Читаем без скачивания Семья Зитаров, том 1 - Вилис Тенисович Лацис

— Для чего тебе? — удивилась мать.

— Нужно, — уклонился Эрнест от ответа.

Порывшись в ящиках комода, мать нашла старую, изрезанную на куски блузку.

— Годится, — сказал Эрнест и вечером у себя в комнате разрезал шелк на тонкие мелкие полоски, настолько мелкие, что, смешав с табаком, ими можно было набивать папиросные гильзы. Он стал курить табак с шелком, курил много, вдвое больше, чем обычно. Надежное средство скоро дало результаты: у Эрнеста начались хрипы в легких, показалась мокрота со слизью, а лицо сделалось бледно-желтым. Парень часто посматривал в зеркало и с удовлетворением наблюдал за изменением своей внешности. Он кряхтел по-стариковски, а когда мать, озабоченная здоровьем сына, советовала ему сходить к врачу, он отказывался.

С приближением весны, незадолго до мобилизации, Эрнест применил еще и другой способ Яна Силземниека. Береженого бог бережет — в военное время с двумя болезнями всегда надежнее, чем с одной. При помощи конского волоса и покрытой плесенью медной трехкопеечной монеты он проделал небольшую операцию. Вскоре правая нога его оказалась пораженной какой-то ужасной, непонятной болезнью: нога стала напоминать бревно, сделалась иссиня-багровой, а на бедре появилась страшного вида изъязвленная рана. Болезнь приковала Эрнеста к постели, и к нему вызвали врача. Старый, опытный сельский медик прописал страждущему лекарства, пластырь, но все это Эрнесту не помогало. Нельзя даже было установить настоящего диагноза.

В скором времени объявили мобилизацию. Укутанного Эрнеста уложили в сани и повезли в Ригу. С ним поехал отец, больше, нежели сам Эрнест, обеспокоенный состоянием сына. Врачи призывной комиссии долго и внимательно осматривали больную ногу, выслушивали легкие и изучали слизистую мокроту, после чего старший из них, седой полковник, участливо сказал Андрею Зитару:

— Везите его домой. Ему осталось жить самое большее месяца два.

С белым билетом в кармане, забракованный на всю жизнь, Эрнест вернулся на побережье. Похоже было, что он совсем не опечален своей плачевной судьбой. Домашние относились теперь к Эрнесту сочувственно-ласково, каждый старался хоть чем-нибудь облегчить последние дни обреченного на смерть, его берегли, баловали, как слабого ребенка, и терпеливо переносили капризы и грубость. Даже Вилма Галдынь как-то передала через Эльзу привет больному, очевидно, чувствуя себя виноватой. Эрнест артистически играл роль страдальца. Сообразив, что теперь можно использовать свое положение, он написал Вилме несколько строк:

«Вот что ты со мной сделала! Был я здоров, хотел жить и быть счастливым, но ты отняла у меня радость, и теперь я должен умереть. Возможно, я и смог бы поправиться, если бы видел смысл жизни. Но я не хочу жить, раз ты была так несправедлива ко мне. Будь счастлива. Прощай, Вилма. Я все прощаю тебе и остаюсь твоим другом до конца…»

На следующий день Эльза принесла ответ Вилмы:

«Милый Эрнест, у меня на сердце очень тревожно, потому что тебе приходится из-за меня переносить такие страдания. Может быть, я была не права и поступила опрометчиво, но зачем же губить себя из-за таких пустяков? Если действительно дело обстоит так, что ты можешь вылечиться и не делаешь этого из-за меня, то спасай себя, и все будет хорошо. Я хочу, чтобы ты жил, и тогда ты сможешь приходить ко мне, если перестанешь сердиться. Разве я могла подумать, что у тебя такие серьезные намерения? Теперь я это понимаю. Будь здоров, Эрнест, и береги себя».

Эрнест удовлетворенно усмехнулся и спрятал письмо в ящик стола: когда-нибудь оно послужит доказательством и заставит Вилму выполнить данное обещание. Да, теперь он вполне спокойно мог выздоравливать. И это оказалось совсем не так сложно. Следовало лишь немножко заняться бедром и на некоторое время прекратить курение.

Неделю спустя опухоль на ноге совсем опала. Хрипы в груди прекратились, легкие перестали выделять гнойную мокроту, и на лицо больного вернулся румянец. К тому времени, когда зазеленел лист на деревьях и, по предсказанию врачей из военно-медицинской комиссии, Эрнест должен был умереть, он уже чувствовал себя настолько здоровым, что мог отправиться с сетями в море.

Осталось только старческое покрякивание, которое долгое время еще служило признаком пошатнувшегося здоровья молодого Зитара.

Глава четвертая

1

На первый взгляд море осталось таким же, каким было, не изменились и берега. Опустел лишь далекий горизонт, и как-то непривычно тихо стало на берегу. Уже не вырисовывались в туманной дали воронкообразные струи черного дыма, извергаемого пароходными трубами, не сверкала манящая белизна парусов. До самого горизонта простиралась серая, мертвая равнина. Изредка мелькнет лодка, раздастся крик чайки, да на сторожевых постах у взморья маячат фигуры неусыпных пограничников. Море уже не было больше свободной дорогой в мировые просторы, оно стало глубоким крепостным рвом, не носителем ценностей, а полем сражений. Минные заграждения придавали темнеющей пучине тревожно-зловещий оттенок. Затопленные у входа в порты суда угрожали своими осевшими в воду корпусами; стройные мачты, трубы, мостики и палубы затягивались там илом.

Капитан Зитар походил на пленника, осужденного жить на берегу. Лишившись судна и вклада в банке, он хотел было найти утешение в хозяйственных заботах, занялся полевыми и домашними работами, кое-что приводил в порядок, улучшал. В серых домотканых брюках и высоких отвисших сапогах капитан осенью возил навоз на поле, чинил мостики через канавы, руководил молотьбой и выполнял дорожную гужевую повинность. Он теперь реже брил бороду, и в ней с каждым днем показывалось все больше серебряных нитей. В окрестности Андрея уже называли старым Зитаром, и он примирился с этим, как, впрочем, и со многими другими переменами. Да и на самом деле, почему бы ему и не называться старым Зитаром? Сыновья выросли, дочь взрослая, река жизни струилась среди тенистых, предзакатных берегов. Седей и обрастай мхом, старый морской волк!

Одно время, казалось, Зитар совсем успокоился, и было похоже на то, что кругосветный скиталец стосковался по тихой гавани у родных берегов: довольно странствовать, довольно безумствовать! Обрабатывай землю и слушай по воскресным дням проповеди! Но по мере того, как затягивалась война и жизнь становилась с каждым днем труднее, в сердце капитана опять пробудилась старая тоска по морю.

Он часто уходил к устью реки и подолгу задумчиво смотрел на море. Ну что в нем особенного? Огромное пространство соленой воды, больше ничего. Но как манил, как звал туманный горизонт! Какими чувствами наполнялась грудь капитана! Другие ушли в море… старые товарищи и его собственный сын… Пишут письма, сообщая о своих делах. Их овевает бодрое дыхание моря. Мигают огни бакенов, гудят доки, и жаждущий моряк бросает шиллинг на прилавок пивнушки: «Уан