Читаем без скачивания Исповедь - Сьерра Симоне

Когда я был моложе, мне стольким хотелось заниматься, такими вещами, как Поппи. Например, длительные миссионерские поездки. Но это стало невозможным, как только я поселился в приходе. Однако будь я свободен, я мог бы бороться с голодом в Эфиопии, или провести лето, преподавая английский язык в Белоруссии, или копать колодцы в Кении. Я мог бы отправиться куда угодно и когда угодно.

С кем угодно.

Ну, не с кем угодно. Потому что, когда я закрывал глаза и представлял пыльные равнины Покота или леса Белоруссии и погружался в бессловесные фантазии о будущем, рядом с собой я представлял только одного человека. Кое-кого невысокого, стройного, с темными волосами и красными губами, кто носил бы вместе со мной воду, а может, это были бы чистые тетради для детей или просто ее солнцезащитные очки, пока мы, взявшись за руки, шли бы на собрание общины. А может, она лежала бы в гамаке надо мной, и я мог бы разглядеть отпечатки его ромбиков на ее коже, или мы вместе делили бы пустую неотапливаемую спальню, свернувшись калачиком на жесткой кровати, как две запятые.

Но куда бы нас ни занесло, мы помогали бы людям. Такими прямыми, физическими – иногда интимными – способами, какими Иисус помогал людям. Исцелял больных своими руками, лечил слепых грязью и слюной. Пачкая руки, покрывая дорожной пылью сандалии. Это было одно из реальных различий между Иисусом и фарисеями, верно? Один вышел к людям, а другие остались дома, споря над пожелтевшими свитками, в то время как их народ подвергался жестокому обращению со стороны независимой империи.

Я вспомнил тот момент, когда решил стать священником, то волнение и обжигающее предвкушение, которые я испытывал. И я чувствовал их сейчас, как прикосновение голубиных крыльев и крещение одновременно, потому что теперь все прояснялось. Не просто прояснялось, а становилось очевидным.

Я сел.

Бог хотел, чтобы я остался в реальном мире и вел обычную жизнь среди Его народа. Возможно, Его планы на Тайлера Белла были более захватывающими и замечательными, чем я когда-либо рассчитывал.

«Это то, чего ты хочешь? – спросил я. – Чтобы я ушел – не ради Поппи, не ради епископа, а ради себя? Ради Тебя?»

И слово прозвучало в моей голове со спокойным, звучным авторитетом.

«Да».

Да.

Пришло время мне остановиться. Пора оставить свою жизнь священника.

Вот ответ, который я хотел услышать, и путь, который искал. Только на самом деле он не был тем, о котором я просил, потому что раньше я задавал неправильный вопрос.

На этот раз не было ничего эффектного: ни горящих кустов, ни покалывающих ощущений, ни лучей солнечного света. Лишь тихий, безмятежный покой и осознание того, что мои ноги теперь ступили на правильный путь. Мне нужно было сделать только первый шаг.

И когда я позвонил епископу позже тем вечером, чтобы сообщить о своем решении, мой новообретенный покой никуда не исчез. Мы оба понимали, что это было правильное решение как для меня, так и для церкви. И вот так моя жизнь священника, отца Тайлера Белла, подошла к тихому и торжественному концу.

* * *

В следующие выходные проходил Ирландский фестиваль, и я уже попрощался со своими прихожанами и собрал свои вещи в доме священника, так что у меня не было причин ехать туда, хотя мне очень не хотелось пропускать начало сбора средств для церкви.

– Боишься, что они забьют тебя камнями? – спросил Шон, когда я сказал, что не собираюсь идти. (Я жил у него, пока не нашел собственное жилье.)

Я покачал головой. На самом деле, несмотря на общенациональный резонанс в социальных сетях, где меня одновременно демонизировали и превратили в нечто вроде знаменитости из-за моей внешности, мои прихожане отреагировали намного лучше, чем я заслуживал. Они сказали мне, что хотят, чтобы я остался, некоторые буквально умоляли меня остаться, другие благодарили за то, что я открыто говорил о насилии. Некоторые просто обнимали и желали мне всего наилучшего. И я давал им честные ответы на любые вопросы, которые они задавали. По крайней мере, они это заслужили – полный и открытый отчет о моих грехах, чтобы не было ни тени сомнения, никакого распускания слухов. Я не хотел, чтобы мой грех запятнал сообщество еще больше, чем это было ранее.

Но в то же время, несмотря на их доброту и любовь, возвращаться туда казалось неразумным. Даже когда я собирал вещи на прошлой неделе, мысли о Поппи не покидали меня, и после того, как мы с отцом погрузили все в фургон, я придумал некое оправдание, сказав, что мне нужно попрощаться еще с несколькими людьми, и отправился к ней домой. Я не знал, что ей скажу, и даже тогда не был уверен, злился ли на нее или отчаянно нуждался в ней, или и то и другое – еще одно предательское чувство, когда только ее тело могло исцелить меня, пусть даже именно оно и причинило мне боль.

Но это не имело значения. Она исчезла, как и все ее вещи: ее «аймак», алкоголь, книги. Я заглянул через окна в пустой дом, прижавшись лицом к стеклу, как ребенок к витрине магазина. У меня возникло нелепое ощущение, что если бы я только мог зайти внутрь, то почувствовал бы себя лучше. Я был бы счастлив всего на минуту.

Руководствуясь рассуждениями наркомана как рациональными, я пошел за запасным ключом на ее заднее крыльцо, но, конечно, его там не было, и все двери были заперты. Я даже попробовал открыть одно из окон, прежде чем наконец взял себя в руки. Она уехала жить к Стерлингу, а я был здесь, меня в любой момент могли арестовать за взлом и незаконное проникновение в дом.

«Черт возьми, держи себя в руках, пока не вернешься домой и не выпьешь», – отчитал я себя, и мне удалось этого добиться. Мы с отцом выгрузили содержимое фургона в их подвал, а затем выпили несколько стаканов виски, не обменявшись ни единым словом. Еще один вид скорби по-ирландски.

Хотя Уэстон теперь вызывал у меня только болезненные воспоминания, я все равно был рад видеть, что после фестиваля Kickstarter сработал именно так, как планировала Поппи: к началу ноября церковь Святой Маргариты собрала почти десять тысяч долларов на реконструкцию.

Было немного больно думать о том, что этот проект, на который я потратил столько времени и энергии, будет передан какому-то другому священнику. И еще слегка раздражало, что многие из этих онлайн-пожертвований поступили от «Тайлереттов», интернет-фан-группы, образовавшейся вскоре после того, как появились фотографии. «Тайлеретты», казалось, больше интересовались рассуждениями о статусе моих отношений или поиском моих фотографий с голым торсом из колледжа, нежели благотворительностью. Но я предполагал, раз все это делалось для общего блага, то все в порядке.

– По крайней мере, ты можешь заполучить киску, когда захочешь, – сказал Шон, через пару недель мы ужинали вечером в его пентхаусе заказанной из ресторана едой.

– Да пошел ты, – ответил я без всякой злости. На самом деле это не имело значения. Была только одна женщина, которую я хотел, и она ушла, и никакое количество интернет-фанаток (и фанатов) не могло этого изменить.

– Умоляю, скажи, что ты не собираешься соблюдать целибат теперь, когда тебя секулировали.

– Секуляризировали, и это не твое собачье дело.

Шон швырнул пакет с соевым соусом мне в голову и, похоже, получил немалое удовольствие от произведенного эффекта, поэтому кинул в меня еще несколько, засранец, а затем надулся, когда я запустил ему в грудь контейнером с кисло-сладким соусом, который оставил розовое пятно на его новенькой рубашке от Hugo Boss.

– Это перебор, придурок, – пробормотал он, тщетно оттирая ткань.

В основном это и была моя жизнь: споры с братом, дерьмовая еда, абсолютное отсутствие представления, что делать дальше. Я постоянно думал о Поппи, независимо от того, изучал ли программы постуниверситетского образования или проводил время с родителями, которые поддерживали меня, но осторожничали. Они как будто боялись, что, если скажут неправильное слово, у меня начнется приступ «вьетнамского синдрома» и я начну ползать по полу с ножом в зубах.

– Они боятся, что ты