Читаем без скачивания Влюбленный Шекспир - Энтони Берджесс

— Где этот сонет?

— Сонет может подождать до утра.

— Я взгляну на него сейчас же. — С этими словами Уильям схватил трутницу — ящичек с сухими щепками — и принялся чиркать огнивом, а затем отыскал при лунном свете подсвечник со свечой, который, казалось, стоял здесь еще со времен его детства. — Я узнаю, кто передал его тебе…

— Ричард…

— Ну да, и тут без Дикона не обошлось!

— Нет, ему, к твоему сведению, это передал другой Ричард — твой приятель мастер Куини.

— Дик? — Уильям оторопел. — Дик Куини?..

— Твое сочинение в моей книжке, вон в той. — Энн указала ее местонахождение, величественно поведя рукой, которая при свете свечи казалась теплой и огненно-розоватой. — Заложено между страницами.

Нахмурившись, Уильям взял в руки книжонку в дешевом переплете — набожный бред, идиотские пророчества, предвещающие пришествие Антихриста из Испании и конец света. Отыскал заложенный между страницами обрывок пергамента, при одном лишь виде которого у него защемило сердце: он вспомнил ту майскую ночь, когда дрожащие мальчишеские пальцы выхватили из-за пазухи этот злосчастный листок, когда искреннее чувство было поругано и растоптано, когда та темноволосая девушка лишь посмеялась над ним, а вместе с ней радостно заржал и ее новый ухажер… Сколько лет назад это было?

…Моя любовь черна, но что с того?

Она не ослепляет, только греет.

Разверзся ад, и я иду в него, Ведь ад такой и рая мне милее.

— Вот это да, — прошептал он. — После стольких лет… Я написал это еще мальчишкой. Еще до того, как узнал, что ты… Да, в тот день я как раз его и закончил. — Он жадно всматривался в строчки. — Конечно, дурацкие вирши, но ведь мне тогда было очень мало лет. — И тут Уильяму стало не по себе. Эти строки не потеряли своей силы, и у него не было никаких сомнений насчет того, чье имя скрывается за ними теперь. — Господи, — пробормотал он, — неужели это никогда не кончится?

— Ну что, доволен? — поинтересовалась Энн. — А теперь ложись спать.

Уильям хотел вернуться в Лондон на следующее же утро, но отец сказал:

— Я надеялся, что ты задержишься у нас подольше. У меня для тебя есть одна хорошая новость, которой я не хотел ни с кем делиться до тех пор, пока не получу точного подтверждения, чтобы не было никаких недоразумений. Рассчитывал, что к этому времени у меня уже все будет готово. А тут это горе… Вот я и решил приберечь свою новость на потом, чтобы было чем порадовать тебя.

— Что ж, давай порадуемся этому сейчас, чтобы наши кислые рожи не слишком выделялись из всей этой ликующей толпы.

— Из ликующей толпы? Ах да, французские союзники, и королева благополучно минует свой… этот, как его там…

— Опасный возраст.

— Какое суеверие! Впрочем, нас здесь это мало занимает, ведь мы оторваны от того, большого мира. Мы здесь еще не разучились радоваться любому пустяку. Хотя лично я бы не назвал это пустяком.

— Ладно, выкладывай, что там у тебя. Они сидели в мастерской. Гилберт, серьезный молодой человек, выглядевший старше своих лет, сосредоточенно разглядывал кусок лайковой кожи, на которой он только что вывел карандашом контур перчаточных пальцев. Вдруг он оторвался от работы и сурово изрек:

— На самом деле это и есть пустяк. Да, все лезут в благородные господа. Но в этом нет никакого смысла, ибо перед Богом все равны.

— О чем это он? — улыбнулся Уильям.

— Да ты что, Гилберта не знаешь, что ли? Вечно он несет околесицу… — Отец смущенно откашлялся. — В свое время я хлопотал о нашем семейном гербе, и вот моя просьба удовлетворена. Теперь остается только дождаться официальной грамоты от герольдмейстера ордена Подвязки.

— Да ну… — Уильям опустился на грубо сколоченный табурет. Постепенно он начинал понимать, какие выгоды это сулит лично ему. — У нас будет герб? Фамильный герб?

— Сокол, потрясающий копьем, и серебряное копье на том, что они называют поясом, — на полосе, которая пересекает щит наискось.

— А девиз?

— Знаешь, я так и не научился его правильно произносить. Это по-французски. — С этими словами отец взял карандаш Гилберта и размашисто написал большими буквами на обрывке бумаги: «Non sanz droict».

— «Не без права», — перевел Уильям. — Хорошо, — одобрил он, поразмыслив малость. — Просто замечательно.

— Мы всегда были джентльменами, — высокопарно заявил отец. — Нам довелось пережить трудные времена, но теперь, слава Богу, они остались позади. И все это благодаря тебе. Так что чем скорее ты перестанешь тратить время на добывание денег и вернешься сюда, чтобы зажить как и подобает истинному джентльмену…

— Таковы уж мы, англичане, — вздохнул Уильям. — При первой возможности мы бросаем работу. Считается, что настоящий джентльмен должен безбедно существовать на те доходы, что приносят ему его собственные земли и недвижимость. Что ж, нужно будет напрячься и постараться прикупить еще и земли. А вообще, я очень рад, что за нами в конце концов признали это право

— быть джентльменами.

— Скоро ты сможешь украсить собственным гербом свою одежду и печати, — сказал отец, дурачась, как ребенок. — Кольца и знамена и вообще все, что душа пожелает. Пускай Ардены утрутся. — Он снова проказливо захихикал, а отсмеявшись, уже вполне серьезно продолжал развивать свою мысль: — Просто диву даешься, как со временем все может перевернуться с ног на голову. Твоя мать совсем забыла о том, как ее семейство отстаивало старую веру. Она вслеД за твоей Энн приобщилась к этой незатейливой религии. Эти святоши ни в грош не ставят епископов и презрительно фыркают при одном лишь упоминании о них. А я в свои немолодые годы занял ту позицию, что некогда занимала она. Хотя, конечно, стараюсь ничем этого не выказывать и особо не распространяюсь на эту тему. По крайней мере, теперь я понимаю, что эта вера гораздо ближе к истине, чем мне казалось раньше, и что люди гибли на кострах ни за что. То есть я хочу сказать, что знаю, с какой верой я умру. Говорят, что мужчины к концу жизни становятся благородным вином, а женщины превращаются в уксус.

— Ну, как бы там ни было, — заключил Уильям, — теперь мы все закончим наши дни благородными джентльменами.

— Жаль только, что сынку твоему не суждено было дожить, — тихо, с сожалением проговорил отец.

— Тут уж ничего не исправишь. Гилберт взволнованно заерзал на своем стуле и захрипел, как ходики перед первым ударом.

— Все мы знаем, кто мы такие, — изрек он, — но не знаем, кем могли бы стать.

Уильям возвращался в Лондон, испытывая не столько обиду, сколько злость и раздражение. Подумать только! Чтобы лорд обошелся с другом подобным образом… Милорд, вас хочет видеть один человек. Говорит, что он джентльмен. Нет, лучше поскорее заказать себе печать, чтобы излить свое презрение к Гарри на листе дорогого пергамента, а потом запечатать письмо собственной печатью, оттиснув на горячем воске потрясающего копьем сокола. Non Sanz Droict. Милорд, вы выставили мои сокровенные чувства на всеобщее обозрение, на потеху всему миру, тем самым вы расписались в своей собственной непорядочности и никчемности. Восхитительный цветок оказался с червоточиной. Поверьте, милорд, люди понимающие не станут меня осуждать, ведь им прекрасно известно, что, а вернее, кто стал причиной этого позора. И так далее, в том же духе. Разве это не подлец Чепмен (фу, что за вульгарное имя, с таким именем только на базаре в Чипсайде торговать), складывая свои собственные шедевры в тот ларец из душистого дерева, украл из зависти мои рукописи и радостно прибежал к Филду, думая, что тот обеими руками ухватится за такую возможность — видишь, отдаю почти задаром, для поэта это ерунда, а для меня и то деньги? Но был ли Филд на самом деле таким порядочным? Скорее всего, да: дела у него шли хорошо, да к тому же он тоже был выходцем из Стратфорда. Филд ни словом не обмолвился об этом скандале ни в тот день, когда Уильям зашел к нему, чтобы передать деньги для своей семьи, ни позднее, когда он сам наведался к Уильяму с той страшной новостью… Но может ^быть, это стыд заставил его молчать? Может, Филд просто стыдился говорить об этом с самим виновником этого происшествия?