтраком они сидят друг против друга бледные, невыспавшиеся. Почти не разговаривают. Делают вид, будто вчерашнего объяснения не было вовсе.

Но теперь он знает, думает она, и, если не пойдет сегодня искать себе комнату, завтра все равно покинет мой дом. Завтра днем я еще раз ему скажу. Мы должны расстаться!

О да, Хета Хеберле — женщина столь же мужественная, сколь и порядочная. А что она все-таки не выполнит своего решения, не оттолкнет Энно от себя, зависит не от нее, а от людей, которых она пока не знает. Например, от комиссара Эшериха и Эмиля Баркхаузена.

Глава 28

Эмиль Баркхаузен проявляет услужливость

Покуда Энно Клуге и госпожа Хеберле объединялись в новый жизненный союз, который так быстро распался, комиссар Эшерих переживал тяжелые времена. Он не стал утаивать от своего начальника Пралля, что Энно Клуге сумел живенько отделаться от хвостов и бесследно исчез в океане большого города.

Комиссар Эшерих покорно стерпел брань, градом посыпавшуюся по этой причине на его голову, он, мол, идиот, неумёха, пора засадить его, бездельника, за решетку, почти за год не изловил автора паршивых открыток!

А напав на след, умудрился, болван, отпустить парня на свободу! Собственно говоря, комиссар Эшерих фактически причастен к государственной измене, и, если он в течение ближайшей недели не предъявит обергруппенфюреру Праллю этого Энно Клуге, с ним соответственно и поступят.

Выволочку комиссар Эшерих покорно стерпел. Но она подействовала на него странным образом: точно зная, что Энно Клуге не имеет ни малейшего касательства к открыткам и ни на шаг не приблизит его к обнаружению настоящего автора, комиссар тем не менее вдруг почти целиком сосредоточился на розыске жалкого, ничтожного Энно Клуге. В самом деле, очень уж досадно, что плюгавый мужичонка, которого он собирался подсунуть начальству, чтобы потянуть время, выскользнул у него из рук. На этой неделе Домовой особенно постарался: на стол комиссара легли три его открытки. Но впервые с начала работы над этим делом ни открытки, ни их автор не вызвали у Эшериха никаких чувств. Он даже запамятовал пометить флажками на карте места находки.

Нет, сперва надо изловить Энно Клуге, и комиссар Эшерих вправду прилагал неимоверные усилия, чтобы сцапать этого малого. Даже съездил под Руппин, к Эве Клуге, на всякий случай заготовив ордера на арест самой Эвы и ее мужа. Однако вскоре понял, что женщина действительно не имеет уже никакого отношения к Энно и о его жизни за последний год знает крайне мало.