Читаем без скачивания Зеркало Иблиса - Виктор Бурцев

Как он и полагал, Ягер ничего не ответил, зато на вопрос отозвался профессор.

Юлиус Замке вскочил и, вытянувшись в струнку, отрапортовал довольно четко:

– Заключенный номер двадцать три семнадцать дробь семь по вашему приказанию прибыл! – и непонятно прибавил после продолжительной паузы. – Сволочь.

– Я спрашиваю, что все это значит?! – обратился Фрисснер к Ягеру.

Тот поднял раскисшее лицо и улыбаясь пояснил:

– Мы лечились. У профессора ярко выраженная диарея. Вы, штурмбаннфюрер, совершенно не заботитесь о сохранности такого ценного кадра… То есть представителя дружественной нам интеллигенции… Совершенно не заботитесь! Я буду иметь честь доложить по возвращении об этом вопиющем факте…

Чувствуя, как немеют скулы и напрягается рука на кобуре, Фрисснер мысленно сосчитал до десяти и только после этого обратил внимание на какое-то бульканье, доносящееся из-за спины. Обернувшись, Артур обнаружил, что Богер сидит на песке и давится от смеха.

«Черт возьми… – подумал Фрисснер. – А ведь я их едва не пристрелил… И этого алкоголика, и этого идиота профессора. Вот так запросто… Бах-бах – и экспедиция возвращается назад. Пустыня сведет меня с ума… А коньяк и впрямь может поправить желудок Замке, здесь штурмбаннфюрер прав…»

– Эй, солдаты! Четверо ко мне! Подоспевшим ребятам Обета капитан указал на Ягера:

– Штурмбаннфюрера в грузовик. Господина профессора к нам в машину. Грузите.

Когда пьяные вопли Ягера заглохли где-то позади, Фрисснер подошел к Богеру и серьезно сказал:

– Спасибо. Ложитесь спать на заднее сиденье. Машину поведу я.

Ночь в пустыне черная. Очень черная и холодная. Откуда-то сверху зло посверкивают звезды, но это не добавляет света, скорее наоборот, подчеркивает темноту.

В машине было душно. От храпящего Юлиуса Замке дико воняло перегаром и еще чем-то кислым, словно от выдохшегося винного сусла. Противно и гадко. Фрисснер трясся за рулем и тихо завидовал Богеру, который, бесцеремонно скинув профессора куда-то вниз, захватил все сиденье и дрых без задних ног. Макс мог заснуть где угодно и когда угодно. В боевых условиях это большой плюс.

Дорога становилась все хуже и хуже. Колеса подбрасывало, иногда «фиат» натужно взревывал, попадая колесами в мягкие массы песка. Иногда казалось, что машина уже съехала с дороги и катится по барханам, норовя увязнуть окончательно. Однако Фрисснер по этому поводу не беспокоился. На карте как раз против этого места стояли четкие указания о качестве дорожного покрытия, если его можно было так назвать. Карта была довольно старая и явно прошла не через одни руки, а может быть, картографы были людьми с юморком… Чуть ниже топографических значков было едва видимыми закорючками приписано от руки: «Дорога – дерьмо».

Ну, дерьмо, значит, дерьмо. Говорят, что в России дороги еще хуже.

Беспокоило Фрисснера другое. То, что не давало покоя с самого начала экспедиции.

Людвиг Ягер.

Человек, вынырнувший черт знает откуда и черт знает почему принимающий участие в экспедиции. Конечно, Артур Фрисснер не строил иллюзий насчет ведомства, которое приставило Ягера к операции. С самого начала было ясно, что цель экспедиции действительно важна для рейха и контроль будет осуществлен максимальный. Однако кандидатура штурмбаннфюрера вызывала весьма большие сомнения, если не сказать хуже. Психика Ягера была чем-то вроде мины. Достаточно одного неверного шага… Было сомнительно, чтобы родное Фрисснеру ведомство послало на задание такого неуравновешенного человека. Ягер был бы хорош на допросах, вот уж мастер своего дела, на передовой он действительно неплохой солдат, на должности коменданта лагеря… Ягер мог служить СС где угодно. Кроме того места, куда его послали. Его мозг не был приспособлен к подобным испытаниям.

Людвиг был слишком мистичен, слишком… Фрисснер не смог подобрать слов.

Слишком истово верил?

Во что?

В Вотана?

В новых богов?

В мистику рун?

Ягер был будто бы немного за гранью и видел мир иначе. Это, наверное, хорошо в лабораториях «Анненербе», но в поле…

Фрисснер припомнил поведение Ягера, когда вся экспедиция едва не погрузилась в песок. Глупость, конечно, но все остались живы только благодаря тому выстрелу штурмбаннфюрера.

Куда стрелял этот полубезумный человек?

В кого метил?

В кого попал?

Но ведь попал…

Артур вспомнил бурю, которая отвернула в сторону, словно столкнулась с чем-то, с незримой стеной.

С чем столкнулась?

Что стало той рукой, которая отвела страшную тучу?

В этой мозаике что-то не складывалось. Маленькие цветные кубики ложились не в тот рисунок… «Анненербе», мистика, Ягер, пустыня, где не все чисто и где реальность оказывается странно лживой, неверной и изменчивой…

Машину подбросило, и профессор глухо и жалобно застонал. Артур вдруг понял, что на мгновение заснул за рулем, поддавшись гипнозу ночной дороги. На какой-то миг показалось, что песок в свете фар вспыхнул спектральными красками Но нет. Все по-прежнему. Песок, дорога-дерьмо, воняющий перегаром профессор, у которого медленно, но верно начинается похмелье.

Артур открыл окно, поток холодного воздуха противно обжег лицо и забрался под ворот рубашки. Вместе с ветром внутрь кабины влетели пыль и мелкие песчинки.

«Интересно, где Ягер берет коньяк? – подумал Фрисснер. – Вот еще проблема, которую предстоит решить. Утром…»

Мысль оборвалась, когда «фиат», преодолев подъем на очередной бархан, стал неторопливо скатываться вниз по пологому склону. Чуть слева, возле дороги, горел костер.

Фары машины ярко высветили сидящих у костра. Четыре неподвижные фигуры, закутанные в те тряпки, которые бедуины называют одеждой… Фрисснер не заметил вокруг ни верблюдов, ни лошадей, ни поклажи Создавалось ощущение, что четыре человека идут по пустыне пешком, налегке…

Артура бросило в холодный пот, и он снял ногу с педали тормоза, когда увидел в ярком блеске костра и свете фар, что вокруг огня сидят скелеты. Черные провалы пустых глазниц, белизна костлявых пальцев. Ночь. Пустыня. Костер.

«Фиат» рявкнул двигателем и рванул в темноту. Водители идущих сзади грузовиков сильно удивились такому поведению головной машины. Они ничего не видели.

49

Но посмотрите на это другими глазами.

«Минус два», – почему-то вертелось в голове капитана Фрисснера.

Минус два.

Ганс Эдербауэр и Йозеф Рилль. Два ефрейтора с перерезанными глотками, слишком привыкшие к безлюдью пустыни и поплатившиеся за это жизнью. Один из Менхенгладбаха, второй из Льежа.