Читаем без скачивания Ангел в темноте - Юлия Лешко

А потом «солдаты» и «офицеры» пели. Замечательно пели. И когда один молодой человек запел романс собственного сочинения о том, как он был, к сожалению, женат, но всей душой любил тоже несвободную женщину, глаза мои затуманились от слез. Саша сидел рядом, очень красивый в своей очень красивой форме. Он заметил, что я прослезилась, и нежно обнял меня за плечи. Наверное, решил, что я растрогана обстановкой, что мне все так нравится, что удержаться от слез я не смогла. А я плакала совсем не поэтому…

Одна молодая женщина, тоже чья-то жена, спросила меня вполголоса: «А почему Саша зовет вас Осенька? Очень похоже на осу…» Я объяснила, почему. И твердо про себя решила: «жужжать» о том, что меня совсем не увлекло главное хобби мужа, не буду.

А может, стоило чуть-чуть увлечься? Стать к нему ближе, сохранить семью, забыть… или нет, не думать о другом?

В общем, если раскладывать все по полочкам, гадать, в какой момент мной была совершена ошибка, то очень многие из моих поступков окажутся неправильными. И многое можно было бы исправить, кроме единственного факта, который изменить я была бы не в силах – существование Сережи, мужа моей подруги Женьки. И об этот факт, как о неприступный русский редут, разбивались все мои «а если бы то», «а если бы так».

Моя маленькая дочь, к сожалению, еще не могла быть мне собеседницей, да я и не смогла бы с ней обсуждать свои личные проблемы. Мама тоже сразу «закрывала» тему, когда речь шла о моей несложившейся семейной жизни. Саша был ей странен с самого начала: она реалистка, у нее на все прямой и ясный взгляд, стройная система житейских ценностей. Жаль, что не могу похвастаться тем же.

«Грузить» подругу я тоже не хотела. Если уж она с полу слова способна меня понять, то открытым текстом ей ничего говорить точно не нужно…

Да и хороша бы я была со своими жалобами на несчастную судьбу!..

И я сидела за переводами и на всех доступных моему сознанию языках думала об одном и том же.

Иногда я пускала свои мысли в другое русло. Я не маленькая девочка, и вполне допускаю, что Женьке тоже было что рассказать мне о Сереже. Трудная работа, непростой характер, вокруг него всегда так много женщин: коллеги-врачи, медсестры, благодарные матери маленьких пациентов… Может быть, и Женька порой терзалась ревностью, муками недоверия, обидой на невнимание? Не припомню.

Любовь прощает все, а нелюбовь все осуждает. Вот как все просто.

Что бы ни делал человек, которого ты любишь, ты сама – за него, за весь свет! – его оправдаешь.

А нелюбимому можно было бы и в лепешку разбиться, и это была бы… разбитая лепешка.

Чьи-то стихи, знакомые с юности, странным рефреном звучали у меня в мозгу на фоне французских технических терминов и немецких грамматических упражнений: «…Я выдумаю цирковые трюки, и сказочки, понятные для всех, чтобы казалось: лампа не потухла, чтобы, по крайней мере, хоть дразня, резиновая розовая кукла с твоим лицом шла около меня».

Вот Саша, так похожий на мою любовь, и стал такой куклой для меня. И я наигралась? Плохое слово, так похожее на правду. И это значит, я не права.

Но повседневность затягивает раны. И маленькая девочка, растущая рядом и, несмотря ни на что, радующая каждым шагом и каждым движением, становится твоим главным врачом. Главным…

Какие быстрые года после тридцати! Вот уже моя Женька рассказывает мне о новостях в детском саду, вот моя мама, свежеиспеченная пенсионерка, свободная от других проблем, кроме меня, расспрашивает, как маленькую, как я себя вела на работе.

– Не вагоны же ты у себя в банке разгружаешь, в самом деле. До отпуска ведь не дотянешь, упадешь где-нибудь. Я уже забыла, как ты улыбаешься.

– Не обращай внимания. Сегодня к шефу важные гости приходили, очень много улыбалась. Один немец заладил: «Лореляй, Лореляй…» А я ему: «Данке…» Чуть дождалась, когда в машину села. Сразу – рот подковкой. Так и отдыхала всю дорогу до самого дома.

– Чего в Минск не съездишь? Не зовут? Когда ты Женьку последний раз видела?

– Видела давно, а слышала в среду.

– Как они там?

– Кошку завели. Басей назвали, говорят, в честь меня – она дымчатая, глазастая.

Я все-таки дотянула до отпуска, вопреки мрачным прогнозам моей мамы, и, взяв с собой дочку, поехала в Минск на пару дней.

Нас встретил Сережа. Моя коммуникабельная дочь, конечно, не помнила его, но познакомилась вновь с удовольствием. Не очень-то привычная к мужскому обществу, вела себя отменно. Видимо, решив поразить нового дядю воспитанностью, важно спросила:

– Как ваше здоровье?

Сережа от неожиданности серьезно ответил:

– Благодарю, не жалуюсь.

Я засмеялась:

– Ну что, доктор, дождался?

– А вы-то все хорошеете, Анна Дмитриевна.

– Да, стараюсь. Хочу, чтобы через десять лет меня принимали за Женькину сестру.

– Что мама, не скучает на пенсии?

– Нет, мы разве дадим поскучать. Мне кажется, она даже помолодела. По крайней мере, с новой силой чувствует себя моей мамой. Бабушкой-то она давно стала, а вот мамой – как в первый раз. А я иногда чувствую себя девочкой, ста-аренькой такой девочкой…

– Женькины старики тоже на пенсии, так у нее обратная картина: она заявляет, что у нее теперь трое детей. Третий – я, ты поняла, да?

Привычная смена станций коротенького минского метро, десять минут, и вот уже «калi ласка, пакiньце вагоны…» Открыла Женька с кошкой на плече.

– Знакомьтесь, кто еще не знаком.

Женька-маленькая, конечно, потянулась к кошке.

Я обняла Женьку, почувствовав вдруг, как она похудела. Но в тот момент я этому значения не придала.

Стол уже был накрыт, весело расселись по местам. Я с тихой радостью наблюдала, как общаются «старые друзья» – Сережа и моя девочка. О чем они говорили вполголоса на кухне? Что обсуждали возле телевизора? Почему вместе пошли в магазин? Им было явно хорошо вместе, этой парочке, несмотря на то, что Сережу вполне можно было бы измерять в «Женьках»: две с половиной Женьки…

– Жень, ты чего такая бледная? Или мне кажется?

– Не кажется, Ася.

Что-то в ее голосе меня насторожило.

– Что случилось, Женька?

– Заболела я, Ася.

– Как?

– Плохо заболела.

«Не буду грузить тебя терминологией…» – вспомнила я.

– Подожди, подожди, что значит плохо?!

– Хорошо вообще редко болеют. А я – совсем плохо.

Как-то очень холодно стало – от горла до пяток, только кровь забилась в висках…

– Ты скажешь мне что-нибудь или нет?

Женька молча покачала головой.

Мы всегда болели одними и теми же болезнями, это было даже странно – ведь мы не близнецы… Помню, в восьмом классе половину зимних каникул провалялись в больнице с почками: лежа на снегу, смотрели, две здоровенные дурищи, на звезды. Недолечили, видно, до конца ни ее, ни меня, потому что время от времени почки давали о себе знать.

Я на нервной почве маялась желудком, и Женька тоже жаловалась на гастрит. В общем, все это было переживаемо. О «плохом» как-то не думалось. Женька, Женька, моя легкая, веселая, моя жизнерадостная Женька…

– Анна, не плачь, мои похороны не завтра.

– Ты еще ерничаешь…

– А что ты предлагаешь мне делать? Ну что?

– Неужели нельзя совсем ничего сделать? Хоть попытаться?

– Можно. Можно отодвинуть дату, так сказать, недели на две.

– Невозможно с тобой разговаривать. Как ты можешь шутить еще на эту тему?

– По-твоему, я шучу?

Какие, к черту, шутки. Я смотрела на нее во все глаза. Нет, нет, не может быть! Женька, это же моя прежняя Женька, только бледноватая, в самом деле, и худенькая.

– Ася, ты помнишь, я была у тебя в банке? Француз этот, с литературной фамилией…

– Скорее, с гастрономической… Ну и что?

– У меня там открыт счет… Я завелась с пол-оборота:

– Ты что, уже завещание решила опубликовать?!

– Не кричи, послушай…

– Не собираюсь ничего выслушивать!

– Проценты, конечно, еще не наросли…

– Ты просто невозможна! Я сейчас тебя стукну!

– Самое время… Последний раз мы с тобой дрались лет в пять…

Смотри-ка ты, а я не помню… Спрашивать из-за чего, спустя три десятка лет, было глупо, но я и в самом деле не помнила.

– Неужели ты помнишь, Женька?

– А я, знаешь ли, боюсь боли. Я, кажется, все ссадины свои помню… Однажды Андрюшка Рубан треснул меня учебником по голове и побежал, а я – за ним, возле умывальника поскользнулась, как грохнусь… До сих пор помню.

Помолчала.

– Я боюсь боли, Ася.

– Я тоже, Женька.

«Мне будет больно, как тебе, моя родная. Мне будет еще больнее потом. А Сережа? Бедный мой Сережа?!»

– А Сережа знает, Женька?

– Знает. Наверное, он раньше меня понял, что что-то не то. Сделал у себя анализы, но к врачу не послал. Видно, поздно. Или бесполезно? Лечит сам: колет что-то. Заметила, как он постарел?

И тут вернулись из магазина Сережа и Женька. Сережа посмотрел на нас и понял, что я все знаю. Вздохнул, помог раздеться своей маленькой подружке, сказал: