Читаем без скачивания Наваждение - Вениамин Ефимович Кисилевский

Бывала ли Вера дома у Сидорова? Не в тот, известный мне раз, а прежде? И не до свадьбы со мной — после? Я не припомню, говорил ли с Верой о сидоровской тетке — всегда старался вообще не упоминать Севкиного имени, — но Вера, конечно же, знала о ней. Не могла не знать — все отделение бурлило, когда раскрылась эта гнусная история. Другому бы в приличном обществе бойкот устроили. Севке же — как с гуся вода. Несокрушимый, сумевший вознестись выше суда человеческого Сидоров, баловень природы.

Природы… А что — природа? Что это за храм, которому мы поклоняемся, в чью непогрешимость и справедливость свято верим? Изначально права, изначально мудра… На каменистых дорожках своего двора я встречаю лежащих на спине жуков — больших таких, черных, глянцевых. Очутившись короткими лапками вверх — с деревьев, наверное, падают, — они гибнут, потому что не способны самостоятельно перевернуться. Я нахожу травинку, щепочку, помогаю им встать на ноги. Помогают — я и мне подобные — единицам, тысячи и тысячи остальных обречены. Только не надо меня убеждать, что это очередное проявление какой-то высшей целесообразности, что всё в конечном итоге для их же, больших и красивых жуков, пользы. А страдальцу жуку, заживо сжираемому полчищами набежавших муравьев, тем более объяснить невозможно.

Человек, человек разумный, силен тем, что сопротивляется природе, жестоким, беспощадным ее законам. В первую очередь мы, врачи, — для того и предназначены. И, конечно же, человеческие самки — женщины. Они, в отличие от животных, не всегда отдают предпочтение самцу-победителю, нередко выбирают слабого, уязвимого. Не потому, что утратили инстинкт отбора для воспроизведения полноценного будущего потомства. Существуют иные ценности, иная целесообразность, чуждые природе, ведущей счет времени не на дни, а на тысячелетия. Природе, любовно именуемой матушкой. Единственная правда ее — что выживает тот, кто лучше приспособится. Не лучший выживает — изворотливый, а это почти всегда вор и предатель, в большей или меньшей степени.

Сидоров был истинным творением природы, ее любимым детищем. Не сомневаюсь, что прожил бы он долго и в довольстве, не вмешайся в этот вегетативный процесс другой представитель его племени. Он, Сидоров, и действовал сообразно незыблемым канонам природы, вел естественный отбор. Одной из жертв стала его тетя, родная сестра матери. Пожилая одинокая женщина, фронтовичка, она прописала к себе племянничка, когда он вернулся из провинции. Кстати, Серега Никишин, хирург из районной больницы, рассказал мне, что Севка умудрился продать там выделенную ему ведомственную квартиру, неплохо заработал.

Противно вспоминать о той пакостной истории, скажу только, что Севка исхитрился — знакомые ребята, он не скрывал, помогли — упечь доверчивую тетушку в дом для престарелых, вычеркнуть из ордера. Та отчаянно сопротивлялась, выступила в ее защиту такая могущественная организация, как ветеранский совет, возбудили судебный процесс, но куда им всем — против Сидорова, хорошего, компанейского мужика Сидорова, рубахи-парня. Косому теткиному коту повезло больше.

Значило ли это что-то для Веры? Понимала ли, чего можно ждать от избранника? Хотя, Вера же не собиралась за Севку замуж, а для того, чем она занималась с ним, важны другие достоинства. Тогда, на дочкином дне рождения, она сказала, что не способна испытывать какие-либо чувства к «сытому мерзавцу». Обиделась, что подобная мысль могла прийти мне в голову. В тот миг я ощутил себя круглым идиотом, но со временем постиг, что не лгала мне. В том-то и беда, что не лгала. Разве я сам, по большому счету, не уподобился ей?

Странная, непостижимая для мужчин женская логика. Много тоньше, сострадательней, они порой ставят нас в тупик, отказываясь понимать и принимать очевидные вещи. Это не наивность и не нравственная слепота — это упорное нежелание видеть то, чего не хочется видеть. Не самый удачный, может быть, пример, но все-таки, раз уж вспомнил о сидоровском коте.

У Вали была школьная подруга, Оленька. Именно Оленькой ее все звали, не Олей, потому что — беленькая, тоненькая, ясноглазая, с непорочно гладким и чистым лбом. Я как-то приметил ее со знакомым парнем, счел необходимым поговорить с ней. Мальчишками мы с тем парнем жили по соседству, он отравлял мне жизнь. Негодяй издевался над кошками — жестоко, изощрённо. Любимое развлечение — забирался на крышу нашего шестиэтажного дома, раскручивал жертву за хвост — и швырял вниз. При первой же возможности я сказал ей:

— Зря ты, Оленька, общаешься с этим типом, он нехороший человек.

— Почему? — выгнула она тонкие брови.

— Знаешь… — я старательно подыскивал слова, — пацаном он калечил кошек, сбрасывая их с крыши шестиэтажного дома.

— Ну и что? — искренне удивилась она.

Я сейчас не помню, любила или не любила Оленька животных. И не меняет это сути. Но если она, очарованная своим кавалером, не желала слышать о нем ничего дурного, то Вера иллюзий относительно Сидорова точно не питала, в том и беда.

Мне же Сидоров поначалу был просто интересен. Гадок, но интересен. Не могу пожаловаться, что в отделении ко мне относились плохо, — были ровные, дружественные, рабочие отношения. Вряд ли кто-то меня особенно любил, да и не нужно, чтобы любили, служба есть служба. Могу сказать об этом определенно, не подслащивая пилюлю. Я пытался докопаться, за что любили Сидорова — почти все, не исключая Покровского, толкового, проницательного человека и доктора. Многое было бы объяснимо, если б Севка прятал свое поганое нутро, старался казаться лучше, чище, благородней — так нет же! Почему даже те черты, которые вызывают неприятие, гадливость у каждого нормального человека, не шли ему во вред?

На одной из наших «расслабительных» посиделок мы заговорили о гомиках. Как-то исподволь, незаметно, эта тема перестала быть неприличной, просочилась в нашу жизнь, заполонила газеты, телепередачи. Известное с детских лет бранное слово «пидор» вытеснилось ласковым «голубой». Потихонечку, полегонечку нас приучают к мысли, что проблема эта надуманная, затеянная злодеями-большевиками. Хуже того — что ничего крамольного или, дошло и до этого, противоестественного в однополой любви нет, а считать иначе — зашоренность и дремучесть. Для усиления атаки вызывается тяжелая артиллерия: фамилии великих, грешивших — или уже не грешивших? — гомосексуальной любовью.

У меня одно слово «гомосексуализм» вызывает отвращение. Уже лишь своим звучанием. Есть в нем что-то сальное, скользкое, вызывающее брезгливость. Об этом я и говорил собравшейся компании, когда всплыла почему-то тема гомиков. Доказывал, что, прежде всего, страшны извращенцы тем, что растлевают детей. Пусть бы, если уж сотворила их такими природа, тешились друг с другом, но мальчиков-то зачем портить? И отчего не действуют