Читаем без скачивания Перерождение - Джастин Кронин

После осмотра дежурный врач объявил, что сухожилие порвано, и отправил Уолгаста к ортопеду, которым оказалась Лайла. Она вошла в комнату, доедая йогурт, бросила стаканчик в корзину, вымыла руки, а к Уолгасту даже не повернулась.

— Я доктор Кайл, — объявила она, вытерла руки, взглянула на историю болезни и лишь потом на Брэда. Красавицей Уолгаст бы ее не назвал, хотя что-то в ней заставило сердце сжаться, как от ощущения дежа-вю. Каштановые волосы, убранные в пучок, были закреплены блестящей палочкой, на тонком носу сидели изящные очки в черной оправе. — Вы повредили сухожилие во время баскетбольного матча?

— Да, — робко кивнул Уолгаст. — Спортсмен из меня никудышный.

На поясе у Лайлы завибрировал сотовый. Она быстро взглянула на телефон, чуть поморщилась и тут же аккуратно дотронулась своим указательным пальцем до мягкой подушечки под средним пальцем левой ступни Брэда.

— Напрягите стопу!

Брэд попробовал… Боль накатила так сильно, что его замутило.

— Где вы работаете?

— В правоохранительных органах, — нервно сглотнув, выдавил Уолгаст. — Господи, как больно!

Лайла что-то записала в истории болезни.

— В правоохранительных… — повторила она. — То есть в полиции?

— В ФБР, — уточнил Уолгаст но, вопреки ожиданиям, огонька интереса в ее глазах не заметил. Равно как и кольца на левой руке, хотя по большому счету это ничего не значило: может, она снимает его во время приемов.

— Направляю вас на рентген, — объявила Лайла, — хотя я на девяносто процентов уверена, что сухожилие порвано.

— То есть?

— То есть вам предстоит операция. Да, дело серьезное… Потом восемь недель в туторе и шесть месяцев на полное восстановление. Боюсь, баскетболу конец, — грустно улыбнулась она.

Лайла дала ему обезболивающее, от которого глаза тут же начали слипаться. Вскоре повезли на рентген, но Брэд едва проснулся, а когда наконец разлепил тяжелые веки, понял, что лежит на койке, а рядом стоит Лайла. Кто-то укрыл его одеялом. Брэд взглянул на часы: девять вечера. Он провел в больнице почти шесть часов.

— Ваши друзья еще здесь?

— Очень сомневаюсь.

Операцию назначили на семь утра следующего дня. Уолгаст подписал несколько документов, и, прежде чем его отвезли в палату, Лайла спросила:

— Хотите кому-нибудь позвонить?

— Нет, — пролепетал Уолгаст: от викодина сильно кружилась голова. — Как ни печально, у меня даже кошки нет.

Лайла пристально на него посмотрела, точно надеясь услышать что-то еще. Брэд уже собирался спросить, не встречались ли они прежде, когда она растянула губы в улыбке.

— Вот и славно.

Их первое свидание состоялось через две недели в больничной столовой. После операции левую ногу Брэда от носка до колена замуровали в тутор. Он даже на костылях передвигался с трудом, поэтому сидел за столиком и, как убогий инвалид, ждал, когда Лайла принесет еду. Она пришла в форме, потому что дежурила и собиралась ночевать в больнице, но, как заметил Брэд, изменила прическу и подкрасилась.

Вся семья Лайлы жила на востоке, под Бостоном. После учебы на медицинском факультете Бостонского университета — худшие четыре года в ее жизни, такого врагу не пожелаешь, — Лайла решила специализироваться на ортопедии и пройти резидентуру в Колорадо. Девушка опасалась, что возненавидит огромный, безликий и такой далекий от ее родины город, но переезд принес только облегчение. Понравилось все: беспечная суета Денвера, лабиринты районов и автострад, холодные равнодушные горы и обдуваемые ветрами равнины, открытость местных жителей, полное отсутствие манерности и то, что почти все они родились и выросли в других городах, то есть были изгнанниками, как и сама Лайла.

— Город показался таким нормальным! — вспоминала Лайла, смазывая рогалик плавленым сыром — для нее это был завтрак, хотя часы показывали восемь вечера. — Прежде я не представляла, что такое нормальная жизнь. Денвер стал лучшим лекарством для чопорной выпускницы колледжа Уэллсли.

Уолгаст чувствовал, что в подметки не годится такой девушке, и честно в этом признался.

Лайла смущенно улыбнулась и сжала его ладонь.

— Ну и напрасно!

Лайла работала допоздна, поэтому обычное ухаживание с ресторанами и кино исключалось в принципе. После выписки Уолгаст оформил больничный и сидел дома, точнее, слонялся по квартире в ожидании вечера, чтобы вместе с Лайлой поужинать в больничной столовой. Она рассказывала, как росла в Бостоне в семье преподавателей колледжа, как училась, как проводила время с друзьями, как год жила во Франции, пытаясь стать фотографом.

Брэд догадался: Лайла ждала человека, которого все это заинтересует и удивит. Он был готов стать таким человеком и часами слушать ее рассказы. Первый месяц они разве что за руки держались, но однажды после ужина Лайла сняла очки, наклонилась к Брэду и нежно его поцеловала. Ее губы пахли апельсином, который она только что съела.

— Ну вот… — прошептала она и с фальшивым страхом оглядела столовую. — Никто не видел? Формально я по-прежнему твой доктор!

— Моя нога почти в порядке, — отозвался Брэд.

Когда они поженились, Брэду было тридцать пять, Лайле — тридцать один. Церемония состоялась ясным сентябрьским днем в маленьком яхт-клубе на полуострове Кейп-Код. Стоял полный штиль, парусники едва покачивались на водах залива, осеннее небо поражало голубизной. Подавляющее большинство гостей были со стороны Лайлы — друзья и члены семьи, напоминающей огромное племя. Родственников понаехало столько, что Брэд не то чтобы имена запомнить, даже пересчитать всех не смог. Половина присутствовавших женщин в разное время делили с Лайлой комнату и горели желанием поведать Уолгасту об их «девичьих забавах». В итоге их рассказы сводились к одной и той же истории. Брэд буквально светился от счастья. Он перепил шампанского, влез на стул, произнес длинный, слезливый и совершенно искренний тост, а под конец ужасающе фальшиво пропел куплет песни Синатры «Обнимать тебя». Гости разразились хохотом и аплодисментами, а потом обсыпали их с Лайлой рисом. Если кто и знал, что невеста на четвертом месяце беременности, то не сказал ни слова. Сначала Уолгаст списал это на бостонскую сдержанность, но потом понял: все искренне рады за них с Лайлой.

На Лайлины деньги — по сравнению с женой Брэд зарабатывал сущие крохи — они купили дом в Черри-Крик, старом денверском районе, славящемся парками и хорошими школами, и стали ждать первенца. Оба чувствовали: родится девочка. Евой звали Лайлину бабушку, весьма темпераментную особу, которая в молодости отправилась в круиз на «Андреа Дориа», а впоследствии какое-то время встречалась с племянником Аля Капоне. Брэду имя Ева нравилось, и, когда Лайла его предложила, он согласился. Супруги решили: Лайла проработает до самых родов, а потом они вдвоем будут растить малышку до года, после чего Брэд вернется на службу в ФБР, а Лайла — в больницу, на полставки. План изобиловал недостатками, которые Брэд и Лайла видели, но особо не беспокоились. Они обязательно справятся!

На тридцать четвертой неделе у Лайлы подскочило давление, и акушер велел соблюдать постельный режим. «Не волнуйся, — успокаивала она Уолгаста. — Давление высокое, но для малыша опасности не представляет. В конце концов, я врач, возникнет серьезная проблема — обязательно скажу». Брэд беспокоился, что Лайла переутомилась на работе: в больнице ведь целый день на ногах! Он был готов кормить ее с ложечки, приносить книги и диски с фильмами, только пусть дома сидит!

Однажды вечером, за три недели до срока, Брэд вернулся домой и застал Лайлу в слезах. Она скрючилась на кровати и сжимала виски.

— Голова раскалывается! — пожаловалась Лайла.

Давление оказалось сто шестьдесят на девяносто пять. В больнице сказали: у Лайлы преэклампсия, именно она вызывает головную боль. Акушеров беспокоили судороги, состояние Лайлиных почек и возможный выкидыш. Все очень волновались, особенно Лайла — ее лицо посерело от тревоги. «Придется вызывать роды, — заявил доктор. — Вагинальное деторождение в таких случаях лучше всего, но, если в ближайшие шесть часов не начнутся схватки, сделаем кесарево сечение».

Лайле поставили капельницу с питоцином и вторую — с сульфатом магния, чтобы предотвратить спазмы матки. «Магнезия переносится тяжело!» — бодрым голосом объявила медсестра. «В каком смысле тяжело?» — уточнил Уолгаст. «Трудно объяснить, но вашей супруге не понравится». Лайлу подключили к фетальному монитору и стали ждать.

«Тяжело» означало «ужасно». Лайлины стоны потрясли Уолгаста до глубины души. Он в жизни не слышал ничего подобного. «Во мне словно костры пылают, — повторяла несчастная. — Мое тело меня ненавидит! Боль просто адская!» От сульфата магния она так мучилась или от питоцина, Уолгаст не знал, а медсестры ничего не объясняли. Начались схватки, но акушер заявил: матка раскрылась лишь на дюйм, что явно недостаточно. «Сколько ей еще терпеть? — недоумевал Брэд. — Мы же на занятия ходили, все рекомендации выполняли! Никто не говорил что роды — это садистски долгая пытка!»